По прозвищу Чиполла

На следующее утро весь замок стоял на ушах. Появление Чиполлы и побег — это было слишком для успевших расслабиться жандармов. С Мастины слетела вся спесь — он переходил от ярости к унынию. Слухи ползли самые разные. Как был осуществлён побег, никто не мог понять. О фальшивом колодце никто так и не вспомнил. В замке всем было не до Чезаре. Там никогда до него не было никому дела, кроме наставника и камердинера, но сейчас даже оба Пьетро были слишком взволнованы, и Чезаре благодарил за это всех богов. Поднявшись утром после безумной ночи, он подошел к зеркалу и изумлённо ахнул: всё тело покрывали синяки и следы зубов. Видеть такое никому было нельзя, и он принялся торопливо одеваться до прихода прислуги. К счастью, нынешняя мода предусматривала такие вещи, как высокие воротнички, шейные платки, кружевные манжеты и перчатки. Несколько дней Чезаре жил в тревожном ожидании. Кто-то донёс, что беглецов видели, и Мастина пустился в погоню. Чезаре боялся за Луиса, хотя и верил в его ум и удачливость. Страх был настолько велик, что однажды, слушая, как полковник разглагольствует за столом о том, что лично повесит каждого третьего из пойманных, а любого, кто рыпнется при сопротивлении, собственноручно пристрелит, Чезаре с холодным изумлением понял, что запросто отравил бы Мастину. Впрочем, никого травить не понадобилось. Беглецы словно растворились. А край и впрямь лихорадило. В долинах люди отказались выходить на господские поля, требуя, чтоб им разрешили поработать и на своих. Немыслимое дело — по старому феодальному закону сначала должна быть окончена работа на сеньора, а уж потом, если сил и времени хватит, можно и своими делами заняться. «Лентяи», — цедили сквозь зубы тётушки. «Дуры», — думал про себя Чезаре. Мастина слал за подкреплением, а из столицы писали, что им самим не хватает людей. Местные дворяне — те, кто был слишком беден или горд, чтоб ехать за границу, — вдруг неожиданно захотели как один навестить дорогих друзей Черрено. Этому наплыву людей Чезаре был совсем не рад. Особенно его раздражали родственники тётушек — барон ла Пельса и маркиз Танжерино. Оба они чувствовали себя как дома и поглядывали на Чезаре с недовольством. Им явно не нравилось, что Черрено достанется не их дорогим кузинам, а какому-то бледному мальчишке, который и так прожил на двенадцать лет дольше, чем обещали врачи. Но, в общем-то, и гости и родственники юношу занимали мало. Все его мысли были только об одном. «Луис, Луис…» Как он там, всё ли у него в порядке? Что он делает? Что собирается предпринять против них? Да, Луис, без сомнения, враг. Рассказы о том, как на севере на одной из фабрик рабочие засунули своего хозяина и управляющего в топку, как на военном корабле всех офицеров повесили на реях и в таком виде корабль вошел в гавань, и прочее заставляли мурашки бегать по коже. Что ждёт их здесь? То же самое? Но была и другая реальность, где Луис Чиполла был не подстрекателем к мятежу, не опасным бандитом — он был просто человеком с наглым взглядом зелёных глаз, с золотисто-рыжими волосами, с сильными, уверенными руками; реальность, в которой они были не врагами, не аристократом и простолюдином, а… любовниками. Любовники. Чезаре восхищало это слово — от него даже слегка замирало в груди. Он понимал, что теперь его жизнь никогда не станет такой, как прежде, что что-то изменилось в нём с той ночи — непонятно и навсегда. Словно он перешел какой-то важный рубеж. Апрель закончился, начался май. Черрено утонул в цветах. Цвели сады, знаменитые вишнёвые сады, и черёмуха у реки, и миндаль в деревне — всё-всё, парк заполнился розами, поля — цветами попроще. Чезаре гулял по заброшенному парку, опьяненный этими ароматами, заходил в павильон и часами сидел в странном оцепенении, пытаясь разобраться, что творится в его душе. У наследника Черрено в жизни было не так уж много радостей. Книги. Неспешные прогулки. Умение наблюдать со стороны и презирать самодовольных нахалов. И в последние года полтора — горячая ванна. Раньше доктор запрещал её категорически. Ванная комната в Черрено была настоящим современным чудом — мраморный пол, огромная медная чаша в форме раковины и система труб и вентилей, подающих горячую и холодную воду прямо из резервуаров. Ванную приказал перестроить Козимо Черрено, надеясь, что жена оправится от болезни и сможет жить в замке. Чезаре очень был рад тому обстоятельству, что рядом с ним не торчит слуга с ведром воды: посторонние люди в ванной его смущали, а в последнее время и вовсе раздражали. Ванная была готова: от искусно скрытой печи шел жар, на маленьком столике аккуратно выложены банные принадлежности, горячая вода благоухала. Чезаре расслабился, отдаваясь своим мыслям, и они как по накатанной тропинке вернулись к Луису и тому, что произошло в ночь побега заключённых. Странная штука — память. Все неприятные ощущения испарились из неё, и осталось только то, что вгоняло тело в сладкую истому, — сильные объятья, горячее дыхание, хриплый шепот: «Ах, Черри, сладкий мой», и экстаз. А может, больно и страшно вообще не было? Горячая вода с запахом фиалок расслабляла, уносила куда-то вдаль. Тело жило собственной жизнью, лишь частично откликаясь на мысли, да сейчас Чезаре меньше всего думал о приличиях или докторских наставлениях. Одна рука уже привычно опустилась между ног. Второй рукой Чезаре гладил себя по плечам, животу, пояснице — так, как это делал Луис. Как же это было? Мыслей в голове вообще не осталось — только память об ощущениях и желание, горячее желание. Пальцы скользнули в ложбинку между ягодицами. Дааа… Именно так. Быстрее… Быстрее… Быстрее! Чезаре дёрнулся в последний раз и едва не захлебнулся. Ухватившись ослабевшими руками за бортики ванной, он жадно хватал воздух. Было ещё лучше, чем в прошлые разы. Сердце колотилось как бешеное. «Если я от этого умру, то чёрт с ним», — рассеяно подумал Чезаре, с трудом нащупывая и откидывая крышечку слива воды. Бронзовые форсунки и вентили были выполнены в виде гербовых пятилепестковых цветов. Подставляя тело под тёплые струи, Чезаре думал о том, что Луису приходится обходиться купанием в холодной реке или обливанием из колодца. А как было бы здорово, если бы они были здесь сейчас вдвоём. Глупые мечты. Если Чезаре Черрено когда-нибудь и увидит ещё раз Луиса Чиполлу, то, наверное, один из них будет стоять на эшафоте. Чезаре отлично понимал, что уж кому-кому, а ему пощады от революционеров ждать не стоит. Наконец, вымывшись и облив волосы травяным отваром, Чезаре вылез из ванны, но вместо того, чтоб сразу вытереться, подошел к огромному, слегка запотевшему зеркалу и принялся разглядывать себя. «Не только красивый…» Красивый? Красивым был его отец — высокий, широкоплечий, с оливковым оттенком кожи. Тёмные кудри и глаза — от него. Хрупкая фигура и бледность — от матери. Мать тоже была красива — настоящая принцесса, золотоволосая и голубоглазая. Принцесса… Интересно, Луис знает? Вряд ли. О правящем доме он говорил с таким холодным презрением, что Чезаре оставалось только испуганно сглатывать и радоваться, что свадьба его отца произошла не здесь, а в столице и местные не знают подробностей. Потому что его отцом был граф Черрено, а матерью — великая герцогиня Шедокская, Памела Цитроне, младшая сестра короля. Ничего радостного в этом не было. Брак состоялся практически против воли короля, право наследовать престол принцесса не имела, титул герцога Шедокского носил его отец, но не Чезаре. А ещё его мать была женщиной слабой и хрупкой. Болезненное вырождение семьи Цитроне не затронуло её ум, Чезаре не раз слышал, что она была удивительно одарённой женщиной, но вот сил родить сына и жить дальше у неё не хватило. Она болела два года после родов и умерла. А ещё через три года умер его отец. А ещё примерно через год у Чезаре остановилось сердце. Но он выжил, хоть и долго приходил в себя. Камердинер Пьетро часто ворчал, что брак с принцессой никому счастья не принёс, и сейчас Чезаре с этим был согласен как никогда. Узнает Луис — зарежет. Луис… Чезаре нашел на груди почти невидимое палевое пятнышко не до конца сошедшего синяка, улыбнулся и пошел вытираться. Перед сном Чезаре листал купленную давным-давно (как ему казалось, в другой жизни) книгу «Быт и нравы Древней Греции без купюр». Изображения некоторых амфор заставили его серьёзно пересмотреть свои взгляды на «строгую античность», но было уже поздно. Растомлённый ванной Чезаре задремал, забыв погасить ночник. Проснулся он, как и в прошлый раз, от дребезжания рамы и потока прохладного ароматного воздуха. Недоумённо моргая, граф отлепил щёку от обложки, на которой устроился вместо подушки. Показалось? Не показалось. Луис стоял возле окна, с улыбкой глядя на него. — Ну, здравствуй, граф Черри, — только и сказал он. А потом слова стали не нужны. Краем ускользающего сознания Чезаре заметил, как упала на пол книга. Они целовались жадно, неистово, пытаясь одновременно не отрываться друг от друга и снять с себя одежду. Это было непросто, Луис выругался сквозь зубы, почти разрывая на себе рубаху. Чезаре пытался ему помочь, но больше отвлекал: от неумелых прикосновений тонких пальчиков у революционера кружилась голова и темнело в глазах. Наконец, выпутавшись из одежды, Луис дал волю чувствам и вцепился зубами в хрупкое белое плечико, восстанавливая едва зажившие синяки. Чезаре только застонал — от боли, смешанной со странным, тянущим наслаждением. — Ну же, Луис, ну… В этот раз всё было по-другому. Не было ни боли, ни страха, ни сопротивления. Был раскаленный водоворот, куда затянуло обоих, было лихорадочное желание давать и брать, был экстаз, отнявший все чувства и погасивший рассудок. Юноши лежали рядом, тяжело дыша и приходя в себя. Чезаре уткнулся носом в сильное плечо, наслаждаясь запахом Луиса, запахом, который он так хорошо запомнил, который теперь отпечатался на его коже. Луис гладил тёмные, чуть влажные и ароматные волосы и думал, что мог бы так лежать бесконечно. — Луис, — наконец подал голос Чезаре, — почему ты вернулся? Не говори, что из-за меня. — Ладно, не скажу, — голос революционера звучал весело и довольно. Чезаре наконец приподнялся на локте и посмотрел на него. Луис был как всегда — зелёные глаза блестят, на губах едва уловимая усмешка. Сердце сладко сжалось в груди: как же он жил без этого? — Луис, но ведь… — голос сорвался. — Ты рискуешь? — Да я всю жизнь рискую, Черри. — Луис сел и прижал Чезаре к себе. Тот с удовольствием откинулся в сильных руках, прикрывая глаза и подставляя лицо под поцелуи. Какое ему дело до всего? Луис здесь, он пришел, и больше ничего не имеет значения. — А что слышно про меня в замке? — спросил Луис, осторожно разлепляя загрубевшими пальцами длинные ресницы. Он никогда не видел таких — ни у женщин, ни у мужчин, только вот у этого мальчика. — В заааамке... — Чезаре не хотелось говорить, хотелось просто сидеть вот так, наслаждаясь теплом чужого тела. — В замке полковник ходит злой и хмурый. Ему докладывают, что тебя видели в соседнем городе. Как ты ухитрился так быстро там оказаться и вернуться? — Да меня там и не было, Черри. После побега я не удалялся от замка дальше, чем на десять миль. У меня здесь дела, да и я давно приметил: под носом у врага — самое незаметное место. Пусть Мастина ловит меня в другом городе. — Он послал в столицу за подкреплением, — сообщил Чезаре, по-прежнему не открывая глаз — Вот как. — Луис напрягся. — И?.. — Пока отказывают. Там у них тоже проблемы. — Ладно, поглядим. А я настороже буду. Слишком много солдат и жандармов нам здесь совсем не надо. Пока люди ещё боятся слишком… Они ещё немного поговорили. Наконец Луис сказал, что у него дела, поцеловал засыпающего графа и выскользнул в окно. Чезаре даже не нашел в себе сил встать и закрыть его и под самое утро проснулся от холода — от реки, что текла с гор, дул сырой ветерок. Восторг и сладкое томление наполнили всё тело: Луис вернулся, он был здесь и придёт ещё! Чезаре провёл пальцем по отпечатку зубов на плече и, удовлетворённо улыбнувшись, отправился досматривать сны. Так и началось это безумие. Луис приходил по ночам, каждые несколько дней, никогда не предупреждая о своём приходе, и поэтому Чезаре ждал его каждую ночь. Иногда он просыпался словно от открывающегося окна и с разочарованием осматривал пустую комнату, а иногда горячие, нетерпеливые руки выдергивали его из сна и грёзы переходили в реальность. Иногда свидания были краткими, иногда длились часами. Луис расспрашивал Чезаре обо всём, что происходило в замке. О распорядке, о количестве проживающих там людей. О расквартированных солдатах. Чезаре выяснял для него расписание караулов и пароли. Ему вообще приходилось очень много ходить и спрашивать. И он понял, что в том, что тебя считают ребёнком, есть свои плюсы — никто не боится, никто не воспринимает тебя всерьёз, и значит, не скрывается. Чезаре подыгрывал солдатам и жандармам, опуская ресницы и смущённо улыбаясь их грубым шуткам, а ночью, смеясь, пересказывал их Луису вместе с приказами из столицы. Май, сумасшедший май сменился жарким летом, окна в спальне не закрывались. Здесь, на юге, в дне пути от моря, климат был прекрасен — летний жар не был невыносимым, ночи не душили липкой духотой, и даже комары и москиты, которыми так знамениты северо-восточные болотистые равнины, не мешали тут. Недаром в старину этот край назывался страной любви. А Чезаре понимал, что влюблён. Влюблён страстно и безумно, такой любовь, за которую он обязательно отправится в ад… Утешало только, что Луис отправится туда же и, возможно, ещё раньше, чем Чезаре. — У тебя кровь на рубашке, — однажды заметил граф. Он не гасил ночник, если лунного света было недостаточно: ему нравилось рассматривать обнаженного Луиса. Он завидовал его физической силе и грубоватой красоте и упивался мыслью, что в каком-то странном, непостижимом смысле эта сила и красота всё-таки принадлежит ему. — Ага. Курицу резал, — ответил только Луис. — Курицу. В желтом мундире. — За ужином только и разговоров было, что о найденном на речном берегу зарезанном жандарме. Чезаре прикинул, что место, где наши труп, — это там, где тропинка от потайного входа спускается к реке. — Да, иногда бывают петухи и куры в мундирах, — не стал отпираться Луис. Другой раз всех взбудоражила история о том, что в небольшой деревеньке чуть ниже по реке жандармский разъезд случайно заметил свет в заброшенном доме. И да, дом оказался полон каких-то сомнительных личностей, которые вместо того, чтоб сдаваться, открыли огонь, устроили пожар и разбежались, оказывая бешеное сопротивление: в частности, один из подозрительных типов просто стащил всадника с коня, ткнув его ножом в ляжку, и ускакал, не задетый пулями. Луис явился после этого через два дня, с опаленными волосами, несколькими ожогами и синяками по всему телу. «Глупая лошадь понесла и сбросила меня, я же не гвардеец какой-нибудь и не цирковой наездник», — пояснил он Чезаре. Тот целовал его синяки и подрезал опаленные рыжие пряди, наслаждаясь тем, что Луис позволяет так заботиться о себе. Однажды Луис назвал его «Черри-принц» и Чезаре испуганно замер. «Так ты знаешь?» — испуганно спросил он. «Знаю что?» — недоуменно переспросил Луис. Чезаре только язык прикусил, но Луис буквально вытряс из него правду, а потом смеялся до слёз. «Так ты и вправду принц», — хохотал он. — «Ну уж извините, ваше высочество, что я с вами так непочтительно обращаюсь». Потом он объяснил, что «принцами» или «принцессами» среди бродяг называют вот таких вот хрупких нежных мальчиков. Чезаре обиделся на хрупкого и нежного и укусил Луиса. Тот только рассмеялся — коротко и жестко — и подмял Чезаре под себя, заломил руку за спину и всё шептал: «Ну что, Черри-принц, ваше высочество, аристократик, нравится вот так? По-простому?» А Чезаре только и оставалось, что выдыхать при каждом его движении «Да… Да…» Потом Чезаре растолковал Луису правила престолонаследия и что у него шансов на корону Цитроне немногим больше, чем, скажем, у самого Луиса. После этого Луис уже не возвращался к этой теме, лишь иногда в шутку называл его «ваше высочество», предпочитая устоявшееся «граф Черри». Слухи становились всё тревожней. В деревнях люди отказались платить «солнечный выкуп» — возможность выбрать солнечный день для того, чтоб работать на себя. Неслыханно — заявлять, что солнце дано всем равно, а значит, и платить аристократам за работу в погожий день — лишнее. Так же крестьяне отказались платить налоги на дороги: хватит, дескать того, что они их чинят, а ездят-то по ним не только простолюдины! И ещё — это вообще ни в какие рамки не лезет — потребовали отменить закон, запрещающий продавать на крестьянских рынках мясо и вино! Раньше его требовалось отвозить в замок и только сеньор мог устанавливать на вино и мясо свои цены. — А теперь что же, — возмущалась какая-то тощенькая девица, четырёхюродная сестра тётушки Бьянки, — они думают, что могут обпиваться и объедаться сколько им влезет? Эдак они скоро потребуют разрешения рядиться в шелк и охотиться! Чезаре выслушал её с невозмутимым видом. А потом пошел в подвал, взял там бутылку вина — постарше, разлитого ещё при его деде. И ночью они с Луисом пили это вино, лёжа в постели, слизывая друг с друга сладковатые капли. Чезаре рассказал, что из столицы наконец-то отправили подкрепление, что оно будет примерно через неделю и что в целях конспирации жандармы будут переодеты в штатское и двигаться небольшими группами. Луис только недобро улыбнулся. Чезаре вздохнул и попытался вспомнить заупокойную молитву, но молитвы — это последнее, что лезет в голову, когда ты голый и весь облизанный лежишь на постели, а твой любовник (любовник, подумать только!) перебирает твои волосы. «Тебе жалко их?» — вдруг Луис резко наклонился к нему и заглянул в глаза. Чезаре замер, теряясь под ставшим внезапно жестким взглядом. «Но ты ведь не побежишь предупреждать завтра полковника о том, что на дороге возможно нападение, не подумаешь, что можно ему намекнуть?» — Ладонь Луиса медленно поползла по его груди и словно случайно остановилась на горле — тяжелая, грубоватая, властная. Чезаре сглотнул и покачал головой. «Умничка, граф Черри. Потому что жандармы — взрослые, вооруженные люди, и они отлично могут о себе позаботиться сами». Чтобы не мучиться сомнениями, Чезаре допил вино и выбросил бутылку в окно. С тех пор они не раз повторяли это и Луис никогда не отказывался распивать аристократическое вино в аристократической постели. Поразительно, как люди бывают слепы. Тётушки, прислуга и наставник смотрели на Чезаре сквозь призму своего представления и видели что хотели — маленького, робкого, неловкого мальчика. Но Чезаре изменился. Преступная любовь, постоянный риск — всё это меняло его не по дням, а по часам. Он стал смелей, уверенней, хитрей и, пожалуй, циничней. Однажды, когда кухарка застала его в кладовке, где он набирал различных деликатесов (ему хотелось порадовать Луиса, который был вынужден питаться плохо пропеченным хлебом и луковым супом) и спросила, что он собственно тут делает, Чезаре совершенно спокойно ответил, что, кажется, кое-кто забыл, кто тут хозяин. Не ожидавшая такого ответа от «заморыша» женщина потом долго возмущалась на кухне, пока одна из старых судомоек не посоветовала ей успокоиться и вспомнить, чей это, собственно, сын. У Чезаре даже появился друг. Габриель Танжерино, его ровесник, приехавший к своему дяде, был очень милым юношей. Они были двумя одиночками: Чезаре держал всех на расстоянии, Габриель, вернувшийся из-за границы, никак не мог вписаться в общество. Они сошлись совершенно случайно, по отдельности сбежав с очередного музыкального вечера и встретившись в сумерках на балконе. Неловкий поначалу светский разговор быстро повернул на восстание в стране, и тут оба дали себе волю. Они проговорили весь вечер, Чезаре сказал своему случайному собеседнику всё то, что не раз говорил Луису: о невозможности возникновения республики, об опасности гражданской войны и интервенции, о путях развития цивилизаций. Но в отличие от презрительно фыркавшего Луиса, Габриель соглашался с ним. Он говорил о том, что аристократия как понятие, давно изжила себя и у всех должно быть равенство перед законом, но пытаться добиться этого, развязывая войну — глупо, и тирания одного класса просто сменится тиранией другого. В общем и целом они были в восторге от ума друг друга. У Габриеля были недлинные светлые волосы и чистые голубые глаза, он неплохо сидел в седле и владел шпагой — впрочем, не слишком уверенно. Войне он предпочитал спорт, гольф или теннис и очень переживал по поводу планов дяди отдать его в кадетский корпус. Безумное тёмное возбуждение, охватывавшее его рядом с Луисом, не давало о себе знать, но иногда, когда Габриель, по привычке, приобретённой в зарубежной школе, обнимал его за талию или называл «милый мой», Чезаре невольно задумывался… Впрочем, эти мысли были мимолётны и жили не дольше нескольких секунд. А когда Луис вновь появлялся в его спальне, другие люди и вовсе переставали существовать. Однажды Луис пожаловался, что им не хватает денег расплатиться с контрабандистами, которые должны доставить повстанцем оружие. Чезаре перед этим долго выпытывал, почему Луис такой хмурый, а когда услышал — просиял. Сделать что-то для любимого человека — об этом он мечтал уже давно. Большая часть украшений находилась у его тётушек, но кое-что хранилось в шкатулке на секретере. Чезаре вручил ему одну из своих бриллиантовых заколок для галстука и перстень с рубином, слишком тяжелый и большой для тонких пальцев. Луис взял украшения спокойно, сказав только, что живые деньги порой лучше украшений. Чезаре денег не давали, но где их достать, он придумал быстро. И в следующий раз спросил Луиса, умеет ли тот плутовать в картах. Конечно, Луис умел. Полгода, проведённые на море с пиратами, научили его многому. Две ночи подряд он объяснял Чезаре, что и к чему. Тот оказался понятливым учеником. Память у него была отличная, пальцы — ловкими, считал он быстро, ну а умение делать невинное лицо, кажется, было заложено в него при рождения. И вот настал момент, когда Чезаре робко приблизился к карточному столу и попросил синьоров офицеров принять его в игру. Те смеялись, подшучивали над опускающим ресницы мальчиком, покровительственно показывали ему карты. Чезаре улыбался несмело, отводил взгляд, трогательно прижимал карты в носу… «Новичкам везёт», — заявил он ошарашенной компании, когда после многократного поднятия ставок сгрёб себе весь выигрыш. После он садился к карточному столу ещё, стараясь, впрочем, не привлекать внимания к своим выигрышам, но зато выставляя напоказ каждый проигрыш. И разумеется, все деньги он отдавал Луису. Каждая встреча была особенной. Иногда времени не было совсем — Луис брал его без всяких предварительных ласк, жадно целуя до синяков. Потом они лежали несколько секунд рядом, вымотанные, опустошенные. Иногда Луис что-нибудь спрашивал, иногда Чезаре начинал говорить сам, глядя, как Луис одевается. Нет, от жандармского полка нет никаких вестей. Да, из столицы пишут, что в городе всё тревожней, а король не беспокоится, решил устроить спортивные состязания, чтоб сплотить граждан. Хорошо, Луис, я обязательно узнаю, собираются вводить в городе комендантский час или нет. Луис целовал его на прощание и выпрыгивал в окно, где уже давно к карнизу была привязана верёвка, чтоб ускорить спуск. Чезаре стоял некоторое время, прислушиваясь, всё ли тихо, потом падал в изнеможении на кровать и застывал в охватывающей всё тело истоме, которая переходила в сладкий, очарованный сон. Иногда они проводили почти всю ночь вместе, обнимаясь, ласкаясь, разговаривая. Именно для таких ночей Чезаре прятал у себя в спальне вино и лакомства. В такие ночи Луис, задобренный вином и любовью, рассказывал — о себе, о деле, о своих товарищах. Немного, никаких подробностей, но Чезаре всё равно с упоением слушал: ему рисовалась удивительная, полная борьбы и приключений жизнь — такая, какой у него никогда не было. Он восхищался Луисом и его товарищами и всё-таки постоянно объяснял, что они неправы, что страна не готова к таким кардинальным изменениям, что аристократия будет отстаивать свои позиции с оружием в руках, что армия, которой при нынешнем правительстве живётся неплохо, никогда не перейдёт на сторону народа. Луис говорил, что Чезаре совсем не знает жизни. Они никогда не касались будущего. Что случится, когда восстание войдёт в решающую фазу, что случится, если революционеры победят… Чезаре понимал, что никакого будущего нет. Он горел и хотел сгореть дотла, пока это самое будущее не наступило. Для человека, который в любую минуту мог умереть, он и так получил от жизни слишком много. Но именно сейчас он не выглядел больным. Наоборот, Чезаре выглядел весёлым и цветущим. Движения обрели уверенность, взгляд — твёрдость, а в манерах появилась пленительная игривость. Из мрачного, замкнутого подростка Чезаре на глазах превращался в удивительно хорошенького и дерзкого юношу, и камердинер Пьетро только радостно качал головой: наконец-то кровь Черрено давала о себе знать. Он даже предположил, что мальчик влюбился в одну из барышень, что стали так часто заезжать в последнее время, находя покровительство за стенами замка. Да, Чезаре был влюблён, только ни одна из капризных аристократок, что жеманничали по вечерам, перемигиваясь с офицерами и молодыми солдатами, к этой беспокойной любви не имела отношения. Чезаре мечтал о том, чтоб его чувство было взаимно. И иногда… Когда Луис нежно целовал его, слизывая слёзы с лица, когда задумчиво гладил его волосы… Когда обнимал, бережно и крепко прижимая к себе… Когда на очередное «Будь осторожней» серьёзно отвечал: «Нет, ты будь осторожен»… В такие минуты Чезаре почти был уверен, что… Но Луис был Луис — насмешливый и порой жестокий, и Чезаре лучше съел бы охапку сырой крапивы, чем задал мучающий его вопрос. Порой он мечтал, как было бы хорошо, если бы не было ни революции, ни его родных, если бы они с Луисом были бы вдвоём, свободны от всего, от любых обязательств… Он воображал их путешественниками в неизведанных странах, кладоискателями или просто авантюристами без роду без племени… Но это были глупые, наивные мечты и Чезаре старался им не предаваться слишком долго — реальность потом горчила. А как Чезаре был хорош после очередной страстной ночи! Он не видел, но по утрам из спальни выходил, светясь. Пусть и приходилось ему отсылать Пьетро и тщательно запудривать синяки на шее. Таким — сияющим, с томной улыбкой, с небрежно завязанными в хвост волосами, в простой батистовой рубашке и пурпурном шейном платке — увидел его ранним утром кавалер Томазо, приехавший из столицы со срочным и тайным поручением. Он вышел из кареты перед парадным входом, досадуя, что никто его не ждёт, и остолбенел. Вниз по лестнице спускалось дивное видение — стройный темноволосый мальчик, прекрасный, как архангел, — так, во всяком случае, показалось бедному кавалеру. Сердце запрыгало, как блоха, кровь прилила к пухлым щечкам. Сорокасемилетний Джованни Томазо был с некоторых пор очень, очень неравнодушен вот к таким — юным и хорошеньким. И первым, кто вызвал у него столь странное желание, по смешной случайности был один наглый рыжий и зеленоглазый паренёк из простонародья, которого он встретил в одной деревеньке в предгорьях около четырёх лет назад. Именно той встречей, давней обидой и неудовлетворённым желанием отчасти и объяснялась столь высокая — двести золотых — цена за живого Чиполлу. Сейчас кавалер Томазо, как и тогда, стоял, проглотив язык и глядя на приближающегося юношу. Какой-то сон… Кто это? Откуда здесь? — Здравствуйте, сеньор Томазо, — красивым мягким голосом произнесло волшебное существо, — как неожиданно вы приехали! Тётушки будут рады вас видеть. — И он изящно склонил голову. Наваждение рассеялось. Перед Томазо стоял молодой Черрено, которого он видел неоднократно, когда приезжал в замок по делам, только отчего-то похорошевший, с блестящими глазами и едва уловимой, загадочной улыбкой. «Ничего себе, не было меня полгода», — ошарашено подумал кавалер. — Так я предупрежу о вашем приезде, — Чезаре улыбнулся и побежал в верх по лестнице. В последнее время он стал много бегать, наслаждаясь биением сердца. Томазо только и осталось, что ошарашенно смотреть ему вслед.