По прозвищу Чиполла

«Голова болит. Голова болит» — вот что первое подумал Чезаре. «Что-то случилось... Что?» Перед глазами мелькнули обрывками Томазо, целующий его, Луис, прикованный к стене, свежая речная прохлада, шорох камышей и мазнувшие по небу звёзды перед тем, как он упал. Что же произошло? И где он? Где — понять оказалось сложно. Он лежал на чём-то в меру жестком и колком. Вокруг была темнота и стойкий запах сырой земли. Лишь откуда-то сверху пробивалась тонкая полоска тусклого, рассеянного света, недостаточная, впрочем, чтоб что-то разглядеть. Поводив вокруг руками, Чезаре понял, что лежит он на охапке каких-то прутьев и соломы. Это было небольшое помещение с земляными стенами и полом и толстой деревянной дверью, неплотно прилегающей сверху — именно оттуда сочился свет. Что же случилось? Неужели на них с Луисом напали? Но кто? Жандармы? Разбойники? Может, его собственные товарищи, заподозрившие его в измене? Но где тогда Луис? В земляной комнате было сыро и зябко. Чезаре запахнулся в сюртучок, обнаружив, что с него срезали все пуговицы. На всякий случай он проверил ещё и туфли. Так и есть — пряжки тоже были срезаны. Это опять наводило на мысли о разбойниках: и пуговицы, и пряжки были серебряные. Но почему он тогда жив? Стилета, который Луис назвал шпилькой, тоже не оказалось. Не в силах сидеть и гадать, Чезаре подошел и забарабанил в дверь. Он быстро сбил себе костяшки, но ничего не добился. Тогда, развернувшись, он принялся лягать дверь. Тут ему повезло больше: раздался лязг засова и кто-то толкнул дверь с той стороны. Чезаре отпрянул. Свет на несколько секунд ослепил его. А когда он проморгался, то увидел, что в дверном проёме стоит девушка с масляной лампой в одной руке и пистолетом в другой. — Ты чего развопился? — недружелюбно спросила она, наведя на Чезаре пистолет. — Не нравится тут? Не графские покои, конечно. — Где я? — задал мучающий его вопрос Чезаре. — И где Луис? —Ой-ой-ой, где же я? О-ой-ой, где же Луис, — засюсюкала девушка и грубо сплюнула. — Тебе-то, барский выродок, он на что? Здесь ты его никому не продашь. Чезаре ошеломлённо промолчал. Что происходит? Кто эта девушки и почему она так с ним говорит? — Вы... Ты революционерка? — осторожно спросил он, косясь на пистолет. — Ха, сообразил! — Так почему я здесь? Выпусти меня! — Чего-чего? Может, ещё руки поднять и за тобой пойти? Смирно сиди! — рявкнула она, махнув пистолетом. — Чиполла тебя велел не убивать, но ногу я тебе прострелить могу. — Чиполла... велел? — ошарашено спросил Чезаре, не веря в происходящее. — Но почему он... Позови его! Пусти меня к нему! Ты не понимаешь! Я его друг! Я за вас! Я... — Заткнись! Аристократишка чёртов, — с ненавистью прошипела девушка, — ты думаешь, я поверю в такую глупую брехню? За нас? Как будто кто-то из вас, надменных ублюдков, может быть за нас! Не прикажи Чиполла, я бы с удовольствием тебя пристрелила, но он сказал, что ты пока нужен. Так что сиди! А вздумаешь шуметь — свяжем и рот заткнём, пусть по тебе пауки ползают! Выплюнув эти слова, девушка захлопнула дверь, и Чезаре вновь остался в темноте — ещё более плотной, чем была до этого. В голове у него роились вопросы. Что случилось? Из слов странной девушки выходило, что Луис велел держать его здесь. Но почему? Неужели Луис ему не доверяет? Но ведь он, Чезаре, не подводил его ни разу! Как же так? Темнота и запах земли становились всё более невыносимыми. Чезаре вспомнил, что он читал о заживо погребённых, и ему стало нехорошо. Чтоб не было так тревожно, он устроился на сене поудобней и уставился на полоску света. Да, наверное, это какая-то ошибка. Наверное, Луис что-то не так сказал, и повстанцы поняли это по-своему. А сам Луис... Ну, возможно, у него возникли какие-то срочные, вот прямо неотложные дела. Но конечно, он скоро вернётся и выпустит его отсюда. Конечно-конечно, так и произойдёт. Чезаре потеребил обрывки ремешков на туфлях. Всё будет хорошо. Всё должно быть хорошо. Луис позаботится о нём. А когда он расскажет о Чезаре, о том, сколько тот сделал для революции, повстанцы перестанут так относиться к нему. Они с это девушкой ещё посмеются над этим происшествием. Да. Наверняка она окажется на самом деле милой и дружелюбной. Ведь повстанцы — товарищи Луиса — замечательные люди. Об этом ещё сам Луис ему говорил... Страх и усталость дали о себе знать, и Чезаре задремал, привалившись к стене. Проснулся он вновь от лязга засова. Это опять оказалась та самая девушка с лампой. — Бланманже его графству, — издевательски сказала она, — это тебе на весь день. А это, — раздалось звяканье, — тебе по нужде. Промахнёшься — будешь в своих же нечистотах сидеть. Как свинья. Хотя ты хуже. И дверь снова захлопнулась. Шаря по полу, Чезаре обнаружил глиняную, оплетённую лозой бутыль с водой и кусок чёрствого хлеба. И жестяное ведро. Он с трудом подавил желание заплакать — глупое, детское желание. Как будто слезами поможешь. Нет-нет, плакать он не будет! Он ведь смелый! Он дождётся Луиса, и всё это исчезнет, как ночной кошмар — один из тех тягучих жутких снов, которые затягивают, как трясина, выматывают душу, но всё же обрываются на самом страшном месте... Или с приходом солнца. Да, он дождётся Луиса, как дожидался его всегда. И Луис придёт... Придёт, как приходил раз за разом к нему. Чезаре откусил хлеб и поморщился. Кисловатый и жесткий. Нет, он такое есть не будет. Напившись воды, Чезаре принялся ждать. Чтоб как-то скоротать время, он принялся вспоминать — Луис, их первая встреча, их беседы в павильоне... Их первый поцелуй, та ночь, когда он пришел к нему в первый раз... Он тогда думал, что больше никогда его не увидит, но ведь он приходил — и снова и снова. И сейчас придёт. Но никто не приходил. Чезаре понять не мог, сколько прошло времени. Он смотрел на полоску света — иногда тот гас, иногда разгорался вновь. Он пытался считать, но всё время сбивался. Брал соломинку и рвал её на мелкие кусочки, пытаясь хоть как-то занять себя. Он всё-таки съел хлеб, когда голод дал о себе знать, — ел медленно, тщательно пережевывая каждый кусочек. Не трогал воду: кто знает, когда принесут новую? По временам он впадал в какое-то странное забытье, полусон-полубодрствование. То ему казалось, что он у себя в спальне и стоит открыть глаза — всё будет как прежде: мягкая кровать, большая комната, услужливый камердинер. То ему казалось, что глиняные стены сдвигаются и ему нечем дышать. Несколько раз он приходил в себя от того, что по нему кто-то полз — какие-то твари, холодные, скользкие, с множеством ног — и Чезаре передёргивало. Он подавлял в себе желание кинуться к двери и колотить в неё, требуя, чтоб его выпустили. Вместо этого он прислушивался к доносящимся звукам, но земляные стены глушили их, и ничего нельзя было разобрать. Почему? Почему? Он не мог ничего понять. Время тянулось бесконечно. Холод, темнота, тишина — иногда Чезаре казалось, что он ослеп и тусклую полоску света он видит только в своём воображении. Он закрывал и открывал глаза, пытаясь убедить себя, что это не так. Ломал прутики, чтобы их треск напомнил ему о том, что он не оглох. Он вновь очнулся, когда открылась дверь и зашла та же девушка с лампой. Чезаре прикрыл глаза. — Ну как, веселишься? — Отпусти меня. Я ведь ничего вам не сделал… Я не могу тут всё время сидеть в темноте, — пробормотал Чезаре, — я не сбегу, слово чести… — Чести? Какая у тебя может быть честь? — возмутилась девушка. — Ты предатель и экспулта… Экспула… — Эксплуататор, — машинально поправил Чезаре, о чём тут же пожалел: получил пинок под рёбра. Девушка была выше его и шире в плечах, ей было лет двадцать, не меньше. Чезаре скорчился на полу, с ужасом глядя на неё. — Жалкая мразь! Возись тут с тобой! — Она нацелила на Чезаре пистолет. — Ну-ка сиди и не вякай! Кто-то прошел у неё за спиной, прихватив ведро. — Ваш ужин. — Вновь бутылка с водой и кусок хлеба. И захлопнувшаяся дверь. Темнота. Холод. То исчезающая, то появляющаяся полоска света наверху двери. Многоножки и пауки в темноте. Запах плесени. Вкус плохо пропечённого хлеба. Время, застывшее вязкой смолой. Луис, где же ты? Почему это происходит?! За что? А может он умер? Всё-таки умер? И это ад? За его грехи… За ложь, за кражи, за его связь с Луисом… Чезаре щипал себя до синяков, пытаясь понять, жив ли он, чувствует ли он что-нибудь, кроме холода и голода. — Позови Луиса, — попросил он девушку, когда она пришла вновь, — пожалуйста, позови, мне надо сказать ему… — Ему не до какого-то вшивого аристократишки, уж поверь. Вообще не понимаю, зачем ты сдался. Прирезать бы тебя! — Позови… Но дверь захлопнулась. Неужели Луис где-то рядом, но не приходит? Не может быть! Он не знает… Он просто не знает… Или он занят. Да, он должен придти. Не гаснет свет, не тает лёд, Моя надежда не умрёт. В час страха, в тёмный час ночной Шепчу: «Приди, побудь со мной...» Чезаре думал о побеге. Подходил к двери, ощупывал её. Крепкая, из толстых досок. Замка нет, только засов с той стороны. Будь он посильней, он бы мог попробовать обезоружить революционерку (которую про себя называл лярвой — грязным словечком, как-то подслушанным у солдат), но у той явно было преимущество, да и весь её вид говорил о том, что она выстрелит без колебаний. Пытаясь не спятить, Чезаре думал. Вспоминал всё, что прочитал в своё время. Тихо декламировал стихи. Молился. Мерил шагами свою каморку — вдоль, поперёк, по диагонали, два шага, три шага, три с половиной шага, перевести в футы, дюймы, метры, сантиметры, мили, ярды, вычислить площадь, периметр, объём… У него кружилась голова от голода и слабости, он падал на сено и лежал в оцепенении. Не гаснет свет, не тает лёд, Моя надежда не умрёт. В час страха, в тёмный час ночной Шепчу: «Приди, побудь со мной...» Он всё ещё ждал Луиса. Иногда ему казалось, что тот действительно пришел, но это были галлюцинации. Когда отпирали дверь, он закрывал глаза: даже свет лампы для него был невыносим. — Выпусти меня, — тихо шептал он, — выпусти меня, я ведь ничего не сделал… — Быстро же ты спёкся, аристократишка, — цедила девушка, с насмешкой глядя на лежащего в полубессознательном состоянии Чезаре. — И право, зачем ты Чиполле сдался, немочь бледная? — Он называл меня Черри… Он звал меня Черри-принц… — бормотал мальчик, невидяще глядя в темноту, где плавали яркие сполохи, словно от лампы оставались следы на глазах. Он всё ещё ждал. — Синьор Черрено! Синьор Черрено, — голос был незнакомым, это была явно не лярва-революционерка. — Вы живы? — Не знаю… Кто-то помог ему сесть. Лампа светила, но не так ярко, как обычно: кто-то накрыл её куском материи. — Помните меня? Я Пепе, мальчик их книжной лавки… Книжная лавка? Да, это было, было в другой жизни… — Вы всегда были добры ко мне, всегда давали серебряную монетку за помощь, я ваших приездов как праздника ждал… И людей понапрасну не обижали никогда. Зачем же вы так? Не лезли бы в эту революцию, право. Да разве ж вам под силу такое, поймать всех заговорщиков разом? Жизнь-то не книжки! — Что ты говоришь такое, Пепе… Что? — Так ведь Чиполла-то всё рассказал: мол, вы его подкупить пытались, чтоб он своих товарищей выдал! Да разве ж можно так? Он на такое бы никогда не пошел! Вот, синьор, я вам тут принёс, в лесу собрал… Аромат — свежий и сладкий — был прекрасен после всей этой плесени, сырой глины и прелой соломы. Лесная земляника. — Реди шибко зла на вас. Она хотела, чтоб вас зарезали и труп возле замка кинули, но Луис сказал: «Нет». Вы ешьте-ешьте. Я понимаю, вы ведь это не со зла, на самом-то деле… Лесная земляника была прекрасной на вкус, она была самым дивным лакомством на свете — маленькие ягодки, впитавшие всю сладость этого прекрасного, греховного лета… — Я хотел выдать повстанцев? — ошеломлённо спросил Чезаре. — Луис так сказал? — Голова закружилась, пол и потолок поменялись местами. Пепе что-то говорил, но слова доносились как сквозь вату. — Вот, я вам молочка принёс, попейте. И кусочек козьего сыра к хлебу. И вот, чтоб вы не замёрзли совсем тут. — На плечи Чезаре что-то набросили. — Сколько я здесь, Пепе? — только и спросил юноша. — Пять дней, шестой пошел. — А как будто вечность… — Ладно, пойду я. Редина меня здесь поймает, что я вам поесть принёс, мало мне не покажется… Только запах лесной земляники ещё некоторое время ощущался в воздухе, но потом исчез и он. На ощупь Чезаре определил, что Пепе принёс ему солдатский мундир — возможно, тот же самый, в котором он бежал из замка. Чезаре стало смешно, но смех перешел в слёзы. Он рыдал, накрывшись мундиром и уткнувшись в полусгнившую солому. Всё, что было, всё, на что он надеялся, во что он верил — всё закончилось. Сердце разрывалось, боль была жуткая. Хотелось умереть, умереть и не думать, не думать, не думать… Растает лёд, погаснет свет, Мертва любовь, надежды нет И дверь наружу отпереть Теперь мне может только Смерть. А потом была темнота, и сколько она длилась — непонятно. Может, час. Может — год. А потом… — Да ты совсем плох, Черри-принц. Чезаре только повернул голову. И тут же зажмурился: свет резал глаза. — Всего неделька, и ты уже спёкся, — голос звучал как-то слишком реально, не так, как в его голове. — Ну, глянь же на меня, Черри! Со всхлипом Чезаре разлепил ресницы, но не увидел ничего толком — только смутную фигуру. Ну и что? Всякие фигуры, появившиеся в последнее время вокруг него, его не тревожили. Он чувствовал, что уходит из этого мира всё дальше и дальше. Чезаре опустил ресницы. — Так дело не пойдёт, — голос отдалился и принялся что-то говорить, но Чезаре было безразлично. Тьма, которая так пугала его вначале, стала его последним прибежищем. — А ну-ка, пей! — В горло полилось что-то горячее и сладкое. Вроде гоголя-моголя, но пахнущее спиртным. — Глотай-глотай, а то валяешься тут как труп… Не интересно. Горячая масса достигла пустого желудка и моментально впиталась, огонь побежал по жилам. Чезаре всё-таки разлепил ресницы и прищурился. Луис сидел рядом. Да, это был он. Всё такой же, как был: в парусиновых штанах и полотняной блузе, с жестокой усмешкой и весело блестящими зелёными глазами. — Рад меня видеть, граф Черри? — Луис, — неверяще пробормотал Чезаре и с трудом приподнял руку, чтобы коснутся его. — Это ты… Ты тут? — Я тут. А ты тут, я смотрю, — Луис окинул взглядом открывшуюся картину. Чезаре был бледен до синевы, под глазами чернели круги. Щеки ввалились, губы запеклись. Пышные волосы спутаны, в них торчали соломинки. Тонкие пальцы стали полупрозрачными. — Совсем расклеился. Ну же, Черри, веселей! — Луис, почему? — Чезаре попытался приподняться. — Что почему, сладкий? Почему ты в этой выгребной яме сидишь? А ты на что рассчитывал, когда со мной бежал? Что, и вправду думал, что революционером будешь? Ты заигрался, Черри. Тебе нужно было оставаться в замке, под крылышком своих тёток. — Но?.. — Что но? Ты нужен был мне. — Луис присел рядом. — И я не такой уж неблагодарный, думал оставить тебя, дать уехать. Но ты сам за мной пошел. А тебе здесь не место. Дурак ты, Черри. Красивый, умный, но дурак. А чего ты нюни развёл? Разве же нам было плохо, а? — Он протянул руку и издевательски погладил Чезаре по щеке. Тот попытался отстраниться. — Что, прошла любовь? — Я всё бросил ради тебя — свою семью, своё положение в обществе, свой дом, — тихо прошептал Чезаре, чувствуя, как катятся по щекам горячие слёзы, — я… ты… — Что ж, у меня для тебя есть прощальный подарочек. В плен попал один наш очень важный товарищ. Я смог договориться обменять его на кое-какие документы и твою тушку. Так что готовься. Скоро обнимешь родных тётушек! А уж как кавалер Томазо будет рад! Я слыхал, это он за тебя хлопотал. Сумел ты ему угодить, граф Черри. Чезаре только застонал. Тётушки, которых он ограбил. Кавалер, которого он отравил. Вся та жизнь, которую он вёл и которую он оставил, погнавшись за призраком любви И ради чего — ради того, чтоб вот этот человек сидел и смеялся над ним?! — О, как глазки засверкали! Я вижу, ты рад. Конечно-конечно. Учитывая, что большинство моих товарищей настаивало на том, чтоб вздёрнуть тебя. Особенно Редина. Ты ей очень не нравишься. — Она мне тоже, — выдавил из себя Чезаре. — А вот мне очень даже. Она моя любовница, хотя ты, конечно лучше был. Чёрт, ты такой, — Луис скинул с него мундир, которым он был укрыт, — даже сейчас, такой красавчик. Надо бы напоследок… — Нет! Не трогай меня! Не приближайся! — Страх придал Чезаре сил, он попытался встать. Тщетно. Луис всегда был сильнее, а сейчас, когда Чезаре и вовсе едва шевелился… Это было ужасно. Его опрокинули лицом в солому. Застёжка на штанах оказалась вырвана — с мясом. Сильная рука вцепилась в волосы. Злой шепот на ухо: «Ты же знаешь, будешь зажиматься — будет больней». И было больно, больней, чем в первый раз. Не было ни ласк, ни желания — ничего, только боль и отвращение. И раздирающая душу горечь и солёный привкус на губах. — Ну что ты как неживой. — Луис тряс его, как куклу, без жалости хватая за запястья, плечи, бёдра. Чезаре машинально вырывался и всхлипывал при каждом толчке, жгучая боль раздирала тело. А потом последние силы покинули его, и он окончательно потерял сознание, безвольно упав и перестав сопротивляться, лишь услышав: — О да, Черри, сладкий… Он не видел, как Луис, взяв лампу, которую до этого повесил на крюк, аккуратно рассмотрел его. Достав нож, он кое-где подрезал его костюм, превратив его в окончательные лохмотья, осмотрел запястья, полюбовавшись на проступающие синяки. И вдруг сел, на секунду обхватив голову руками, и чуть слышно застонал. Потом он аккуратно прижался к губам Чезаре, на несколько секунд ощутив, какие они солёные и горячие. «Проклятье, да у тебя жар… Ладно, так даже лучше», — пробормотал он и бережно взял хрупкое тело на руки. — И охота тебе эту падаль на себе таскать, — поморщилась Редина, увидев Луиса с Чезаре на руках. — Да он сам уже идти не может. Похоже, он того. Лихорадка, — как можно беззаботнее откликнулся Луис, — вполне так может, что мы его сейчас вернём, а он там у них через пару дней концы отдаст. — А было бы славно, — хищно оскалилась Редина. Чезаре очнулся от того, что ему на голову вылили ведро ледяной воды. — Ты! — скомандовал ненавистный женский голос, и Чезаре грубо поставили на ноги. Он ничего не видел: глаза за неделю плена отвыкли от дневного света. — Слышишь, ты, ничтожество! Сейчас ты идёшь туда. — Его развернули и подтолкнули. — Там твои. Давай! Почти ничего не видя и не соображая, едва переставляя ноги, Чезаре пошел. Потом он споткнулся и долго лежал, просто вдыхая свежий запах травы и леса. Сквозь слёзы он видел что-то зелёное, а ещё пронзительно голубое. Он всё-таки встал, его шатало, голова кружилась. Потом были чьи-то испуганные голоса, чьи-то руки, которые его подхватили, возгласы: «Чезаре, милый!», «Господи, что они с ним сделали!», «Скорее, его нужно к доктору!» Он ничего не отвечал, он хотел только одного: чтоб темнота вернулась, вернулась за ним навсегда. Но вместо этого вернулись краски, звуки и запахи. Когда они подъехали к замку, он даже начал различать силуэты в полумраке кареты. Тучная фигура — синьор Томазо, широкие плечи, эполеты, кудри — Мастина, а эта тонкая фигура, сжимающая своими пальцами его холодные ладони… — Господи, Чезаре, я каждый день молился, надеялся, что жив… Когда я узнал, что предлагают тебя обменять, я чуть с ума не сошел от радости, — шептал Габриель, — потерпи, всё будет хорошо, слышишь! Ничего, главное, что ты жив, ты поправишься! Я не дам тебе умереть, Чезаре, не дам! «Лучше бы я умер», — подумал Чезаре, но сил сказать это у него не было. *************************************************************** — Эх, жаль, я не пристрелила этого выродка. — Редина размахивала пистолетом. — Интересно, те слухи — правда? — Девушка, я вас настойчиво прошу — положите пистолет. Это таки не безделушка, и он может пальнуть, — строгим тоном произнёс невысокий мужчина, чинно сидящий на грубо сколоченном табурете, и внимательно посмотрел на разошедшуюся революционерку. Та неожиданно смутилась. Этот тип внушал ей какое-то странное, неприятное чувство. Григорий Гринберг был тем самым очень важным товарищем, на которого обменяли Чезаре. Это был очень опрятный и даже несколько чопорный уже не молодой мужчина с сухощавым лицом и странной манерой речи. И одновременно — один из самых опытных и старых революционеров в мире. И сила его заключалась не в меткой стрельбе и минировании мостов. Он был идейным вдохновителем революций по всему миру, автором многочисленных трудов на гражданскую и правовую тематику, опытным юристом и законоведом. «Фортиор ест рекс» — таково его было прозвище. «Превыше царя», то есть адвокат, способный защитить от самой высшей власти. Редина не понимала, зачем нужен этот сухой и нудный тип. И конечно, ей не нравилось, что Чиполла его так обхаживает. И что графского выродка, который, ещё как говорят, королю родственник, пристрелить не дали. — И что за слухи вы имеете в виду? — продолжил тот. Здесь, в потайном убежище, вырытом в склоне оврага (Стрижиное гнездо, так называли это место революционеры), среди разношерстой бандитской толпы он очень выделялся — своим костюмом и очками, которые ухитрился сохранить даже в тюрьме, каким-то особо собранным и деловым видом. — Да болтают, будто эта немочь бледная — сын сестрицы нашего безмозглого короля. — Даже и так. — Гринберг не изменился в лице. Редина раздраженно поднялась и вышла в другую комнату. За столом остались только Григорий и Луис, неотрывно глядящий на пламя свечи. — Какая нервная девушка, — вздохнул старый революционер. — И я вам таки скажу, привычка размахивать револьвером направо и налево ещё доведёт её до беды. А кого вы обменяли на меня? — Графа Черрено, — ответил Луис, всё так же глядя на свечу. — Даже вот как. Чезаре Черрено, единственного наследника графства Черрен и единственного ближайшего родственника нашего короля, не считая его безумной тётушки герцогини Трифо Цитроне, которая не узнаёт себя в зеркале и путает ночной горшок с шляпой, и принца Клементина, который со дня на день собирается подписать отречение и объявить о своей помолвке? — Вы знаете? — Луис наконец-то оторвался от созерцания свечи и тяжелых мыслей. — Молодой человек, это моя обязанность — знать о семейных делах государей. А ведь знаете, ведь говорили, что мальчик умер… После той попытки его отравить… — Отравить? Зачем его травить? Он же не наследует престол, он сам мне говорил… — Луис замолк, поймав на себе острый взгляд тёмно-карих глаз. — Иногда проще поменять законы о престолонаследии, чем династию. И тут мы имеем что? Мы имеем очень интересную перспективу. Уберите этот хмурый вид и давайте поговорим, как разумный человек с другим разумным человеком. Для начала, что вы знаете о Чезаре Черрено? внимание читателям: стоит ли добавить в жанры фэнтези и экшн?