Наш Дом/Our Home

Горячее солнце позднего лета умиротворенно светило сквозь стекло, не встречая для себя обычной в такое время преграды в виде штор. Дом погрузился в сонную негу, в которую всегда впадал в редкие настолько жаркие дни. Солнечный свет выделил на ближайших к окну горизонтальных поверхностях ярко освещенный прямоугольник, часть которого пришлась на пол, а часть на приставленную к окну кровать, где именно сейчас находился Франция. Парень (юный душой человек всегда молод, не так ли?) держал в руках чашку яблочного сока, жмурился, глядя в яркое небо и наслаждался жизнью. Никакого алкоголя, никаких посторонних. Для счастья этого не нужно. Примерно месяц назад он бы так не сказал - но сейчас он словно возродился. То, что чуть было не подкосило его тогда, сейчас было чем-то вроде страшного сна из неопределенного прошлого. Все еще пугая, оно смягчилось и размылось, смазалось - если не вспоминать специально. Но вспоминать не было повода. Если все так дальше пойдет... то все будет хорошо. Сначала картинка из обьемной превратится в плоскую - станет простым фактом, не бередящим душу - а плоская со временем сотрется, и лишь дневники позволят тем, кто ее знал, сохранить знания о ее существовании. Так постоянно случается. Правда, счастье и обещания обычно стираются еще быстрее, чем горе. Потому ловить нужно каждую минуту, каждую секунду счастья. Он вспомнил это (и когда он успел стать мелочным, помешанным на отношениях? Ведь есть много других способов извлечь удовольствие из жизни...) именно сейчас. Когда ледяной груз, осевший на его душу тогда, немного подтаял. Облегчение принесли всего лишь чуть менее, чем четыре недели. Он восстановился духовно и телесно - в последнем, да и в первом тоже - была по большей части заслуга Венгрии. Однажды она зажала его в углу и устроила ему допрос с пристрастием; выведав всю суть случившегося, девушка сумела как-то обойти вопросы, кто это сделал и почему он не смог сопротивляться. Было неожиданным и приятным сюрпризом то, что она оказалась сведуща в практической медицине, и ничуть не смутилась, когда речь зашла о работе с его интимной областью; наоборот, она фыркнула что-то вроде «парней стесняться будешь» («Что?!» - возопил возмущенно Франция, последний раз стеснявшийся своего тела, наверное, в прошлой жизни) и пригрозила, что если он будет противиться осмотру, она вылечит его насильно и совершенно не факт, что лечить после этого не придется другие части тела. Он решил, что лечить другие части тела сейчас совершенно ни к чему, а Венгрия никакого вреда, кроме морального, не причинит, и согласился. Моральный вред был причинен тут же, когда она обыскала прикроватную тумбочку и конфисковала все болеутоляющее («Посмотри на себя, несчастный. Губы синие, шатаешься, словно пьяный, глаза на ходу закрываются. Больше никаких обезболивающих!»), на что он, как маленький ребенок, обижался целую неделю. Но в конечном итоге ее опека не оказала на него угнетающего воздействия. Напротив, красивая девушка, играющая роль его личной няни и медсестры, настолько его ободрила, что уже скоро к нему вернулась часть его прежней беззаботности (за что он сразу поплатился - на одно из сомнительных предложений Венгрия отреагировала, на его взгляд, не слишком адекватно). В самом деле, что значит этот Англия? Еще немного, и они, как старые добрые враги, вцепятся друг в друга вновь и снова будут мелко пакостить один другому, то сцепляясь яростно и всерьез, то время от времени доходя почти до дружбы. Плохое настроение, что понудило британца тогда напиться, уже должно было выветриться. И не на Англии свет клином сошелся, если уж на то пошло. Отсутствующие извинения он когда-нибудь ему припомнит, а в остальном тот инцидент следовало просто забыть, и забыть как можно скорее - нечего снова и снова возвращаться к неисправимому. И это, кажется, начало у него получаться. Будто этого никогда и не было. Незаживающие шрамы - лишь для тех, кому приносит удовольствие касаться их, вспоминая былую боль. Он был не из таких. Кажется. Но шрам уже начал подживать. Нужно просто поменьше беспокоиться. Грело солнце, и до прошлого или будущего ему не было дела. Все было хорошо. * * * Но... Франция стоял под дверью Англии в глубоком раздумье уже достаточно долго. Постучать или нет? На это были вполне определенные причины. Парадоксально ли, но в последние недели британец умудрялся существовать параллельно с ним так, что, чтобы вообще не показываться ему на глаза. По косвенным признакам он понимал, что Англия никуда не исчез и даже не скрывается, но за весь месяц он его видел мельком лишь пару раз. Это... насторожило, что ли. Странно, что Англия избегает его. На него повлияла Венгрия или он сам? Нельзя сказать, чтобы Франции это было особо интересно, но странно беспокоило. Трещина в логике мира. Англия мог быть непредсказуемым, но сейчас эта непредсказуемость превзошла саму себя. Избегать Франции - вот уж до чего бы британец никогда не опустился. В крайнем случае он бы его просто игнорировал, пусть со своей раздражительностью и навыком француза доводить его до белого каления (именно его - ни на кого другого навык почему-то не действовал) он продержался бы недолго. И закончилось бы дракой, как всегда, в общем. А сейчас выход был далеко не ясен... Нет, с одной стороны, отдыхать от «шизофреника» в течении этого месяца было воскрешению подобно, и веди себя Англия по-другому - не факт, что у Венгрии, бросившей все свои силы на реабилитацию Франции (добрая все же душа...), хоть что-нибудь получилось бы. С другой - все уже вернулось на круги своя, и вечно спокойная идиллия, пусть и хотелось бы, продолжаться не могла. Пора было возвращать все так, как было. И, между прочим, расставить все точки над «і» в деле с изнасилованием. Вражда враждой, но здесь пора поговорить серьезно. Пусть даже дело дойдет до рукоприкладства - лишь бы покончить раз и навсегда с этим несчастным «шрамом». Он постоял в неподвижности с минуту, но наконец негромко постучался. - Англия? Тишина. - Можно войти? - воззвал он опять. Англия не ответил. Француз нажал на ручку. Не заперто - значит британец все же дома. Ну, сегодня же выходной, логично, как и то, что он сейчас не занят сам. Не отвечает - значит, спит или в ванной. Или необычно отреагировал на его голос. В любом случае - это не причина сразу же бросить попытки. Франция, тихо приотворив чуть скрипнувшую дверь, вошел. Он сидел спиной к вошедшему, оперевшись локтями на стол и повесив голову. Франция, ступив несколько шагов к нему, чтобы не начинать разговор с порога, мимоходом отметил плотно задернутые шторы, безалаберно наваленные на стол книги, явно брошенные на разных степенях прочтения и среди всего этого беспорядка... Он остановился. Нет. Ну не-е-ет. Нельзя так. Распочатая бутылка виски. Не сильно. Не больше, чем на четверть. Но и это не так уж мало. Неужели эта сволочь опять пьяна? И откуда вообще он взял спиртное? Кто в здравом уме дал бутылку британцу в руки? Не слишком уж хорошо действует «сухой закон» в Доме, раз уж такое возможно. Надо будет разобраться... Англия, видимо, услышав шаги, обернулся к нему. На вид пьян он был не слишком сильно. На губах цвела почти ровная улыбка, пусть и скорее угрожающая, чем насмешливая. Рубашка на три верхних пуговицы расстегнута - с одной стороны, жара, которую тот плохо переносил, с другой - не в британском характере так обращаться с одеждой, по крайней мере, в трезвом виде. - Давно-о не виделись, Франция... Надо же, почти ровный тон. Англия всего лишь несколько навеселе. Франция подавил несколько дрожащий вздох и приказал себе успокоиться. Слегка навеселе. Нормальный, обычный Англия, только более радостный, чем обычно. - Я давно хотел сказать... - Выходи за меня? - шутка вырвалась сама собой, по старой привычке, и даже насмешливый тон вышел неплохо - с его лицом он, наверное, составляет ярчайший контраст. Англия обдумывал ее несколько секунд, а затем его губы рассекла хищная улыбка. - Смешно, - согласился он, и продолжил, медленно и сосредоточенно, исподлобья глядя на него, - Почему мне кажется, что это было предложение? - Потому, что тебе вообще много чего кажется. Единороги, феи, предложения... - совсем нехорошо начался разговор. Одно дело, что собеседник нетрезв, и в беседе с ним не слишком много смысла, но сразу же злить друг друга было неразумно. Но что сделано, то сделано. Он попытается с ним поговорить всерьез позднее. - Вот как... - Англия с напряжением поднялся. Не особо грациозно, уцепившись за спинку стула и стол как за поручни, зато твердо - и не менее твердым шагом направился к нему. Нет. Спокойно. Он не опасен, пока не так сильно пьян... и трезв Франция. Главное - не дать положить руки на шею. Ни в коем случае. Это - одно из самых опасных его свойств в драке, почти во всем остальном их силы равны. Англия подступил опасно близко. - А мне показалось, что не кажется. Дальнейшее произошло в какие-то мгновения. Он протянул руки вверх, Франция молниеносно сжал его запястья; британец посмотрел снизу вверх - пара сантиметров разницы перерастают в пропасть, стоит сблизиться - но оттого не менее властно и резко впился в его губы поцелуем; по дороге он мимоходом стукнулся носом о его нос, но тут же подправил поворот головы; неглубокий поцелуй... Едва обозначенный - символ, не более; он занялся его нижней губой, слегка прикусив и лаская языком; запах алкоголя и напор, которого не должно было быть; его дернуло током - все повторялось, как дежавю. Виски, домогательства... Поцелуй. Нет. В прошлый раз никаких поцелуев не было. Он отстранился - почти одернулся, - и опустил плененные руки вниз двумя расходящимися дугами - и лишь внизу отпустил. - Я трезв, - опасливо сказал он, отступая назад. Поцелуй не страшен. Целоваться он готов почти с кем угодно без угрызений совести. Нет... Пугала лишь инициатива британца. Настоящая. Теперь-то он точно осознавал, кто с ним, и что он делает. И даже если он пьян - это что-то значит. А чем он одержим, когда трезв? Что ему нужно? - А я нет, - высота голоса Англии за три коротких слова успела скакнуть вверх, вниз и снова вверх на недосягаемую высоту, а в конце к ним добавился смешок, слишком зловещий, чтобы быть последствием простой пьяной веселости. Франция наткнулся спиной на ребро распахнутой двери; Англия внезапно оказался рядом с ним. Насмешливо посмотрел на него своим зеленым взглядом и резко, как-то колюче, коснулся руки. От его прикосновения Францию снова пронзило электрическим током. Только на этот раз - по-настоящему. * * * Таким усталым он себя еще ни разу в жизни не чувствовал. Конечности налились свинцовой тяжестью, ему казалось, что он вот-вот продавит то, на чем он лежит и хлопнется на пол. Смутные остатки ужасной боли, испытанной им в последние секунды пребывания в сознании все еще давили на голову, потому он с трудом осознал даже, в каком положении находится его тело. Под спиной - что-то мягкое... Голова на подушке. Руки расслаблено лежат за ней. Браслеты, крепко обхватившие запястья и лодыжки. Он даже не стал проверять, свободен ли он, потому, что догадывался, каким будет ответ. Полностью обнаженное тело... его обнимает застоявшийся прохладный, темный воздух, какой бывает в наглухо запертых комнатах в жаркие солнечные дни. Разомкнутые веки не дали ничего, кроме вида на потолок. Пожалуй, это все, что он чувствовал в данный момент. Большего он бы не воспринял. Вспомнить, как он здесь оказался, почему и что было до того, представлялось более важной задачей, которой он и занялся. Французу не дали возможности долго приходить в себя; слева прозвучал глухой, но такой знакомый голос, прошивший его нервной дрожью своей неожиданностью и тембром; слегка растянутыми словами - с насмешкой ли, или просто из-за алкоголя? - Итак... Франция. Он повернул голову. Подушка частично закрывала обзор и картинка была размытой, но он осознал увиденное четко, будто заранее знал, что там будет. Англия стоял у зашторенного окна мрачноватым полусилуэтом и смотрел на него чуть прищуренными глазами в ярко обозначенном презрении. Рубашки на нем не было. Как-то автоматически Франция отметил, что его тело не выглядело мускулистым, но и слабым тоже. Что-то в нем было от большого мальчишки. Ощущение пропорциональности здорового ребенка, которая, по идее, невозможна во взрослом человеке. Стоял почти прямо, и лишь хорошо присмотревшись, можно было бы увидеть, как тот на миллиметры покачивается из стороны в сторону, что указывало на никуда не исчезнувший из крови хмель. Ну да, Англия. Электрошок? Скорее всего. Британец никогда не играет честно. Франция всегда знал это. Он все еще прекрасно помнил, как оно было раньше. Когда? С воспоминаниями накатило уныние. Видение из прошлого, из нескольких его точек, в вариациях и ракурсах - это происходило не так редко, он многократно оказывался в проигрыше... Лицо злорадного Англии. Англии с маленькими, опустевшими зрачками... между травяно-зеленой радужкой и веком - полоска белка. Звук сипящего смеха, рвущегося из горла. Он знал его и таким. Так почему же он думал, что британец изменился? Почему вообще он подумал, что может быть в безопасности рядом с ним? Отчаяние заставило его содрогнуться. Ну как можно быть таким идиотом? Нет. Он просто забыл. Слишком уж радужную иллюзию он придумал себе, и не рассмотрел за ней опасности. Нестабильный Англия... Как он мог его недооценить? Он проиграл и расплачивался. Осталось полагаться лишь на слова... - Отпусти меня, - Франция дернул наручники в неубедительной даже для себя попытке вырваться. Резкий «звяк» подтвердил все опасения. Несвободен. Скован. Накрепко приколочен и неспособен убежать. Бежать. А что еще делать?! Британец продолжал, оставив мольбу без ответа. - Знаешь, меня... то, что я ничего не помню - очень... очень сильно расстроило. - Англия! - но британец говорил дальше, не обращая на него внимания. - Я... поимел своего худшего врага - и не помню... Нехорошо, верно? - он говорил воодушевленней, с большим придыханием; Франция бы мог поклясться, что уголки его губ медленно поползли вверх, пусть этого было почти не разглядеть. Франция догадывался, зачем именно понадобился Англия в таком состоянии, но даже не представлял, как почти прямое заявление может на него повлиять. Будто британец уже начал действовать. Слова как неопровержимое обещание того, что просто так он сегодня отсюда не уйдет. - Так хочешь попробовать меня на вкус? - пересохшие, чуть дергающиеся губы с трудом позволили ему проговорить наиболее обидным тоном несколько слов. Хоть на это он ответит? Диалог, нужен диалог, иначе он сорвет нервы еще до того, как британец его коснется. Англия презрительно хохотнул: - Я говорил, что у тебя смешные шутки? Я уже понял, что ты достаточно унижен мной... Но я еще не получил то, что хотел. Он мягкими шагами подошел к Франции немного ближе и продемонстрировал ему правую руку. Тот посмотрел молча. Ничего особенного, ничего особенного. Квадратик нераспечатанного презерватива, с претензией на эффектность зажатый между указательным и средним пальцем, выскользнул и шлепнулся на пол. Франция сосредоточился на том, чтобы подавить участившееся от страха дыхание, пока Англия наклонялся и с ругательствами, которые выходили не так тихо, как обычно, искал потерянное на полу. Он должен перенести все. Он должен это вынести. Должен. Нельзя кричать. Позор еще хуже. Он пережил - и переживет еще раз. Или не переживет. Мелькнула лишь горькая мысль о том, что сейчас, по крайней мере, Англия использует презервативы. Шутка бога? Хотелось бы обойтись без оскорблений, но у него явно плохое чувство юмора. * * * Он очнулся с четким ощущением дежавю и с обреченностью почувствовал парализующую движения, не дающую дышать тяжесть на грудной клетке. Сдвинуть ее руками не получилось - руки просто не шевелились. Он действительно был парализован - а хуже всего, что и дышать не получалось; он задыхался с безмятежным выражением на лице. В ушах стоял писк, визг непонятной техники; полузаглушенный этим шумом, кто-то хрипло смеялся над ним, упираясь ладонями в его грудь; он понял, что сейчас умрет в муках удушья. Человек над ним... раздражал. Он не хотел бы умереть вот так. Это Англия? Сволочь. Эта грубая, неумеренная, отвратительная морда с... Мрачный омут под опущенными веками начал исторгать блеклые цветные искорки, словно пузырьки водяного пара в кипящей воде, свидетельствуя о нехватке кислорода. Почему-то Франция подумал об ангеле. И гробе. Ужасная ассоциация. Ты лежишь в гробу, и над тобой смеется безумный ангел. «Эй, смертный! А ты знал, что жизни после смерти нет? Значит, уже не узнаешь. Ты ведь у нас... труп». Мертвенный холод по-хозяйски расположился в голове. Раздражает. Этот звук, и Англия с безумно распахнутыми глазами, и его хохот, и давление на грудную клетку. Бесит. Мысленно он уже метался от одной стенки черепа к другой и готов был рвать все, что попадется под руку. Бесит. Дернулся уголок губ. Он сойдет с ума. Он... ...через бесконечное мгновение он взорвался истерическим смехом, сжав в руках так, что побелели костяшки пальцев и ногти вонзились в плоть... пустоту. Вгоняя воздух в легкие так, будто собираясь надышаться на всю оставшуюся жизнь, Франция резко поднял голову и быстро огляделся. Его комната. Никого. Его комната. Он ослабил контроль над телом, голова шлепнулась на кровать. В обессиленной, измученной груди снова зародился напряженный смех, но почти сразу перешел в надрывные всхлипы. Через минуту они угасли; он исчерпал остатки себя. Вместо бешенства остались лишь механические, медленные мысли опустевшего сознания. Может быть, этого не было. Приснился очередной кошмар. Он вздремнул под лучами солнца и страшный сон приснился ему потому, что оно зашло... Он даже одет. Будто он тут с полудня и сидел. Только боль не дает в это поверить. Память может подвести, но тело не солжет. Тело напомнит снова и снова. Покой. Больше покоя сейчас. Он медленно сел, зажмурившись и сжав зубы, будто так было легче. Руки, протягиваются совсем не туда, куда он хотел; но все же нащупывают ручку; он отодвигает ящик тумбочки и запускает руки вглубь; пальцы натыкаются на холодное стекло. Он вытащил на свет пузырек; в нем глухо звякнула одна таблетка. Слава богу. Венгрия позволила ему оставить одну на самый крайний случай. Куда уж более крайний... Он вытряхнул ее на ладонь и поспешно проглотил всухую. Будет немного легче. Он собирался поставить пузырек на тумбочку, но рука снова промахнулась, и сосуд, стукнувшись дном об угол, выскользнул из пальцев и разлетелся на осколки. Франция смотрел на остатки сосуда недолго, после чего опустился на подушку обратно и закрыл глаза. Немного. Еще немного. Кто знает, сколько времени прошло, прежде чем он поднялся и, наступая босыми ногами на осколки, побрел в ванную, то и дело зависая перед следующим шагом. Там он сразу же пустил холодную воду на полную. Поежился под ледяным потоком. Вода вышибла дух, обожгла. Одни неприятные ощущения отчасти вытеснили другие. Холоднее... Сильнее, больнее. Пусть вода обожжет все тело, не выделяя особо никаких его частей. Пусть подобное растворится в подобном. Очиститься. Смыть с себя... смыть себя. Абсурд. Тело не станет ни чище, ни грязнее, поимей его Англия хоть сотню раз... Грязь осела налетом только на душе, и ее не отмоешь водой. Только болью. Или любовью. Но любовь неоткуда взять. Кожа совсем утратила чувствительность от холода. Он подумал о том, чтобы включить горячую воду, но сам себе в ответ покачал головой. В крайности так в крайности. Вперед, в безумие. Он ничего не сделает, пока душа вместе с телом не превратится в ледышку. Еще пять-десять минут. Может, он заболеет, но ничего смертельного с ним не случится. А если захочет, чтобы случилось, он просто останется здесь навсегда. Голова немного кружилась. Франция прислонился лбом к плитке и закрыл глаза. Капли воды бились о кафель со странно пульсирующим шорохом. Даже слишком пульсирующим. Может, что-то не в порядке с душем? Он позволил голове соскользнуть на несколько сантиметров вниз. Это опасно, когда едва чувствуешь руки и ноги, вокруг лишь скользкие, мокрые поверхности, а чувство равновесия все никак не желает восстанавливаться? Ничего, такой баланс на краю был даже приятен сейчас, когда в душе вообще никакого к чертовой матери баланса... Потерялся баланс. И сейчас он в космосе, не понимая, где верх, где низ, где земля и небо и кто он сам такой... И еще такое забавное ощущение, когда все-таки теряешь равновесие. Пожалуй, когда его колени резко «сломались» и тело компактно сложилось в комочек в углу ванной, он почувствовал смесь удивления с мрачным удовлетворением. Голова медленно, с кукольной безвольностью, скользнула со стены на бортик; он даже не открыл глаза. Удобная поза. Уютная, что ли... Подходящая. А напрягаться сейчас так не хочется. В конце концов, сидеть даже удобнее, чем стоять, а чтобы пошевелиться, надо искать точки опоры, восстанавливать равновесие... Шурх-шурх, хляп-хляп-хляп - по спине барабанил ледяной дождь, и еще было ужасно холодно... Но это не сейчас, только станет чуть легче - и он шевельнется... или не шевельнется. Перед глазами - черный туннель, и он туда падает... Как забавно. И никакой боли, только мириады черных туч, неразличимых на черном фоне, сквозь который он проваливается, отделенный от собственного тела... Последнее, что Франция воспринял из реального мира - это то, что у его бедер начала скапливаться вода; после этого черный туман, мягко обив щупальцами, забрал его с собой.