Наш Дом/Our Home

Из-под двери текла вода. Венгрия стояла перед ней в возмущенном недоумении. Какого, пардон, черта? Франция что, решил затопить весь этаж? Опять какие-нибудь эксперименты из тех, что плохо кончаются? Стоило только оставить его в покое, и у него опять что-то не срослось. Ее уже напрягала необходимость за ним приглядывать. Он ведь пошел на поправку - так откуда вода? Забыл завернуть кран? И предусмотрительно заткнул сливное отверстие? В порыве страсти с каким-нибудь... пардон, какой-нибудь, с парнем он еще не скоро рискнет сблизиться. По-хорошему в таком случае следовало зайти и убить обеих - но, сделав одолжение выздоравливающему, попозже и помягче. С другой стороны, существовала вероятность, что он сейчас спокойно возлежит в ванной с безмятежным выражением лица, бокалом вина и перерезанными венами. Франция мог. Правда, не без причины... а причина могла и быть. Например, если его изнасиловали снова. На самом деле она знала про изнасилование. Потому и навязалась в качестве личного доктора... и не больше. Лишнего она из него вытягивать не стала, но судя по печальному настроению, его очередным незваным любовником оказался некто ему очень неприятный (иначе они бы и изнасилованию порадовался - ну уж такой это человек, что ему ни делается - ему все к лучшему). Из этого следовало резкое сужение круга подозреваемых, и хотя сознательно Венгрия ничего разведать не пыталась, на некоторых людей стало смотреть просто тошно. На нескольких сразу. Потому что они могли. А с Францией сейчас могло быть все, что угодно. Поколебавшись, девушка ступила в медленно расползающуюся по полу лужу и постучала. - Франция, - громко произнесла она, - Это не смешно. Тишина, нарушаемая лишь журчанием воды, была ей ответом. - Франция? Безрезультатно. Девушка надавила на ручку, но дверь была заперта. Противно похолодели руки - кровь отлила от конечностей. Что-то было не так. В Доме не было принято запираться. - Франция?!! Бледными пальцами она оттолкнулась от двери и ступила несколько шагов назад. Неужели с героем-любовником что-то случилось? Что же теперь? Неужели и действительно... снова? Венгрия мысленно извинилась перед Францией за то, что дверь придется чинить, и вышибла ее ударом ноги. * * * Англия не притронулся к аспирину, хотя прекрасно помнил, где он лежит, и послушно вытерпел всю головную боль, стремясь принять и полностью прочувствовать каждую ее секунду. Когда она начала потихоньку угасать, он набрал полную раковину ледяной воды, засунул в нее голову и начал считать до ста. На семидесяти перед глазами поплыли круги, и он решил, что от его смерти меньше всего пользы будет в первую очередь ему самому, и потому вытащил ее. С первым вдохом онемевшие было конечности начали медленно возвращаться в нормальное состояние; с лица и волос капала с приглушенным плеском вода; при попытке открыть глаза возникло неприятное ощущение, будто ресницы завернулись внутрь и царапают глазное яблоко. Англия отдышался, опираясь на край раковины локтями. С полминуты спустя он стер рукой с лица остатки воды и посмотрел в зеркало. Жалкое зрелище. Он был себе отвратителен. Он окунул голову в воду снова. С того времени, как он проснулся, проморгался и осознал, что, собственно, вчера было - знакомая картина, только головная боль была слабее и вспоминать все пришлось самостоятельно - у него составился применительно к себе длинный список лестных эпитетов, обновляющийся с циклом минут в пять. «Самовосхвалением» он увлекся так, что даже не представлял, а что делать теперь с результатами. Вот вчера он был вполне уверен в том, что делает. Даже без виски три или четыре плана с похожим окончанием уже оформились в его голове. Вся эта история так или иначе окончилось бы чем-то, подобным вчерашнему. У него было определенное стремление, и действовать вне согласия с ним было бы для него в том состоянии достаточно странно. Из-за этого стремления он сейчас себя вчерашнего и не понимал. Поддаться навязчивой идее - ну как он мог так сглупить? Нет, навязчивые идеи у него бывали, он знал это - но настолько нелепой и странной, даже не так - за которую было бы настолько стыдно - еще не было. Завлекающая сила странной мысли исчезла внезапно, как и появилась. Непостижимым образом. А ведь он уже совершил непоправимое. Дважды. И достойного оправдания этому не было. Ладно еще в первый раз - он был пьян и не соображал, что происходит, ладно повел себя на следующий день, говоря прямо, по-свински - ну не получается прийти в себя после пьянки быстрее, чем за пару дней, никогда не получалось. Но ведь позволил себе идею, что, мол, неплохо бы вживую попробовать Францию - и даже не подумал, что одним унижением и обидой дело не ограничится. Та еще логика - «можно всем, значит, и мне». Франция ведь всегда говорил - «только по взаимному согласию, только безопасно, только разумно» - так почему же он ничего из этого не вспомнил? Подготовился, основательно подготовился - наручники, электрошокер, смазка, презервативы, виски у Австрии выпросил для смелости - ну не хватило бы в трезвом рассудке дурости, чтобы сделать это! Какого черта? Что за помутнение рассудка? Нужно будет зайти к Франции. Проверить, как он и... Извиниться? Непонятно. По идее тут не просто извиняться - тут нужно валяться в ногах и вымаливать право на искупление надо - а с другой стороны, Англия разумный взрослый человек и действовал... скажем не в здравом уме и твердой памяти, но так, как считал нужным и не испытывая угрызений совести. Сейчас же угрызения были, и нешуточные. Это был странный дискомфорт в груди, будто легкие сдавило резиновым жгутом. Отвратительно. Намного хуже, чем головная боль. Извинятся по старой привычке не хочется, но совесть его загрызет, если он не сделает этого как можно скорее. Хотя ничего просто так не обойдется. Даже самые униженные извинения не исправят всего, что он натворил... с-скотина. Что-то делать, нужно что-то делать, только неизвестно, что. За дверью послышался шум. Некоторое время Англия упорно не обращал на раскричавшихся внимания, но тут до него дошло, что так громко голоса здесь могут звучать либо если центр событий непосредственно под его дверью, либо в комнате Франции - два метра через коридор. Любопытство и тревога взяли верх над желанием побыть одному, и Англия, наскоро приведя себя в относительно приличный вид, все же выглянул. Дверь комнаты Франции была полуприкрыта так, что ему не было видно внутреннего помещения, но звуки оттуда доносились весьма отчетливые. - ...кому, если я не введу ему глюкозу! Одеяло никуда не денется. Вот, хорошо. Теперь поднимите, его, аккуратно, пожалуйста. Венгрия, не стоит идти с нами. - Я лечила его... - Сейчас он в моей компетенции. Я знаю, как действовать, а ты - нет. - Я лечила переломы еще тогда, когда ты в своих анатомических справочниках еще букв не разбирал... - Давай поспорим позднее? У меня пациент, - под эти слова четверо людей, не считая, по-видимому, человеческой фигуры в руках двоих из них, похожей скорее на кокон из нескольких одеял, шлепая по воде, которую Англия едва заметил, вышли из комнаты. Швейцария взглянул на него лишь мимолетно и отвернулся, следуя за несущими тело. Англия немногое разглядел, но там, где одеяла не скрывали плоть, он смог увидеть явно французские белокурые локоны; цвет этой самой плоти, пусть увиденный только мельком, тоже не внушал доверия - белый, как бумага, где-то даже с жутковатым темно-синим оттенком. Венгрия осталась у дверей. Англия молча проводил взглядом уходящих - они вряд ли что-то ему скажут, а сами они оперативно скрылись за поворотом - потому он задал вопрос девушке, с неодобрением глядящей им вслед: - Что с Францией? - Потерял сознание под душем, - ответила Венгрия. Резкий ответ Швейцарии явно пришелся ей не по душе, но спорить она, видимо, не решилась - повелось так, что доктор, отдавший свою жизнь врачебной практике и лечащий весь Дом, пользовался заслуженным авторитетом. - Если бы он не закрыл частично сливное отверстие... и вода не потекла бы... он бы замерз насмерть, - проговорила она, освещая подробности, хоть и не в ответ на молчаливую просьбу Англии - она все смотрела вслед и ее душа явно витала где-то рядом с Францией. Британцу не хотелось бы в этом признаться, но он разделял ее состояние. Едва сдерживая волнение, он задал следующий вопрос для того, чтобы спросить, не более: - Точно потерял сознание? - Скорее всего, - Венгрия произнесла с сомнением и после некоторой паузы обратилась к нему, - Англия, ты когда-нибудь проверял себя на прочность? Под холодным душем простоять больше минуты или не дышать как можно дольше? - Пробовал, - с готовностью ответил он. Когда-то и на него нападала такая блажь. Вот Францию «на слабо» невозможно было взять, да и сам он к самоиспытаниям относился наплевательски... ну разве что напоказ мог что-нибудь да выкинуть. Но не сейчас. Англия с сомнением спросил: - Думаешь?.. - Ничего я не думаю, - досадливо поморщилась она, - Нормальные люди обычно сдаются, а он предпочитает терять сознание. Но вряд ли... не в его это характере. С ним что-то странное творится... - Венгрия, похоже, на него больше внимания не обращала; он говорила, приглушив голос и так и не повернувшись к Англии в анфас, - Но пузырек из-под обезболивающего... Значит, принял и пошел в душ... холодная вода... О чем он только думал! - повысила голос она. Англия вдруг заметил, как девушка бледна, но при этом она рассердилась не на шутку. Странно, он никогда не замечал между ней и французом теплых отношений. Впрочем, за последний месяц, пока он его избегал, еще неизвестно, как много поменялось. Что же он упустил во Франции сейчас? Кроме этого - неужели самоубийство? - происшествия и общения с Венгрией? Да и она сама - да она на него даже не глянула ни разу. Он посмотрел на ее профиль. Сжала губы, напряжена... о чем-то думает, беспокоится, но привычка быть сильной не дает ей выразить свою тревогу вслух. Венгрии было неуютно находиться в его компании. Наконец она со словами «Уберусь здесь» она развернулась на каблуках, и, хлюпая водой, зашагала слишком широкими для женщины шагами внутрь. Англия проводил ее глазами. Дверь прикрылась. Он не шевельнулся, опустив голову и обдумывая произошедшее. Пустой пузырек из-под обезболивающего и холодный душ. Самоубийство... Он тихонько засмеялся при этой мысли - на слух этот смех с ноткой истерики мало чем отличался от судорожного плача. Смех настоящего психа. Самоубийство. Идиот. * * * В больничной палате - а точнее, одной из комнат «квартиры» Швейцарии, которую тот обустроил под место содержания тяжелобольных - было светло и... зелено. Нежно-зеленые стены, коврики огурцового цвета, салатовый потолок и в качестве нелепого завершающего штриха - миниатюрное дерево (это Япония называл «бонсай»?) на подоконнике. В зеленом горшке с полоской охры посередине. Цвет не действовал успокаивающе. Он не действовал вообще. Спокойнее было бы смотреть просто на небо. В этих стенах не было оттенка его глаз. У него были глаза цвета зеленого чая... он никогда не любил зеленый чай, только черный и почти всегда - с молоком. Англия всегда ассоциировался у него с зеленым. Однажды - он с трудом это вспоминает, это было в те времена, которые он едва помнит, словно их и не было - он повязал ему спящему на шею салатовую ленточку с бубенцом. Британец не понял, что на нем звенит, подошел к зеркалу и даже не сдернул ее сразу, а только после некоторой паузы аккуратно развязал и грустно уронил на пол со взглядом, красноречиво говорящим: «Когда же ты перестанешь издеваться надо мной, Франция...» Он тихо смеялся, наблюдая за ним. О нет, я позабочусь о том, чтобы ты не забыл обо мне, Англия. Я испорчу каждую секунду твоей жизни, навеки лишу тебя покоя, сделаю так, что при каждом упоминании моего имени тебе будет представляться петля... Сегодня ты - мой котенок, Англия. Сегодня - просто невинная шутка. Осознание того, что он чуть было не умер, но все же выжил, вырастило в нем какой-то внутренний стержень. Сил жить в нем еще не было, но готовности умирать - тоже. И даже несмотря на горящие легкие, почти постоянную лихорадку и, что самое худшее, сонные параличи* при каждом пробуждении - боже, он забыл об этой проблеме лишь потому, что она потихоньку сошла на нет в последнее время? Теперь стресс благополучно вернул и обострил ее - он был готов выживать, и выживать любой ценой. Как можно назвать это состояние? Это смешно, но он добился своего... он очистился. Внутри у него не осталось ничего, что могло бы болеть. Эту жизнь он мог начать, словно с чистого листа. Нужно было заполнить пустоту заново. Возможно, ему нужна девушка. Всерьез и надолго. Или можно устроить охоту за откровенными фото Швейцарии, сейчас как раз подходящий случай. И Лихтенштейн тоже - ее «смущающее» фото у него было, но в здравом размышлении понятно, что оно вряд ли бы смутило даже ее саму. Или пофлиртовать с Италией - с любым - переманивать любовников всегда забавно, всегда опасно, всегда весело... Но эти мысли текли лениво и безжизненно. Все это неисполнимо. Не стоит особо надеяться на удачный исход. Интересно, как там Англия? У него хватит наглости заявиться прямо сюда, или он дождется его возвращения домой? Франция в любом случае слишком слаб сейчас, может, стащить у Швейцарии шприц? Один пузырек воздуха в вену - и он навсегда избавится от кошмара... Не хватит сил защищаться. Англия будет ждать... Он приручит его, как собаку. У Германии, между прочим, когда-то была собака, хотя обычно их никто у себя не держал. Щенка подсунули ему, чтобы не было одиноко. Через год это была самая дрессированная и привязанная к хозяину псина во всем Доме. А еще через год кто-то из Корей сманил ее какой-то дрянью, которая подействовала на нее, как наркотик. Германия ничего не смог сделать - ему оставалось лишь скрипеть зубами, наблюдая, как собака, не обращая на него внимания, играет со своими новыми хозяевами. Скоро она исчезла. Не только Кореи - даже Китай клялся, что она утонула в озере, но шутка России про странное мясо на последнем обеде - нормальное было мясо, с чего он взял? - почему-то никого не рассмешила. Германия никак не среагировал. Больше никаких питомцев никто никогда у него не видел, несмотря на то, что в Доме было несколько полудомашних собак и щенята у них тоже время от времени появлялись. Если не считать питомцем Италию. Такая шутка по Дому тоже бродила. Человек может стать домашней зверюшкой, если хорошо над ним поработать. О-о-о, у Англии были способности к дрессировке, пусть они редко проявлялись. Кнут и пряник. Интересно, что будет пряником. Нет, это слишком безнадежные мысли. Больше позитивного настроя. Англия, должно быть, просто забудет. В этих колебаниях, никак не влияющих на бесцветное настроение, Франция проводил большую часть тех часов, что был в сознании. Основной же мыслью, определявшей все, о чем он думал, было «Будь что будет... Надейся на лучшее, а готовься сам знаешь к чему». Потому, когда в палату несколько дней спустя вошел Англия, он не шевельнулся, и даже не отвел от потолка усталый взгляд. Британец сам знает, что делать. Незачем усугублять ситуацию попытками спастись. Англия тихо кашлянул и сказал: - Как я должен извиниться?.. * * * Франции было настолько плохо, что Швейцария три дня никого не пускал к нему. Меня его состояние сильно встревожило; я был в таком беспокойном расположении духа, что даже вслух подтвердил чье-то ироничное предположение о том, что я забочусь о нем. Почти уверен, что на меня смотрели, как на сумасшедшего. Не знаю, сколькие из слышавших это, знали, какая связь появилась между нами после той памятной вечеринки, но в любом случае они вряд ли бы упустили возможность сложить два и два. В любом случае, слухи меня сейчас волновали во вторую или в третью очередь. Главное, чтобы на меня не повесили смерть Франции, если таковая произойдет. Так я думал, обосновывая свое поведение. Но в действительности была и другая причина. Я никогда не думал о том, кто мне Франция и как я к нему отношусь. Что ж, у меня было достаточно времени и был повод. Когда я наконец избавился от раздражения к самому себе и задумался о нем, все оказалось совсем не так, как я предполагал. Это было... невероятно. Вражда между нами или не вражда, но в итоге я так и не смог представить себе свою жизнь без Франции. Я обнаружил, что не помню ни единого момента своей жизни, в котором бы он не присутствовал. Где-то на заднем плане он был всегда - то мешался, то помогал, то просто издевался - когда-то давно мы однажды даже проснулись в обнимку под одним одеялом. Конечно, тогда между нами ни о чем таком и речи не могло быть - но он успел лизнуть мою шею и промурлыкать в ухо что-то пошлое. Тогда мы были моложе, чем сейчас, и фальшивый флирт на публику показался ему - и публике - вполне забавным. Я к одобрявшим подобные начинания не относился. После того случая начался презабавнейший и, к счастью, короткий период моей жизни, когда Франция лез обниматься ко мне по поводу и без повода - лишь только потому, что мое бесконечное раздражение приносило ему не менее бесконечное удовольствие. Скоро или не скоро - уже не помню, но ему наскучило. Сколько я его помню, устойчивых отношений - не любовных, а вообще - у него ни с кем дольше, чем на год не складывалось. Нечто этакое аморфное и текучее, не умеющее сохранять форму. Даже наши с ним сношения, колеблющиеся порой от состояния смертельных вражды до лучшей дружбы и обратно по два-три раза в день, и то заслуживали звания стабильности больше, чем любые его остальные. По крайней мере, мы всегда много общались, и с некоторыми упрощениями можно даже сказать, что Франция меня никогда не бросал. И потому я начал понимать, что произошло тогда, когда виски затуманило мне мозги тогда, в первый раз. Я остро переживал бойкот со стороны бывших товарищей - неудивительно, я бессознательно потянулся к единственному, кто всегда был рядом, но уже начинал отдаляться. Секс - побочный эффект. Привязанность - туда же. Мне хотелось не более, чем присвоить его внимание, но не мог даже в этом признаться самому себе. И потому вместо того, чтобы хотя бы поговорить, я думал лишь о том, как сильно мой поступок его уязвил и том, как бы его продублировать. Странный мотив, выродившийся в навязчивую идею. До конца я его так и не понял. Но одно я осознал точно - точка равновесия между нами двумя находится в центре враждебного нейтралитета. Никто из нас не сумеет выразить какие-либо необычные чувства к другому - мы этого не умеем. Я успокоил себя так, понимая, что мое присваивающее желание, не имеющее для себя названия, всегда останется неудовлетворенным - ведь Франции сейчас нужно просто как можно меньше меня - либо больше такого меня, каким я не могу быть. А находиться рядом с ним, как ни грустно, мне ни к чему и даже вредно. Хватит вести себя, как малое дитя - привязываться к кому-то, требовать к себе постоянного внимания. Пока все стабильно, мне вообще не не нужны излишние связи с людьми. Как раз пора это выучить наизусть и вспоминать каждый раз перед тем, как с кем-нибудь заговорить. Во избежание. То, что я наконец разобрался в себе, позволило мне спать несколько спокойнее, но я по-прежнему чувствовал себя виноватым. То, что я нашел своему поступку обоснование, словно бы отягчило мою вину, и теперь мне хотелось не столько извиниться, сколько забиться куда-нибудь в угол и никогда не показываться ему на глаза. Но я должен был... Я должен его успокоить и дать гарантию, что подобное больше ни в коем случае, никогда не повторится. Вернуть все как было. Я не простил бы себе, если бы с Францией произошло непоправимое. Это дело скорее моей личной гордости, чем жалости к нему, но я готов на все, что угодно, лишь бы восстановить его. Я, наверное, не вынес бы, если бы сломал чужую жизнь; само осознание того, что такое возможно, было для меня болезненно. Поэтому из-за желания увидеть Францию меня тянуло к Швейцарии, как магнитом. Я его раздражал и на все вопросы он раздраженно отвечал «Нет!». Мне выпала возможность зайти только сейчас, спустя пять дней. Швейцария с утра не менее раздраженно, чем раньше, дал ответ «Да, можно!», и я тут же направился прямиком к Франции. Сбавил ускоренный шаг я лишь перед самым входом, приходя в себя и прикидывая, что я скажу. Нет, по ходу дела будет ясно. Я постучался и позвал его по имени. Никто не откликнулся. Я вошел, допустив, что он сейчас спит. Я смогу дождаться его пробуждения. Франция не спал; он лежал с открытыми глазами и на мое появление не среагировал ровно никак. Пожалуй, это худшее из того, что я мог ожидать. Он был в сознании; ритм дыхания был в порядке, признаком жизни послужило то, что он нормально моргнул через несколько секунд. Я кашлянул как можно деликатнее и решил, что стоит сразу перейти к делу. Мне далось это с трудом - оказалось, что мне и сказать особо нечего. Придется идти самым простым путем, да еще и перебороть при этом гордость... но не молчать, иначе я и вовсе ничего дельного не скажу. - Как я должен извиниться? - спросил я. В первую очередь нужно знать, что от меня потребуется в качестве извинения. Нужно быть внимательным к нему на этот раз. Еще внимательнее, не отводить глаза. Я уже проявил куда больше эгоизма, чем позволено. Сказать, что Франция поднял на меня удивленный взгляд, значило бы примерно то же, что не сказать ничего. Этот взгляд был просто ошалевшим. Я мог бы поклясться, что его синие глаза поголубели от удивления, если бы был точно уверен, что они были синими раньше. Вполне понятно - обычно я был не склонен к настолько резкой смене поведения. А извинялся перед ним я и вовсе впервые. Не пришлось как-то раньше. Даже союзничать мы умудрялись, не принеся друг другу ни единого извинения за прошлые конфликты... - Что? - ошарашено переспросил он. Настолько не ожидал? Это странно. Пожалуй, даже резковатым и насмешливым скорее от нервов, чем по привычке или из искренних чувств тоном я обрисовал ситуацию: - Не придуривайся. Тебя нашли без сознания лежащим в холодной воде, а в комнате - пустую склянку из-под обезболивающего. Ты собирался покончить жизнь самоубийством из-за меня? Так вот, не выйдет, истерический мой извращенец. Мне не нужны лишние трупы на моей совести, а поскольку в этом виноват именно я, то как порядочный человек я пришел и спрашиваю, как я могу извиниться, - я выпалил все, и добавил, - И придется ли мне для этого становиться на колени, - коленопреклоненное извинение производит куда больший эффект, верно? В теории, по крайней мере. Франция отвел взгляд. Я ждал ответа, затаив дыхание и внимательно вглядываясь в его лицо. Наконец то, что я надеялся разглядеть, произошло. Медленно и ясно лицо словно осветилось изнутри. Но осветилось как-то слишком зловеще. Он серьезно посмотрел на меня и четко проговорил: - Знаешь, боюсь, придется. Понимаешь, свою вину ты сейчас можешь искупить только одним образом... И каким же? Франция умолк и теперь пытался вжать меня взглядом в стену. Не могу сказать, что это у него совсем не получалось. Входя сюда, я был готов совсем не к такому. Он оказался в неожиданно хорошем состоянии для недавнего самоубийцы, и хорошо, что, кажется, будет удовлетворен просто извинением... но не простым извинением. Если бы не эта странная пауза, я мог бы порадоваться, но молчание напрягало и с успехом полностью перебило радость. Похоже, мне будет очень неприятно услышать, каким способом я смогу искупить свою вину, и он это знает. И теперь испытывает на прочность настойчивым взглядом. Наверное, я выглядел настороженным и нервным. Ну же, Франция. Что же это такое? Нет, стоп, встать на колени... Подождите, он случайно не воспринял это как... «О не-е-ет», - мысленно простонал я, замечая, как Франция давится нехорошей улыбкой, пытаясь выглядеть сочувствующе и мрачно. Нет, нет, нет. Ну какой черт меня дернул вставить эту последнюю фразу? Это же... Франция. Франция может и не всегда, но большую часть времени думает только об одной вещи. Я его как-то изменил? Мне не следовало даже надеяться. Каким был, таким и остался, каналья. А с другой стороны - все справедливо. Заслужил. За унижение платят чем? Правильно, унижением. Хочешь-не хочешь, а право воспользоваться мной у него было. Я не мог не упустить возможность платы натурой с самого начала - просто не ожидал от него такого коварства... а коварством это и не было. Отвратительно... но мне не из чего выбирать. Голова закружилась. Сейчас пожелает или позднее? Не сейчас; то, что он не в состоянии, видно от двери невооруженным взглядом. А он ограничится одним разом или нет? Гордость у меня не резиновая. А будет ли он играть активную роль, направлять и указывать или мне придется самому соображать? А если я сам... глупая мысль, но если я не сумею? Кажется, нужно поворачивать голову... знаю, не помню, откуда. Черт, тошнит от этих мыслей, хотя я даже еще не пытался представить... Успокойся, Англия. Я поймал себя на том, что нервно облизываю губы. Успокойся. А почему, собственно, я сразу подумал о оральном сексе? Есть еще одна поза - коленно-локтевая. По-собачьи. А еще он может держать меня за локти, и тогда я буду болтаться в воздухе, сам по себе не могущий принять устойчивое положение. И понеслась, и понеслась. Хватит об этом думать... он сам еще много чего придумает. Франции наконец удалось вполне убедительно посуроветь лицом, вперив свой ясный взор прямо мне в глаза. Вот сейчас он скажет. И точно: замогильным голосом он вынес мне, замершему в покорном ожидании своей участи, приговор: - После того что ты сделал, ты как порядочный человек обязан... на мне жениться. * * * Я с удовольствием наблюдал за тем, как глаза Англии по мере осознания им смысла моих слов потихоньку вылезают из орбит. Я не зря выдержал такую большую паузу - судя по его лицу, ему чуть плохо не стало от «чудесных» перспектив. Нет, я вполне могу представить его чувства: он пришел извиняться, предварительно растоптав свою гордость, чтобы я - не дай бог! - не решился бы на суицид снова, а я со вполне серьезным видом начинаю ломать комедию... Так хорошо я себя давно не чувствовал; Англию распирало от нецензурных выражений, которые он мне все-таки еще не решался продемонстрировать, а я даже не пытался его успокоить, повесив на себя не самую раздражающую, зато откровенно бесчувственно-радостную улыбку. - П-пошел к черту, Франция, - выдавил он из себя, видимо, наиболее приличный вариант, и метеором вылетел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Я облегченно вздохнул и расслабленно откинулся на подушки. Слава богу. Слава богу. Отлично. Так хорошо, как только могло быть. Чудо, не иначе. Это был старый добрый Англия - а от старого доброго Англии никаких извинений мне не требуется. Совершенно другой человек - тот самый, с которым мы одновременно и враги и друзья, тот, что раз в пять минут нормального нашего с ним разговора впадает в культурный шок, и тот, что на шутку про свадьбу реагирует именно так, как как должен... Д-держись от меня подальше, извращенец! Главное, что Англия вернулся. Вернулся такой, каким был в лучшие месяцы не его, возможно, но моей точно - жизни. Больше мне от него ничего и не нужно. ____________________________________________ * Сонный паралич - состояние, когда естественный паралич мышц во сне после пробуждения исчезает не сразу.