Дерзкая

      Прекрасный сон об избавлении от гнета обрывается, как и все прочие ночные фантазии, неожиданно резко, не оставляя возможности досмотреть его до конца. Бесстрашие, озеро, друзья, парень… Все эти образы уже начинают тускнеть и стираться из памяти. Не было Церемонии, не было прыжка во тьму, не было брата, тренировок, поцелуев… первого секса. Не было нормальной жизни без постоянного вранья и домашнего насилия.       Снова дергаюсь, чтобы лишний раз убедиться в том, что руки надежно зафиксированы ремнем у изголовья металлической кровати. Ногам тоже что-то мешает двигаться свободно, но глаза не открываю, чтобы проверить, сохраняя стиль Бесстрашия как можно дольше. Без сомнений, я в Отречении. Дома. Жесткие пружины матраса слишком хорошо врезались в сознание, оставляя временные следы на коже, чтобы перепутать их с чем-то еще. Сухой затхлый воздух в единственной комнате, которую запрещено убирать, слишком сильно воняет страхом и обреченностью, чтобы его не узнать.       Хруст голубого стекла под мужскими ботинками проходится тупым лезвием по натянутым нервам и заходит острой болью в сознание. Спровоцированный появлением рядом человека ветерок доносит знакомый запах перегара. Маркус пьян — вусмерть пьян, раз алкогольные пары режут даже закрытые глаза, раздражая слезные железы, — а значит, непредсказуем. Или наоборот — слишком предсказуем.       Дергаюсь в сторону от его первого прикосновения, слабо ударяясь бедром о стену. Бежать некуда. Хуже того: понимаю, что верхней одежды на мне нет, пусть я и не чувствую холода, да и наличие белья под вопросом. Что происходит? Когда он успел раздеть меня? Спину покалывает от смены положения; рук почти не ощущаю— онемели от длительного пребывания над головой. Осознание собственной слабости и беспомощности будто сильнее сдавливает запястья, сковывает, угнетает. Слезы скапливаются в уголках глаз. Можно сколь угодно долго и убедительно уговаривать себя, что это только перегар, неудобная поза и отвращение. Но всю жизнь обманывая окружающих, нужно хотя бы себе не врать. Страх. Липкий, обжигающий страх неотвратимого. Неизбежного…       Шершавая теплая ладонь без труда возвращает меня на место, прижимая к кровати, царапая спину о треснувшие пружинки матраса. Удерживает. Вторая рука беспрепятственно исследует ноги, живот, грудь сквозь ткань бюстгальтера — от каждого касания остается след омерзения, посылающий мелкую дрожь по всему телу, — обводит ключицы, почти лаская, и пальцы с силой впиваются в горло, заставляя судорожно глотать воздух. Фиксирует — не душит. Внутри все сжимается, отмирает. Сегодня Маркус не остановится. Никто и ничто не заставит его прекратить.       Господи, за что мне это? Я была хорошей дочерью. Лживой и лицемерной дрянью, но внешне идеальной Отреченной. Одна ошибка. Всего одна непростительная ошибка…       Не хочу видеть его лицо, не хочу открывать глаза, но они сами распахиваются, когда еще одно тело проминает пружинный блок, устраиваясь между моих разведенных и привязанных ремнями ног. Серая рубашка, серые штаны с недвусмысленно выпирающим сквозь тонкую грубую ткань членом. Нет-нет-нет! Кривая ухмылка; язык, пошло скользящий по краю зубов; кожа тоже серая, как у покойника; глаза почти полностью черные, и кажется, что из них сочится тьма, расползаясь по всей мерзкой роже Маркуса, видоизменяя ее. Словно все, чем он является внутри, отражается и снаружи. Игры разума, конечно. Обман зрения. А может, сумасшествие: мой мозг меня так защищает, искажая лицо родного отца до неузнаваемости. Не поможет. Меня уже мутит. Уже страшно. Осознание прочно засело в моей голове, и никакие маски и вранье этот образ не сотрут.       Страх бьется где-то в висках, отдаваясь пульсацией в глаза, наполненные слезами. Картинка размывается, блекнет, но воображение с готовностью дорисовывает все детали: он лапает меня, возбуждается, спускает штаны… Его склизкий язык на моей щеке и гнилое дыхание на коже. Перегар забивает нос, а мой рот заткнут какой-то тряпкой, мешающей кричать, звать на помощь. Бесполезно. Все равно бы никто не пришел. Не осмелился. Кто знает, чем остальные Отреченные заняты в этот час. Может, точно так же «воспитывают» своих детей.       Дышать становится нечем, голова кружится от недостаточного притока кислорода и повышенного давления.       Его руки повсюду. Извиваться почти не выходит, избежать касания горячих потных ладоней невозможно. Меня бы уже вырвало, если бы я не была растянута на кровати под ним, лишенная возможности повернуться, сбежать. Он давит, мнет, едва не ломает ребра, исследуя грудь, сжимая и растягивая полушария. Морщиться и отворачиваться бесполезно, но я все равно пытаюсь. Склоняется, чтобы с силой втянуть мягкую плоть в рот, слюнявит, кусает. Зажмуриваюсь, желудок сводит спазмом. Мерзко-мерзко-мерзко! В ушах набатом шумит пульс. Не слышу звука рвущейся ткани, но чувствую, как она натягивается, словно леской врезаясь в меня, и исчезает. Пока еще чувствую. Кричу — пытаюсь — сквозь импровизированный кляп, трясу головой. Этого не должно было случиться. Никогда. Я же делала все, чтобы этого не было! Почему? Почему это происходит?!       Хлесткая пощечина и острая боль в скуле заставляют остановиться. Что-то хрустнуло? Сильные руки на бедрах парализуют, обездвиживают. Внутри словно что-то обрывается. Обмякаю, содрогаясь от слез, страха и отвращения. Он приподнимает мои ягодицы, впиваясь короткими ногтями в кожу, и новая незнакомая ранее боль окатывает все мое тело, разливаясь волнами, усиливаясь от каждого движения. Он во мне. Пружины охотно откликаются на каждый толчок, сотрясая все пространство вокруг. Медленно. Один… Второй… Третий… Он входит с силой, до конца, не торопясь.       Я проиграла — он выиграл, в очередной раз доказав мою ничтожность и слабость. Не вырваться. Не сбежать. Принять как неизбежное, смириться пока тоже не выходит.       «Молись, чтобы завтра я не проснулась, иначе ты пожалеешь, что не прикончил меня!» Немые угрозы — все, что мне остается.       Десять. Одиннадцать. Можно попытаться замедлить сердцебиение в надежде, что оно остановится и я уже сдохну под собственным пьяным отцом, чей член разрывает меня изнутри, вдалбливаясь, причиняя все больше боли, хотя казалось, что это уже невозможно. Пятнадцать. Шестнадцать… Жесткие пружины в такт царапают спину; в такт начинает биться сердце. Семнадцать. Перед глазами давно все потемнело, а теперь мутнеет и рассудок. Восемнадцать… Слабость потихоньку вытесняет боль. Надеюсь, это все же конец. Девятнадцать…Перестаю чувствовать что-либо. Онемение? Сознанию не за что зацепиться, и оно покидает меня.       Прихожу в себя от оглушительного крика, пронизывающего отчаянием до самых костей. Не сразу понимаю, что сама кричу. Яркий свет бьет в глаза, полные слез, мешая сориентироваться. Соленая влага, оставляя холодные дорожки на скулах, заливается в уши; сжатые в кулаки ладони саднит от врезающихся в тонкую кожу ногтей. Руки свободны. Меня ничто и никто не сковывает.       Не кричу или думаю, что не кричу, но в ушах все еще звенит от истошного вопля. Посторонние звуки доходят до меня как сквозь слой ваты. Какой-то стук, чьи-то голоса. Несколько. Белая лампа перед глазами. Больница? Морг? Рот наполняет вкус крови — значит, еще жива.       — …ника.       — Не подходите, — знакомый голос выводит из оцепенения. Я не слышала его четыре года. Или слышала во сне? Надо оглядеться и понять, где я, но белая лампа приковывает взгляд, а на дискомфорте в паху зациклено все внимание. Это действительно произошло? Он изнасиловал меня? Если все было у меня в голове, то почему я физически ощущаю изменения? «Симуляция… Безопасность… Бесстрашие…» — долетают обрывки предложений. Хорошие слова, хочется верить, но эта тупая боль… Отголосок боли возвращает туда, где нет таких слов.       Что-то заслоняет свет лампы, к которому хочется тянуться, подлететь близко-близко и сгореть, не чувствовать больше ничего. Но я чувствую. Ощущаю прикосновение грубых пальцев к плечам, к голой коже. Внутри что-то щелкает, и тело само действует. Чужая одежда под моими ладонями и резкий наклон головы вперед. Хруст, и давление на плечи пропадает. Во лбу теперь пульсирует настоящая, живая боль. Моргаю несколько раз, стряхивая дурман симуляции. Все-таки симуляции. Стираю теплую каплю с переносицы и рассматриваю кровь на подушечках пальцев, свои руки, черную одежду Бесстрашия.       — Аника? — осторожный вкрадчивый голос заставляет посмотреть на его обладателя. Поворачиваюсь, со вздохом облегчения обнаруживая себя в кресле.       Крохотная комната для симуляций страха, дверь закрыта. Миниатюрная синеволосая девушка мешает сделать высокому парню шаг в мою сторону. Моему парню! Хель бойкая, а Джеймс, похоже, сильно взволнован. Скольжу взглядом по стенам и натыкаюсь на стол с компьютером и… на Тобиаса! Он прижимает какую-то тряпку к лицу и поглядывает на меня с какой-то адской смесью из сочувствия, вины и боли. Это я ему нос сломала? Вот что хрустнуло.       Господи, он же смотрел за моей симуляцией и все видел, и… не знает, было это на самом деле или нет. Я сама-то уже не уверена. Страх изнасилования… всегда был; странно, что проявил себя лишь на последней симуляции перед тестом. И как? Во всей красе, до омерзения реалистично.       — Я в порядке, — вставая с кресла, говорю друзьям. — В порядке.       Остается убедить в этом еще и себя. Нихуя я не в порядке! Мне нужно что-то реальное, настоящее, чтобы зацепиться за это и отделить пережитый под сывороткой кошмар от истинных воспоминаний. Там, в симуляции, Бесстрашие казалось слишком хорошим сном — желтая дрянь в шприце заставила меня поверить в это. Теперь надо поверить в обратное.       — Аника, ты уверена… — Джеймс пытается взять меня за руку, а я с трудом удерживаюсь, чтобы не отскочить от него, выдергивая ладонь. Он мне не противен сам по себе, даже нравится, но сейчас…       — Мне нужно побыть одной, — бросаю, пряча от него глаза. Просто не могу. Короткий кивок для подруги. Открывая дверь, оглядываюсь на брата, получая какое-то нездоровое удовлетворение от его мук совести. Надеюсь, Тобиасу сейчас хуже, чем мне. Должно быть хуже! Он это заслужил. Если бы не он, этого страха бы во мне не было. Ничего этого бы не было.       Быстро иду в направлении Ямы, игнорируя окружающих. Забиться в угол, побыть одной и утонуть в собственных сомнениях? Затесаться в толпу и шарахаться от каждого случайного касания? Куда в таких случаях ходят в Бесстрашии? Бар? Квартира? Рейд? Некоторые шагают прямо в пропасть, но самоубийство мне как-то не улыбается. Хочу жить. Уверена в этом на все сто! Желательно без последнего страха и воспоминаний о произошедшем в симуляции.       Ноги сами ведут меня. Главное, за пределы штаба случайно не выйти, чтобы очередной дисциплинарный выговор не схлопотать. А то что-то давно я с Эриком не пререкалась. С той «милой» беседы у подземного озера несколько недель назад. То ли он охладел ко мне, то ли затаился. Как бы то ни было, Лидер не цеплялся, не следил и не пытался допрашивать. Что-то я вообще расслабилась в последнее время и позволила себе лишнего.       Все было так… необычно. Затяжные поцелуи, смелые прикосновения. Зато сейчас об одном воспоминании о губах Джеймса на моей коже по телу бежит неприятная дрожь. Он не виноват, но… Так быть не должно. Джеймс милый, местами очень занудный, но внимательный, нежный, понимающий, и у него, определенно, есть чувства ко мне. Конечно, не было крышесносного наслаждения и приятного забвения, бабочек в животе, но и противно точно не было. Не стоило, видимо, заниматься сексом до финального испытания. Как только согласилась, сама не пойму. Полученный опыт явно негативно сказался на моей всегда абстрактной интерпретации страхов. Не было никакого удовольствия, оргазмов, разнообразных поз, граничащих с акробатическими трюками, — как-то так Хель описывала секс. Кровь, боль и непроизвольные слезы — самое точное описание. В паху до сих пор ощущается саднящая резь от не зажившего разрыва ткани. Еще было быстро и невнятно. У него это тоже впервые: новые впечатления, непривычные чувства, зашкаливающие эмоции. Можно понять, но сути это не меняет: первый раз не задался. Да еще и повлек за собой более чем неприятные последствия.       Останавливаюсь у дверей тренировочного зала. Действительно, куда еще я могла прийти по инерции? Позаниматься на тренажерах, прочувствовав каждую реальную мышцу в теле, и сбить костяшки о жесткую кожу груши, ощутив живую боль, кажется не такой уж плохой идеей. Так и было бы, если бы кто-то другой уже не занимался в зале.       Увесистая дверь громко захлопывается за моей спиной. Внутри царит полумрак. Тяжелые стопки металлических пластин с грохотом поднимаются и опускаются, напоминая стук колес на плохо сваренных стыках рельс. Видимо, некто берет очень большой вес, очевидно — мужчина. Смотреть в сторону силовых тренажеров не хочется — по закону подлости там может быть только один человек. Тух-тух. В Отречении отродясь не было таких звуков. Они отдаются глухим звоном в больной голове и разносят некое умиротворение по всему телу. Я в Бесстрашии. Все реально, никаких лиц-масок, никаких внезапных изменений. Тух-тух.       В течение пятнадцати минут на беговой дорожке постепенно восстанавливаю события последних недель. Все так понятно и логично. Убедительно. Капли пота от слишком быстрого бега тоже весьма убедительно прокладывают мокрые дорожки по коже, охлаждая ее. Звук работы тренажера и удары подошв о потертую поверхность заполняют глухую тишину в зале. Идеально. Но, кажется, я не просто побегать сюда пришла.       Спрыгиваю с дорожки и подхожу к грушам, как-то уныло-безнадежно свисающим с потолка. Нескольких вообще не хватает — цепи, на которых висели снаряды, валяются рядом. Наклоняюсь, рассматривая и пересчитывая звенья, перебирая в руках. Их меньше, чем в боевой цепи, которую Хель учила меня применять, съездив несколько раз по бедру так, что до сих синяк рассасывается, зато они крупнее. Не помню, правда, чем это чревато при неумелом обращении. То ли фаланги можно переломать, взяв неудачно, то ли оттянуть сложнее… «Мы же девчонки и должны уметь использовать все, что есть под рукой. Нет ничего? Снимай обувь и херачь каблуком. В реальном бою никто тебе фору не даст из-за того, что у тебя сиськи мягче и хуй в ширинку не упирается», — как-то так она обосновывала наши тренировки тет-а-тет с подручными средствами. И с обувью в том числе… Каблуком от берца в висок — больно, должно быть.       От бестолкового занятия, попахивающего зарождающейся шизофренией, отвлекают тихие шаги за спиной. Выпрямляюсь и заношу локоть для удара — доброжелатель не станет подкрадываться. У самого сгиба руку перехватывают и выкручивают, уводя меня в нежелательный захват. Вот тебе и Бесстрашие. Вот тебе и безопасность.       Пытаюсь вывернуться, как на тренировке, не позволяя схватить себя за вторую руку, и понимаю, что все еще держу цепь. Оборачиваю ее конец вокруг кисти, резко прогибаюсь вперед и замахиваюсь, насколько позволяет положение. Глухой стук, и хватка ослабевает. Наверняка карабином нападающему прилетело куда-то в голову. Секундное замешательство позволяет мне повернуть корпус и со всей силы ударить его в колено, окончательно освобождаясь из захвата. Выпрямляюсь в развороте и, перехватив цепь двумя руками, накидываю ее на исполосованную татуировкой шею мужчины, мешая ему подняться. Натягиваю.       На одном колене прямо передо мной стоит Лидер, двумя руками придерживая обвившуюся вокруг его шеи металлическую удавку, не давая придушить себя. Какая пре-е-елесть! Хорошо, что в этой реальности взглядом убить нельзя.       — А вам идет, Лидер. — О! Еще и огрызаться могу. Видимо, потихоньку отпускает. Или это адреналин уже говорит за меня?       — Совсем охренела? — рычит сквозь сжатые зубы, оттягивая цепь. — Сними ее!       — Это Вы на меня напали, Лидер. И мне правда так больше нравится.       — Проверка бдительности.       А ему удобно разговаривать с такой штукой у кадыка?       — Ну. Я во всеоружии, как Вы можете заметить.       — Не-о-фит, — еще сильнее стискивает зубы. Желваки по скулам ходят. По-моему, логичнее будет оставить его так, закрепив, и свалить. — Цепь. Сними. Сейчас же!       Глубоко и разочарованно вздыхаю, но ослабеваю натяжение, позволяя ему скинуть опасный металл с шеи. Ловлю вопросительный взгляд, когда наматываю свободный конец вокруг кисти. Что? Хватит с меня острых ощущений на сегодня.       — Жульничаем? — растирая чернильные полосы на шее.       — Используем подручные средства, чтобы уравнять шансы, Лидер. Вы ко всем неофитам так подкрадываетесь или я какая-то особенная?       — Не переоценивай себя. Мы не закончили разговор. Помнишь?       — Вы про то бестактное поползновение в мою личную жизнь?       — Думаешь, я поверил, — разминает шею резкими движениями, помогая себе руками. Не могу не следить за ними, держась подальше от Эрика. Несколько занудных лекций и пара показательных спаррингов с Джеймсом уже лишили меня заблуждения, что я могу стать физически сильнее здорового мужчины, но быть быстрее, хитрее и использовать дополнительные «аргументы» мне ничто не мешает, — в бред про большую любовь?       — Чего Вы хотите, Лидер?       — Того же, чего и ты, Абигейл, — пристально смотрит в глаза, ухмыляясь уголком губ.       — О, Вы наконец-то открыли мое личное дело. Как неожиданно!       — Для Отреченной у тебя слишком длинный язык.       — Вы заметили? Благодарю, — изображаю легкий реверанс, отступая назад. Игры с огнем — весело, но лучше держаться подальше от открытого пламени.       — Мы могли бы помочь друг другу.       Раз уж мы говорим начистоту:       — И почему это прозвучало, как «я бы мог использовать тебя»?       — Заключить сделку, — продолжая глумливо ухмыляться и делая полшага вперед, поправляет Эрик. Ага, сделка, боюсь, будет мне не очень выгодна.       — Лидер и неофит? Как это будет выглядеть? Вы совсем не думаете о моей репутации, Лидер, — театрально прикладывая свободную кисть ко лбу, говорю я, не скрывая сарказма.       — Вопрос нескольких недель.       — Как мило, что Вы во мне не сомневаетесь. А сейчас, если Вы не хотите предложить мне прогуляться до хозяйственного помещения за шваброй или отжаться сто-пятьсот раз, то я вынуждена откланяться. Страхи. Финальный тест. Ну Вы поняли.       Отбрасываю цепь подальше и выскальзываю за дверь, к которой медленно отступала все это время. Мне даже кажется, что из зала доносится короткий смех. Жуть какая. Но он заинтриговал. Уничтожить морально Четыре, избавиться от его присутствия во фракции. Заманчиво-заманчиво. Но подумаю об этом после теста!