***
Луссурия смотрит вслед Туману. И закрывает за ним двери. Он не сказал самого главного. Леви-А-Тан физически теперь был целиком и полностью здоров. — А это не больно? — вспыхивает в голове высокий голос Савады, с опаской косящейся на его объятые пламенем руки. Ее было нужно обследовать, но после насильственного вмешательства иллюзиониста Солнце опасался пичкать мелкую химикатами, потому предложил свой собственный «наркоз». Безболезненный, безотказный метод погружения в сон. — Нет, — словно стараясь воскресить воспоминание во всех красках, Лусс поднимает ладонь и напитывает ее теплом. — У пламени Солнца множество свойств. Разрушительная мощь, исцеление и даже поглощение. В данном случае я задействую комплекс, это не так сложно, но нужен индивидуальный подход. А сейчас закрой глаза и считай до десяти, ладно? Десять. Девять… Он приложил руки к чужой груди. Восемь. Семь. Шесть. Влил сил, сколько мог — вышло немного, на ногах держаться и так было тяжело. Пять, четыре, три. Для того чтобы вывести человека из этого «подвешенного» состояния, многого и не требовалось… Два. Один. Давай же ты, дубина. Прямое попадание ракетницей, значит, выдержал, а только-только освоившую, с какой стороны пламя выходит девку — нет? Стыдно, Леви. Давай. Ради Занзаса, Варии. Ради него, Луссурии. Ноль. Раздражающий писк аппарата оповестил, что никаких изменений в состоянии напарника не наблюдалось. Колени подломились — не столько от разочарования, сколько от настоящего истощения. Холодный пол неприятно окатил забитые мышцы, но подниматься Солнце не стал, откинувшись на тумбу рядом. Ох, Тсунаеши. Зарвавшаяся пташка явно старалась, как лучше — и себя кому-то продемонстрировать, поставить на место, и Леви-А-Тана не травмировать, используя его собственную, Луссурии, технику. Сам виноват — обмолвился, что именно для здоровяка она выводилась: Гроза вырабатывал статику неосознанно, что здорово мешало при операциях. Пламя Солнца, что вводит в наркоз. Звучит просто, да? Он даже не мог испытывать злость на самовольную девчонку. Только горечь. Она попыталась. Но, судя по всему, не была чистым Солнцем. И это усложнило все. Не Ураган, темпераментом не подходила. Точно не Гроза или Облако. Похожа немного на Дождь, но атрибуту Солнца были близки именно Туман и… Ох. Стоит ли говорить Занзасу?***
— Ну? — Рокудо зевнул. — Мне тоже, знаешь ли, нужно отдохнуть. Тсуна садиться не стала. Остановилась у окна, рассматривая темное небо и первые звезды. Голые ветви деревьев на ночном фоне казались почти черными, искривленными, острыми как бритвы. — Ты хотела вместе помолчать? — усмехнулся парень. И чуть не зашипел, нащупал в кармане накалившееся железо, выкинул подальше. Но один вид раскаленного браслета заставил вспомнить о только зажившей ране: шею обожгла фантомная боль. Это было общей проблемой иллюзионистов — из-за специфики работы приходилось иметь слишком богатую фантазию, что значило правда «знать» то, что показываешь. Значило помнить все, до последней сломанной кости и капли крови. — Ты не нашел Реборна. Мукуро мрачно уставился ей в спину, но девушка не продолжила, явно ожидая ответа. Что это было вообще? Он, откровенно говоря, не знал, что порядок браслет-ошейник вообще может поменяться местами. Как она смогла это сделать? Или ему показалось? Пол не оплавился, подпалин на карманах нет. Неужто пташка сумела использовать открытый канал в обратную сторону, одурить его восприятие и заставить чувствовать то, что ей нужно? Намеренно, или… нет, скорее, чистые эмоции. В таком случае, даже если это было неосознанно, под бесстрастной маской поистине кипел целый Стикс. Она явно научилась играть лучше, чем в их первую встречу. — Зато нашел тебя. Неплохо, правда? — Условием был Реборн, — Мукуро начал раздражать этот механический голос и чужой затылок. Провоцирует будто. У него и так грехов — пару составов, по расписаниям. Плюс скальпель в кармане. — Найти его. Он, закатив глаза, поднялся и подошел ближе. Благосклонное расположение духа, без того уже покачнувшееся после очередной возни с захваченной шавкой и ее чипом, опасно приблизилось к той точке, где он в одиночку уходит из вырезанного особняка Гаваларо. Но Тсуна развернулась раньше. Глаза у девушки светились янтарем. Так, что обжигало, что застарелые шрамы словно налились теплом, таким, где нега граничит с болью. Очаровательно. Вот, теперь он, кажется, вспомнил, зачем и почему ее спасал. — А не убить шестерых человек, — звенящим шепотом донеслось до него. Рокудо зачарованно смотрел в эти глаза. Сама не знает своего потенциала, глупая. Волнуется о крысах, когда Мукуро смотрит на всё с высоты полета. Какие перспективы открываются ему в этой хрупкой болванке. Туман, Солнце и Дождь — они пережили бойню и собирались устроить еще одну, куда масштабнее. Если она — Ураган, то это почти что «Хранители», которыми так кичатся старые мрази. Надломленная, не зажившая до конца. Мукуро нужно только нажать. Он чуть не щурится от наслаждения, выискивая в чужой броне трещины. Их десятки, сотни. Но одна пульсирует в чужой груди, самая глубокая, совсем свежая, не зажившая еще — видит почти ее зазубренные края и темные потеки крови, что вырываются из нее с каждым биением сердца. Почти чувсвует этот дурманящий аромат. В ней видна голая плоть — ее истинные эмоции, что так обманчиво прячутся за равнодушной маской. Обломки костей — ее принципы и идеалы, что раскрошены в мелкие осколки, впивающиеся и разрывающие сосуды только сильнее. А вот и осколок, засевший столь глубоко. Он режет глаз, белое в алом. Ахиллесова пята. Последняя грань, что есть у любого человека. — Не льсти мне, — он зажмурился почти, наклоняясь к чужому уху и убирая мешающую прядь, щекотавшую ему челюсть. Мукуро погружается в эту рану по самый локоть, достает до сердца, сжимает в пальцах, словно птицу в капкане: — Один был твой, разве нет?