***
Ее трясет. Жуткий контраст холода и жара смешивается внутри, ломит кости и тут же ошпаривает внутренности. Тсуна почти слепнет и глохнет от разливающихся по телу волн. Словно ее тело борется с вирусом, повышая температуру, пытаясь выжечь инородную дрянь, но тем самым вредя и ей самой. Если Мукуро и пытался связаться с ней сейчас, Тсуна его не слышит. Она вообще не уверена, что слышит хоть что-то: слова Гокудеры поглотил невнятный шум. Тсуна еле дождалась чтобы он скрылся из виду, а затем ее выломало дугой. Что-то не так. Она уже была один раз на краю, она помнит каково это. И сейчас что-то было неуловимо иначе. Какая-то мелочь, неуловимая, но как настойчивая мысль царапала ее изнутри. Тсуна уже была на грани один раз. Но она никогда не поднимала руки на тех, кого считала союзниками. Не с таким жутким, единственными намерением — убить раз и навсегда. Сила того потока пламени, что предназначался Кее… это не она. Это… Жар затих на секунду, когда она широко распахнула глаза, скатываясь со скамьи. Тсуна упала на землю коленями и руками, глядя перед собой и не видя. Потому что поняла, вспомнила это ощущение. То, когда убивала не глядя, неслась вперед, и стреляла без заминки. Когда пули кончились, но она продолжила — голыми руками. Тот раз, когда они с Рокудо встретились впервые. И он — ради ее ли блага? Прикрывая свой побег? — загипнотизировал ее. Подчинил сломленную волю, направил карающую длань. Тот липкий холод. Кровавый журавль. Выстрелы. Туман. Контроль. Это не Тсуна хотела убить Хибари. Защитить Мукуро… ценой всего. Это был кто-то другой. Она усилием воли давит себя, цепляется обожжеными пальцами за кофту, концентрируясь на объятой жаром точке в центре груди. Силой заставляет все пламя сойтись в ней, несмотря на боль и страх — чем сильнее концентрация, тем меньше остается воздуха в легких, тем горячее в груди и сердце кажется вот-вот остановится от этой обжигающей боли — она заставляет пламя сжаться в пульсирующую точку. Сжатое солнце. Небо — в одном касании. И утихнуть. Долгие секунды ее тело словно коченеет, не способное больше двигаться, дышать само, без пламени, без своей сути и защиты. Ей говорили что она стоит на тонком льду? Что же, пришло время позволить себе нырнуть. Прямо в ледяные глубины, в темноту и холод, не давая себе вздохнуть, но Тсуна ждет. В глазах темнеет. Не дыши. Удачи, — смешливо повторяет в голове голос Мукуро. Не он-в-этом-времени, а тот, что проводил ее на ее первое в жизни поле боя. Не двигайся. Жди.***
Она сидит на расколотой земле, покрытой копотью и потеками крови. Почти все в радиусе нескольких метров попросту превратилось в черную труху. И Тсуна, несмотря на то что в глазах двоилось, а руки тряслись, кое-как доползла до него и привалилась к уцелевшему стволу, покрытому серыми мазками пепла. Слабость накатывала с новой силой, но в то же время постепенно затихала. Вирус — игла — был извлечен. Циркуляция восстанавливалась. Рассудок возвращал чистоту, но становилось даже хуже. Треск ветвей и шум жухлой листвы затих. Последний звук — самый близкий — шорох подошвы по асфальту. Тсуна смотрит в сторону, не желая видеть его. В ее окровавленной ладони — знак предательства. Кен подходит ближе, уже на своих двоих. Его руки — в земле, лицо покрыто царапинами. Савада также не встречается с ним глазами. Он дурак, любит вернее так выглядеть, но не может не понять что произошло. — Тсуна, я… босс… — о ком он говорил? Все еще о ней, или ссылался на приказ Мукуро? Одно точно — Джошима знал об игле в ее голове. Его ссутуленные плечи, распарывающие губы клыки и сорванное рычание в голосе говорят сами за себя. Он знал. Знал-знал-знал! Тсуна закрывает глаза. Чтобы ненароком не поймать осколок широко распахнутых глаз и выражения там стоящего. Она не хочет этого видеть, не хочет быть всепонимающей и прощать. Она больше не может это выносить. Бьянки молчала, Хаято тоже, но Тсуна — Небо. Она сама должна была понять, кто друг ей, а кто враг. Кто будет рядом и станет опорой, а кто… — Вылечи меня. Он вздрагивает — Савада чувствует это, несмотря на обволакивающую темноту. Почти отшатывается — так же, как сделал это Хаято, когда узнал Кею. Она все-таки встречает его взгляд. Боль, растерянность, почти паника. Кен знает, что приходится переживать «жертвам» его лечения. И не хочет делать это с ней. Ха-ха. Лицемер. — ...Тсуна, у Спаннера есть эти наниты, всего в семи минутах, он там с… — с Чикусой, — явно застревает в глотке. Неловкая заминка заканчивается надтреснутым: — Не надо. Девушка, пересилив себя, но не приняв его руку, встает. Кровь течет из затылка, очерчивая шею и утекая под шиворот толстовки. Он не может видеть рану, но обоняние у Кена животное — наверняка понимает, какое зрелище предстанет перед его глазами. Тсуна торопится, она зла и расстроена. Она испытывает мазохистское отчаянное удовольствие, разворачиваясь и поднимая липкие мокрые пряди, чтобы показать. — У меня нет времени. Мои Хранители в беде. — она раскатывает во рту металлический привкус собственной крови и палёной плоти, слова, которыми наверняка бьет Джошиму между ребер, туда, где у нее самой теперь зияющая дыра, похлеще чем в голове. — Потом можешь бежать к своему боссу. Он на северо-востоке, движется сюда. Мои. Свой. Это четкое разграничение, последний кол, расширяющий едва заметную, почти зажившую трещину между ими всеми. Окончательно. Руки у Кена грязные, грубые. Он не решается опустить их в алые пряди, только обхватывает ее голову с обеих сторон, нерешительно. Бережно. Саваде было больно — там, в груди, но теперь — нет. Пусто. — Прости, — едва уловимо шепчет. Кен сильный, быстрый — зверь, не человек. Ему свернуть тонкую шею — усилий прикладывать не надо, без пламени даже. Тсуна беззащитна сейчас. Но… Он прижимается лбом к ее макушке, позволяя ореолу Солнца накрыть Саваду. Я тебе верю, — говорит Кен, едва касаясь, дыша через раз, закрывая глаза и полностью сосредотачиваясь, пытаясь не сделать больно, как делает всегда и всем. Тсуна не слышит. Не хочет слышать. Поздно.