***
Мармон бы посчитала, что их «вложение» выглядит несколько затаскано, что неудивительно при их образе жизни, но японке странным образом шел ее недо-наемнический прикид. Сидел будто… гармонично. И непрокрашенные светлые волосы, и угольно-черные небрежные концы высокого хвоста. Тсунаеши, если не задумываться, всегда выглядела куда младше своего возраста — с этими невинными глазами, вежливой улыбкой и опущенной головой. Сейчас кто угодно мог подавиться, но не назвать ее ребенком. Это не стиль изменился, а Савада, — заметила иллюзионистка, когда столкнулась с девчонкой (нет, женщиной уже.) взглядами. То, что в их общей иллюзии, показалось Мармон проблесками настоящего отчаяния и даже искры безумия, причудливо вывернулось наизнанку, став каким-то одновременно-противоречивым неземным и железным спокойствием. Савада будто плыла по воздуху, но хрупкий камень под ее ногами чуть не трещинами шел, от будто бы бесконтрольного, невольного давления, что она вокруг себя создавала. У Мармон в горле на секунду замирает — предупреждение, укол, вопрос… много чего. Рациональность — ее удел, и сомнения редко касаются давно проданной души, но на эту самую секунду, когда вроде бы лишенная главного своего оружия (всплески Примо затихали в глубине уже-не-таких-золотых глаз.) Наследница пугает снова, в новом совершенно свете… ей кажется что она все-таки совершила ошибку, не убив ее и Занзаса уговорив так не поступать сгоряча. Губы сами собой раскрываются. Савада — или нет, оставит ли себе фамилию? — наклоняет голову вбок, внимательно глядя на Мармон снизу вверх. Иллюзионистка не обманывается: ощущалось так, словно на нее через лупу. Тсунаеши никогда так сильно не напоминала Мармон об Аркобалено Солнца, как сейчас. — Босс ждет. — вместо этого сказала Туман вслух. Когда подрывник дернулся следом, уточнила: — Одну. И отвернулась, зная что ее послушают. Нутро сводит — не открывай спину! — но здравый смысл напоминает, что их пташке с отросшими когтями больше некуда бежать.***
Хаято явно был возмущен, напуган, растерян, и хотел идти с ней, но Тсуна остановила взмахом ладони. Он застыл на месте, но только кивнул без лишних возражений, спасибо, свежий опыт бередил еще более свежий шрам на ноге. Стал помогать вытаскивать из машины кресло Блюбелл. Наверняка, конфискуют на время их пребывания здесь, но не оставлять же пока девочку без транспорта — мозги чайной ложкой всем окружающим поест, как бы не пристрелили засранку. Если повезет, может, кто-нибудь из отряда Луссурии найдет ей безопасный — для окружающих — аналог. Если повезет, их правда отпустят после того, как утрясут все… детали. Тсуна, однако, почему-то верила что обязательно повезет. Ей было легко. И, наконец-то, просто. Даже если подсказывала ей это уже-не-Вонгольская интуиция. Тсуна, впервые за долгое время, себе верила.***
Шесть пролетов вверх, три коридора вперед, одна дубовая дверь. Внутри смутно щекочет чувство дежавю. Как она тонет в глубоком бархатном кресле, и отчаянно пытается не смотреть на сидящего напротив человека. Только вместо чашки чая на столе — бумаги, перьевая ручка, и пистолет. На этот раз, ради разнообразия, не ее. А Занзаса. Покоится себе спокойно, матово переливается в пробивающихся через тюль солнечные лучи, рукоятью — к хозяину. Дулом — к ней. Родное оружие у Савады, конечно, конфисковал Мармон, но она на другой исход и не рассчитывала. Вряд ли по прямому приказу варийского босса — даже если он и считался сейчас с нею, как с потенциальной угрозой не жизни, так планам, показывать это не спешил — но по инициативе самих Офицеров. Не удивительно. После того как она в одного выстрелила. …Скуало, что примечательно, в кабинете все же не оказалось. Смутно девушка ощущала, что он где-то рядом, но не приближается и не подслушивает. Будто просто ждет. То ли чтобы труп ее, после неудачных переговоров, выволочь, то ли чтобы превращение ее в этот самый труп предотвратить. Она не обманывала себя, что если просчитается и напорется на ярость Скайрини, Император Мечей успеет залететь и спасти ее от неизбежного. Нет, тут все зависело только от нее самой. Его, конечно, видно что хорошо обработали — все те же Дождь и Туман, как пить дать, самые здравомыслящие. На благосклонность других рассчитывать уже не приходилось. Ее отвлекает от изучения меблировки — вроде все то же, но дверь поменяли. И часть… стены? Что такого тут делал Занзас, что пришлось обновлять стену, интересно? — шорох. Он берет в руки пистолет. Тсунаеши — не вздрагивает даже, когда дуло поднимается и, упираясь в лежащие тут же бумаги, двигают верхний лист к ней. Она нутром понимает, что нет никакой логической причины ее убивать. В лучшем случае продадут Вонголе так, без подарочной упаковки, зато за спокойствие Варии. В худшем — уныло просто стрелять в ту, кого вроде как ненавидишь. Она успела побродить по подвалам Варии, чтобы знать что может ждать в худшем случае. …Да и вздумай он это сделать, наверняка целил бы в обивку кресла у ее головы, или выстрелил на пару сантиметров выше макушки. Это в его стиле. Этакое вежливое напоминание об угрозе. Занзас опасный, вспыльчивый, но не дурак. Если есть возможность обойтись малой кровью — он так и поступит. Не попытался же захватить Вонголу когда-то, подговаривая Союзные Семьи и знакомых по школе, но вызвал на честный бой родного отца. Потому что так правильно, а еще быстро и не затратно. Жаль, не сработало, и обернулось заключением в пять долгих лет. Глядишь, стань он Доном, забил бы хер на какую-то там Японию и каких-то там дальних родственников. И осталась бы она в своем тихом городишке. Но увы и ах. Тсунаеши, упавшая ему в руки когда-то случайно, а теперь вернувшаяся намеренно, и есть эта самая ожившая возможность, его второй шанс обойтись без массовой резни и насильного захвата власти. Она тянется к кипельно-белой бумаге, кожей чувствуя как оглаживают смуглые пальцы курок — не угрожая, а так, лениво раздумывая над возможностью. Глазами пробегается по скупым строчкам. Основа та же — передача власти, отказ от всех притязаний в будущем, только расписанная на сотни листов, перечисляющая все, что в это настоящее и будущее входило. Наверняка, составлял кто-то из отряда Мармона. Тсуна не удивится, если Боноленов. Тсуна помнит, что раньше за это посадили бы Гокудеру, который тут прижился быстро и безболезненно. А еще, что она его отсюда забрала. — …у меня всего одно требование. — напомнила она, когда дошла до пустых строк: в них предполагалось то, что ее сторона захочет взамен. — Я слышал. Но и ты должна понимать, что фиктивной передачи власти мне не достаточно. Девушка поднимает взгляд от бумаг — она, уже без намеков, успела взять пачку других, чтобы пробежать глазами — и смеривает Занзаса внезапно колючим взглядом. Пальцы на курке напрягаются мимолетно, а затем насильно расслабляются. — Фиктивной? Занзас молчит, а вот у Тсуны в горле застревает истеричный смешок. Кажется, не она одна тут за что-то боится. Мужчина напротив — такой же человек, но за ширмой, за разницей опыта и возраста, за слухами которыми ее щедро пичкали в Вонголе, это забывалось. Настолько, что воспринимать Скайрини как неизбежную силу и непреодолимое препятствие стало привычкой. Им обоим есть что терять, в худшем случае. Она поднимается с кресла — бумаги разлетаются из рук, покрывая пол, кресло, и ее ноги. Один, словно издеваясь, накрывает колено Занзаса, которое тот закинул на другую ногу. Тсуна упирается обеими ладонями в стол, чтобы наклониться ближе, нарываясь на жгущий алый взгляд и уже не следя — нажимает он там на курок или нет. Тсуне было при Занзасе когда-то неловко, иногда очень-очень странно, чаще — раздражающе страшно, но сейчас — о, сейчас ей было просто смешно. Он так старается закрыться от нее, подавляя собственные наверняка противоречивые чувства, что не слышит. Как изменились потоки в ее теле. Как покинула звенящая нота ее голос, и янтарный слепящий блеск в глазах утих. Не погас, но более не горит вечным огнем Примо. — А вы разве не заметили? — она хищно опускает голову. И улыбается, когда Занзас чуть дергает верхней губой, обнажая клык. Тсунаеши отпускает себя. Наполняет воздух между ними, комнату, да хоть весь особняк, плевать, пусть все знают и будут свидетелями — собственным раздирающим чувства разбитого вдребезги пламени. — Я уже отказалась.***
Если ситуация вообще может быть более неловкой, то Гокудера готов отказаться от курения до конца своего сущего. А оно — составная часть его сознательной жизни, что очень немало. Он с сигаретами знаком дольше, чем с Шамалом, который его читай растил. Он, конечно, понимал что их вряд ли просто разведут по комнатам и оставят ждать решения больших боссов. Хотя бы потому что в таком случае за его же сохранность никто не отвечает: Аластер, сержант Леви-А-Тана, был сорвиголовой похуже него самого, и своему офицеру был предан на грани верности Занзасу. Проберется, как пить дать, да попытается прирезать. Неприятная легкость — все оружие, и остатки динамита, и кастеты, у него конфисковали. Хаято успел только рявкнуть смутно знакомому рядовому (из отряда Урагана, в котором он и служил когда-то) что это были раньше Кванта, чтобы были с ними аккуратнее, но никакого ответа, даже вшивого кивка, не получил. Не удивительно, впрочем. Квант из-за их компании и погиб. О том, что кастеты которыми Хаято все время пользовался, он у рыжего соседа по комнате выиграл в карты, он Тсуне никогда не говорил. Достаточно было ее разбитого вида, и слез в подушку — он знал, что она горевала, но не подавал виду. Хотелось всю вину спихнуть на Мукуро, но не выходило. Они так и сяк собирались сбежать, обдумывали пути каждый на свой лад, еще в стенах замка Варии… а если мерзкопакостный иллюзионист тогда уже начал устанавливать с Тсунаеши связь рода Небо-Хранитель, это могло его спровоцировать. Они хотели сбежать, но не уточнили цену, и Туман все сделал как привык, как ему показалось логичным и удобным. Не хотелось признавать, но, кажется, в их маленькой Семье главной проблемой являлась ебаная коммуникация. Все прятали по углам сознания что-то свое, с подозрением следя за другими, и не хотели идти на открытый контакт. Исключением являлися Ланчия — ввиду отсутствия этого «своего» багажа, который надо укрыть от других, спасибо, сразу все вывалил, и новенькое, блестящее приобретение — Блюбелл. Несмотря на разительные отличия с Грозой, кейс ее был ровно таким же: девчонка и не думала скрывать родство с человеком, что Тсунаеши пытался убить, и которого Наследница сама же прикончила. Более того, каждый божий день свое временное Небо за это благодарила, чем вводила Тсуну в легкий ступор. В общем да, Хаято ожидал карцер. Нарушение договора о наемной работе, порча имущества, хищение, убийство и причастность к убийству рядовых, тяжелое ранение Офицера. …Но вместо этого их закрыли в гостиной. Спаннера только, по его же просьбе, закрыли в техническом отделении, под присмотром Сержантов — никак не мог разделиться со своим Моской. Возможно побоялся разделяться с единственным средством, что его убережет в случае плохо прошедших переговоров. А их оставили тут. Вместе с развалившемся на другом диване Принцем и иллюзионистом, что меланхолично читал что-то на планшете, изредка поднимая голову в капюшоне и цыкая на напарника. Несведущему могло показаться — просто так. Хаято же, проработав кучу времени с Ураганом, знал, что Туман каждый раз предотвращает убийство кого-то из Ланчии, Блюбелл и него: чертов Принц все время скучающе тянулся к стилетам на поясе.***
— И стоило оно того? — не выдержав тишины, хамски спрашивает Бельфегор. Игнорирует, как окатывает его волной недовольства со стороны второго Офицера. Ему осточертело молча нести свой непрошенный дозор за их недо-заключенными. Он вообще не понимал что они забыли в жилой части здания, и почему не гниют в подвале. А если Босс спятил и решил их обратно взять — ну, в его стиле, вот Бел в свое время пытался ему горло перерезать, перед тем как его ребенком в Варию тут же приняли — так почему не распинал по отрядам? К чему мариновать их тут? Принц заинтересованно пялился прямо на подрывника, весьма чутко ожидая, что из их тройки — татуированного бугая, голубовласой малолетки и, собственно, его бывшего подчиненного — ответит только он. Не прогадал. — Побег? — Хаято вспоминает пустоту в глазах Тсуны, истеричный злой смех Мукуро, кровь и боль, наполнявшие бесконечные дни, затхлый воздух бункера, карусель из союзов, бесконечного бегства, боев и предательств. Хмыкает себе под нос, как никогда жалея об отсутствии в нагрудном кармане пачки курева. — Стоило. Бельфегор откидывает голову на подушки, потеряв интерес к беседе. Провокации теряли вкус, если проходили без последствий. Высокие напольные часы в углу комнаты едва-едва пробили половину девятого. То есть с начала «переговоров» прошло не более получаса. То есть они застряли тут, как сторожевые шавки, надолго… …думал он, пока здание не сотрясла волна невнятного, знакомо-незнакомого, слепяще яркого и в то же время темного пламени. Бельфегор чувствовал себя оглушенным, как если бы рядом прогремел беззвучный взрыв — даже вода в вазе не подернулась рябью, значит никакой волны в физическом смысле не было. Но очнулся он уже на ногах, готовый бежать к кабинету Босса. Неужели еще одно нападение?! Только ведь стены восстановили! Напарница будет в ярости. Но если успеть, то можно сохранить хоть видимость контроля над приносимым штабу ущербом, иначе Мармон… …Мармон обнаружилась там же, где была. На диване. Она смерила его взглядом из-под полов плаща, и прокрутила страницу на планшете, продолжая что-то читать и делать заметки. К немому удивлению Принца, остальные люди в комнате тоже вели себя так, будто ослепли и оглохли. Хотя, как сами представители различных атрибутов, даже более чувствительных к таким вещам, нежели он — Ураган, просто не могли не почувствовать. Бугай — Серпента, вроде — сидел со сложенными на груди руками, прикрыв глаза и явно дремал. Девчонка лежала, закинув голову на колени первого, и рассыпав сапфировые пряди по чужим грязным штанам, обуви и части ковра. Пялилась в потолок и что-то беззвучно напевала. Подрывник покосился на него со странной смесью смирения и насмешки. — Какого черта это было? — спросил Офицер Урагана у напарницы, потеряв терпение. Ответил ему, однако, снова Гаваларо: — Это? А, это была наша Донна. — он устало хохотнул, уже более расслабленно откидываясь на диван, как человек который смотрит на смерч и понимает, что бежать уже бесполезно. Или находится в самом его центре: — Кажется, переговоры пройдут менее гладко, чем ждал ваш Босс.***
Разлетающиеся по кабинету бумаги тлели прямо в воздухе. Те, что уже коснулись пола или поверхности стола — горели. Тсуна и Занзас играли в гляделки, не обращая внимания на поднимающуюся гарь. В воздухе, помимо дыма, стоял неслышимый слуху напряженный звон. Руки ее — что продолжали опираться в край дубовой столешницы — касались быстро чернеющей бумаги, но Тсуна даже не поморщилась: она, не моргая, смотрела в алое марево напротив. Скайрини молчал, так и не нажав на курок, несмотря на продемонстрированную наглость. Как и ожидалось. — Это все, — вкрадчиво замечает девушка, отрывая одну ладонь от стремительно нагревающегося дерева и показывая вокруг, на труху и пепел, — просто жалкая формальность. Документы, подписи… ты сам все понимаешь. Во мне теперь прав на трон Примо столько же, сколько у первого попавшегося носителя пламени. И, для того чтобы все стало официальным и ты мог тыкать этим фактом в лица противников, у меня всего одно условие, Занзас. Чтобы я и мои Хранители — те что присутствуют на территории Варии, и те, что нет — были неприкосновенны. Это не много. Это — мизерная цена за все, что я когда-то могла получить, даже если не хотела. Но я на него согласна. Вопрос в другом. Я спрашиваю у тебя, а не Мармона, или Супербии. Она резко склонилась ниже, свободную руку резко опустив сверху, на дуло. Позволяя направить себе в центр груди — от такого не увернуться. Не закрыться. Она не будет пытаться. Широко распахнутыми глазами — в нечитаемое лицо варийского босса. Пытаясь забраться под обманчиво-равнодушную маску, под красный блеск безразличия, к тому, чем он являлся на самом деле. К ревущему пламени, лаве и — как глотку чистого воздуха в их лицемерном мире — чистейшей, честной в природе его, ярости. Занзас, если сравнивать со всеми другими, добрыми, милосердными и правильными, родными и не очень, никогда ей не лгал. Не видел смысла. — Согласен ли ты?