Vongola non fu fatta in un giorno

Ее брат был мертв. «Авиакатастрофа» — говорят они. — «Из Англии в Америку». «Тебе нужен опекун, дорогая» — говорят они. — «Твой дедушка уже подписал все документы». Лживые ублюдки. Блюбелл ребенок, это не равно «дура». Она понимает больше, чем ей говорят, она видит мерзкую правду за красочными фасадами их ярких доброжелательных улыбок. …ее возвращают в ад. Ад — это седые виски, доброе лицо, морщины в уголках глаз. Это пестрый синий галстук, который был для Белл символом разбитых в крошку розовых очков. Когда-то она правда любила этого человека. Когда-то она своими руками, еле забравшись на слишком крутой пандус магазина, купила этот аксессуар на сбереженные деньги. Когда-то она была глупой наивной девочкой, что верила во все что ей скажут, и считала что ее дедушка самый лучший на свете. А потом она выросла. И брат, ее лучший в мире брат, по-настоящему хороший человек, а не отброс, как ее убеждала семья, отбил ее из этого гадюшника. Вытащил, пахал, чтобы позволить дорогие лекарства, обещал: «Мы не станем такими же монстрами, Блю. Я все сделаю». Авиакатастрофа. Ее брат умер в самолете, билет на которой стоил больше, чем вся его зарплата за два месяца. Без вычета на съем, еду, на ее проклятые лекарства. Блюбелл до смерти хотелось повернуться к соц-работнику, что выкатил ее навстречу деду, и спросить: вы, идиоты, сами верите хоть в то, что говорите?! …вряд ли ей ответят. — Милая! Беллин… — Меня зовут Блюбелл. Джон устало вздохнул, улыбнулся работнику, вроде как «ох уж эти дети и их клички». Он что-то недолго обсуждает с сотрудниками центра, пока другие два поднимают ее, безвольную и равнодушную, из кресла и садят в салон. — Оставьте его тут, — морщится мужчина, глядя на стертые колеса. — Уж купить единственной внучке все что ей причитается я могу позволить. Брат копил на него месяц, искал б\у, ел на работе. — Ах, простите, совсем забыла про вашего старшего внука… — женщина, что так искуссно игнорировала стекляные глаза Блюбелл, печально улыбнулась: — Мои сожаления. Светлый был мальчик. На секунду фасад дедушки треснул, являя миру сталь его глаз и презрение там стоящее. А затем острые осколки сотен пик снова скрылись под талыми водами. — Спасибо. Я молю Бога за упокой его души. Бога. Ха! Да если бы он существовал, ты бы уже гнил на дне, — подумала Блюбелл, отворачиваясь от садящегося рядом деда. Он что-то рассказывал ей радостно о новом доме, о том как беспокоились его коллеги, когда выяснилось что Белинда пропала вместе с ее неудачником-братом, что сам Джон ночами не спал, есть не мог… …вот и сдох бы, миру на радость. Но Блюбелл — не Белинда. Это отвратительное имя принадлежало наивной идиотке, что верила что ее любимый дед и мухи пальцем не тронет. — уже достаточно пожила. И, — она покосилась на свои ужасные, тонкие, отвратительные ноги. — пережила тоже. Ее дед был серийным маньяком, который, так сказать, нашел «дело по душе». И хобби тебе, и заработок. Ее отец сбежал, когда понял что не справляется с «семейным бизнесом» ни физически, ни морально. Ее мать пропала, а теперь Белл здраво подозревала в этом деда. Единственный лучик в этом болоте, провонявшем гнилью сотен трупов, был брат. Брат, который не пробудил пламя. И который не хотел никаким образом участвовать в бизнесе семьи, более того, решил уйти. Его ошибка была в желании спасти и сестру. Он забрал Блюбелл с собой, и за это его, отброса семьи, убили. Будь он один, оставили бы его в покое? Не сглупи она так, не понадейся на чудо, останься в том старом доме — был бы он сейчас жив? Она заслужила сидеть в каменных стенах. Слушать глухие крики очередной жертвы Потрошителя, ее дражайшего родственника. Медленно затухать в их коттедже, пока Джон уезжает в очередную «коммандировку», и не принимать лекарства из принципа. Блюбелл решила умереть. Она была бы куда счастливее, сдохни Джон первым, но мир — несправедливое место. Потому что такие как он топчут землю, а такие светлые и честные как ее брат — гниют в могилах с выдуманными причинами смерти. Она инвалид, одна, и ей никто в мире не верит. Глупо будет ожидать от этого проклятого света какого-то гребанного чуда. Или нет.

***

— Повторите, — одними губами просит она. Перед глазами все расплывается от нахлынувших чувств. Она не верит… просто не может поверить. Мужчина, неловко потерев шею под кожанной курткой — сиделка долго не хотела пускать его в дом, пока Белл не спустилась сама, по лифту, на первый этаж, и не решила встретить странного гостя. Вообще он неплохо вписывался в криминальную сторону жизни ее деда, но вот интересная деталь — от Джона не приходило вестей уже с пару недель. Миссис Блэквуд беспокоилась — то ли из-за своей фиксированной зарплаты, то ли из-за того что Белл снова отказалась принимать лекарства — но самой Блюбелл было плевать. Такое говно само не утонет, — честно сообщила она сиделке, чем довела ее до ступора. Не зря она решила поговорить с этим странным загорелым человеком сама. — Ваш дедушка умер, Белинда. Мои… гм, сожаления? — лицо у него вытянулось от удивления. Блюбелл было плевать. Она ярко, счастливо, во весь свой оскал улыбалась. Как не улыбалась последние два года, проведенных в аду. Просто расслабься и убеди ее пойти с нами. Она послушает. — Серьезно? Взрослый незнакомый мужик решит забрать ее из отчего дома. Буду похитителем? Джессо улыбается. — Ах, Закуро, расслабься… скорее, ты будешь ее спасением. — В смысле, мои поздравления, — споро исправился шатен. …он начинал ей нравиться. — И вы? — Закуро. — И вы решили меня просто так порадовать, За-ку-ро? Он хрипло расхохотался. И щелчком поджег свечу на столе. Сиделка, застывшая в дверном проеме, перекрестилась. Блюбелл улыбнулась еще шире, демонстрируя недавно прорезавшиеся, острые как алмазные грани, клыки. — О нет, Белин… — Блюбелл. — Мисс Блюбелл. Видите ли, меня послало мое начальство… — Сдалась она тебе, — пробурчал красноволосый, в очередной раз пробежавшись глазами по «резюме». И как ее сюда волочить вообще? Даже в подмогу никого не дал. А это, на секундочку, другая страна! — Мне? Ни к чему, — он перевел на Хранителя фиолетовые глаза. И улыбнулся. Закуро тяжело встал, нависая над начальством. Но все равно чувствовал себя так, будто стоял на коленях. Уйти бы поскорее: ему не нравилось такое отрешенное состояние Джессо, сразу в дрожь бросало, но после приступов всегда начиналось самое веселье. Потому терпеливо ожидал ответа. — Она нужна Дону. — …мое начальство хочет предложить вам встретиться и немного подсобить кое-кому. — И какая мне с того выгода? Блюбелл на секунду морщится от собственного тона: Джона она всеми фибрами души ненавидела, но на брата походила слишком мало. Старый козел был прав: она лучший продукт их проклятой семьи, если бы не покалеченный позвоночник. Цепкая, безумная, сильная. Истинно будущая Потрошительница-Дождь. Закуро покосился на нее недовольно. Ха, видно не рассчитывал что малолетка будет так скалить ему клыки. Но он должен был брать в расчет, к кому идет в гости. — А если я скажу, что этот кое-кто и пристрелил вашего деда? Блюбелл склонила голову набок, внимательно глядя на Закуро. Не врет. Она хлопнула в ладоши, чувствуя себя как никогда легкой, счастливой и воодушевленной. Никакие чертовы лекарства не могли этого сделать! — Что ж ты молчал! Эй, Блэквуд! Пакуй мои шмотки. Я еду знакомиться с моим новым любимым человеком. — она резко развернулась в кресле, хлестко задев поморщившегося Закуро по щеке длинной косой. И одним рывком ее распустила, позволив длинным золотым локонам струиться по плечам. — Но сначала мы заедем в парикмахерскую. — Гм. — Закуро неловко помялся на диване. — Слушай, я уже купил билеты на… — Парикмахерскую. — Блюбелл цыкнула, вспоминая как Джон расчесывал ее вечерами, «свою Златовласку». Принцессу. Дедушкино сокровище. О, как приятно это сокровище будет испоганить! — Хочу побриться наголо. Мужчина поперхнулся чаем, который решил напоследок хлебнуть. Миссис Блэквуд, с причитаниями тащившая к ним на скорую руку собранный чемодан, схватилась за сердце. — … радикально. А может, не знаю, что там бабы делают… каре? Блюбелл выразительно сощурилась, выражая все свое презрение к Закуро. Тому, видно, надоело играть в няньку. — Да хоть в ядерно-хреново-розовый красься, мне похер. — он поднялся из кресла и закинул на одно плечо ее чемодан, а на другой — проигнорировав недовольный крик и замолотившие по спине крохотные кулачки, саму девчонку. — Главное чтобы за два часа успели, усекла, наглая ты морда? — От такой же морды слышу! — заорала Белл. И поняла что и хмурится, и морщится тоже, и лицо — не каменная маска, которая словно приросла к ней за два года. И сердце — не гулкая пустая дыра, где когда-то был образ Брата. Вот оно, стучит в груди, гоняет кровь по теплеющим рукам, и Белл не идти будто может — а летать, летать! …ядерный, значит? Ну, розовый это фи. А вот голубой… голубыми были у них с братом глаза. И небо, и воды — все голубое. Вот в него и покрасится. Она хочет понравиться тому человеку. И сказать большое, нет, огромное нечеловеческое спасибо за простреленную дыру в своем дедушке.

***

— Что, так срочно? — Блюбелл вынырнула из своей капсулы. На десятке мониторов по другую сторону стекла бежали статистические данные: ее пульс, сатурация кислорода, процент вывода углекислого газа через рот и жабры, скорость превращения, и все-все-все в таком же духе. — Увы и ах. Завтра отправляешься. — Закуро ухмыльнулся. — Бьякурану кое-кто звякнул, сказал что ты нужна, срочно… — заметив сведенные девичьи брови, он закатил глаза: — Тебе ж не терпелось со своим спасителем встретиться, нет? К нему и летишь, первым рейсом. Блюбелл вздохнула, и, не ответив придурку, нырнула обратно, в тишину и покой. Скоро ей их будет не видать: Бьякуран не раз и не два напоминал, что новую химию и технику с нею гоняют ради этого мифического «Дечимо». Чтобы она как можно быстрее раскрыла весь свой потенциал и помогла их «Дону», который вообще-то «Донна», если Блюбелл не ослепла и правильно разглядела фото. Еще и все эти тайные переговоры с их «Союзником»… наверняка он ведь вызвал ее в Италию. …надо бы подкрасить корни отросших волос перед вылетом, а то как-то не хочется перед великой и обмусоленной Наследницей в не лучшем виде представать. Блю хотела быть для нее красивой, чтобы впечатлить. Чтобы поблагодарить от всей своей жалкой падшей души. И пусть весь мир подождет. Вряд ли там все горит синем пламенем, правда?