***
Лечение Леви-А-Тано сдвинулось с мертвой точки. С ним она не говорила больше тоже. Сначала не было банального времени — не мариновать же чертового Занзаса ожиданием, пока высохнут слезы и найдутся правильные слова — а потом было слишком много рядом людей, и слишком много сил уходило на медленную, тонкую настройку смеси атрибутов Неба и Солнца. Учитывая, как тяжело ей Небо теперь давалось. Было что-то прекрасно легкое в отсутствии давления пламени десятка поколений, что-то интимное в знании, что сила теперь только лично ее… но привыкать к пустоте внутри, где раньше была эта кладезь и древняя мощь, все равно было сложно. Как тащить за собой золотой гроб на цепи, а потом споткнуться и, оглянувшись, понять что бесценную ношу кто-то отрезал. А цепь — осталась. Тсуна с невеселой усмешкой сравнивала себя с Серпентой (того вовсе заперли в отделении Луссурии, на изучение очень, очень давно въевшегося в кости чужеродного пламени). …так что да, до комнаты она добралась выжатая морально и физически. В руке болталась тяжелая папка, которую больше всего на свете хотелось просто бросить под ноги (или сжечь. Да, лучше сжечь.), а потом свернуться рядом, да заснуть. За полчаса до этого она еще проведала своих Хранителей, чтобы убедиться что все как и обещал Скайрини, и их никто не тронет. Она достаточно покупалась в мафиозном мире, чтобы знать что тема нарушения контракта всегда была довольно острой. Некоторые Семьи поколениями ждали возможности расплаты. Вряд ли рядовые Варии в таком же восторге от возвращения небесами проклятой Наследницы и ее цепного пса-подрывника. … у дверей ее уже ожидали. Тсуна флегматично кивнула сверлящему ее взглядом Супербии, и остановилась рядом, положив ладонь на ручку — намекая, чтобы на долгий разговор не рассчитывал. Он, конечно, мог бы принять это и за приглашение войти, но за все время длительного знакомства с Варией Тсуна поняла что без необходимости ни один из Офицеров к ней в комнату не сунется. Рыцарские замашки у наемных убийц. Забавно, если бы не было правдой. — Все получила по Японии? — вместо приветствия наклоном головы указывая на папку в руках девушки. — Да. — в льдистых глазах — тяжесть. Понятно отчего: судя по отчету, всю информацию собирал именно Капитан. Тсуне было физически сложно даже читать равнодушные строки, которые не могли передать и сотой доли ужаса, что происходил на ее Родине. Скуало пришлось в этот ужас нырнуть. Она не обманывалась тем, что Варийцы потрошили только грешных и только по приказу — но четко понимала разницу между убийством одного, и геноцидом сотен. Тсуна ждет что ее, профилактики ради, допросят еще раз, хотя глаза слипались. Она не будет протестовать: Скуало понять можно, его босс редко утруждал себя такими вещами. И говорить о том, что Мармон уже прополоскал все мозги — тоже не будет. Лучше быть покладистой и напомнить, что Тсуна не только стреляет в спину, но может быть и полезной единицей. По-крайней мере пока в силу не вступит та часть договора, где их оставят в покое на нейтральной территории. …вместо шквала кусачих вопросов вариец внезапно вытаскивает что-то из кармана плаща и неприятно, но не больно толкает в грудь, заставляя взять предмет в руки. Продолговатая деревянная коробка была расписана в стиле хиросигэ. Внутри все защемило нежной тоской: эта вещица, с рисунком дождливого неба, явно приехала из ее родных мест. Тсуна позволяет мешающей ей папке — что своим содержимым будто прибивала ее к земле — упасть на пол, и свободной рукой открывает выдвижной верх. Внутри были кандзаси. Довольно старомодные, явно непростые — током закололо кончики пальцев — но от исписанной стали веяло тоской еще большей, чем той, что была внутри Тсуны. Это украшение — оружие. — слишком долго не имело владельца, и жадные холодные цепи потянулись к ее собственному источнику тепла, пытаясь синхронизироваться, заставить себя использовать… …Тсуна захлопнула крышку. Оно было сильным, но ей не подходило. Девушка несколько месяцев периодически использовала не персонализированные вариации оружия, и опыт, откровенно говоря, ей не понравился. — Спасибо, но это мне не… — Это не подарок. — Скуало кривится от ее предположения так, будто ему в лицо не лимоном, а кислотой брызнули. — А напоминание. Он пинает к ее ногам проклятую папку. Из с щелчком раскрывшегося крепления вылетает веером по ковру часть содержимого. Ровно у носка ботинка Тсуны — фотография десятка могил. Деды, матери, отцы и дети. Тсуне не обязательно было всю подноготную знать, но Занзас посчитал иначе. Черт его знает, о чем он там думал, но девушке буквально насильно вручили все данные, что сам Босс передал на руки собранию Донов. Она не знала, быть за это благодарной, или проклинать за то как ее и без того разбитые розовые очки стерли в пыль. — Чтобы знала что сейчас не только за свою свободу дерешься. Можешь хоть захлебнуться отказами от отца своего, Семьи, учителя — частица предков тебя никуда не отпустит, ни на край света, ни на тот свет. Так уж несправедливо все устроено. — он поджимает губы, вспоминая отчаяние умирающего бандита, на глазах которого была убита вся его Семья. И невольно сравнивая Саваду с кучей других таких же детей, ее ровесников, что выросли в пустоте и вакууме. Понимая, что она и есть — такая же, даром, родители были живы. «Ты сейчас будешь бороться не за Занзаса, а за все это». — Ты блядь обязана это помнить. Хоть кто-то должен. Тсуна сжимает лакированное дерево в руке, и взгляд поднимает от пола, к мрачному лицу Супербии. И внезапно склоняется в легком поклоне. — Я знаю. Извините за все причиненные неудобства, Капитан. Скуало смотрит на ее открытый затылок, и видит под светлыми прядями новый страшный шрам, ползущий к основанию шеи. Что-то екает внутри — Занзас получил уродливые метки в шестнадцать, а его невольная преемница, видимо, начала обрастать своими к восемнадцати годам. Рано, это всегда слишком рано. Он рвано отворачивается, и уже на повороте вспоминает, что хотел добавить: — Каваллоне звонил, кстати. Попросил передать весточку и тебе, Савада. — Зовите меня Тсуной, пожалуйста. — тон у девчонки был вежливым, а вот в глубине зрачков плясали красные искры, странным образом напоминающие ему его же босса. — …Да похуй. Кое-кто упорхнул из-под крылышка Вонголы, и сейчас на вольных хлебах. Причем упорхнул не один, а с фейерверками из еще двух. Тсуна, несмотря на разъедающую тело и мозги усталость, позволила себе усмехнуться.***
Во сне, впервые за более чем четыре недели, Рокудо видит ее. Не темнота вокруг, не влажный горячий воздух сицилийского лета, не горящие вокруг машины — в этот кошмар «Кеко», которая Тсуна, которая Наследница, затягивала его почти каждый раз, а он в ответ поливал ее тем смертельным ужасом, пережитым в детстве. Они будто пытались друг друга бессловесно обвинить — девушка не простила ему смерти какого-то там варийского рядового, а он ей — причастность к миру тех, кто сломал им с Чикусой и Кеном жизнь. Правда, не помогало, и на следующий день их снова затягивало в общий сон. На этот раз — вокруг пустынный пляж, одинокий причал, и бесконечное спокойное море. …слишком много времени утекло с того их первого сна про Японию, и не прошло практически ни одной чертовой ночи когда они не топили друг друга собственными подавленными страхами и пустотой. Это в первый раз, когда она делится с ним собственным спокойствием и теплом. Мукуро против воли чувствует, как собственную ауру пытается притянуть ближе к телу, не зная что делать и чем на это отвечать. Отравлять чистую водную гладь не хотелось. Тсуна сидела на причале, у самый кромки воды. К нему лицом, что крайне не обычно. — Что, мы больше не игнорируем друг друга? — спрашивает иллюзионист, когда понимает что нет, первой девушка не заговорит. Хотя прогрессом можно считать то, что не отвернулась тут же, при звуке его голоса… Носки туфель неприятно утопали в песке, но ступать на причал Мукуро не торопился. Ему почему-то это казалось чем-то слишком значимым, символичным. Он не был готов. — Я слышала о Хибари. — доносится вместо ответа. — О ком? — Облако с тонфа. Мукуро даже во сне — и он уверен, в реальности, на кровати тоже — передернуло. — Ты подсобил с его плавным уходом? — прозорливо уточняет Наследница, глядя ему в лицо. Прямо, спокойно. Будто не было месяца оглушительной тишины и попыток сбежать от навязчивых снов, причем попыток с обеих сторон. …от CEDEF просто так не сбегают, тем более с такими фанфарами в виде нескольких холодных рядовых. Уж она должна была понять, что пусть сильный в чистой мощи, но японец бы не сумел запутать следы так, чтобы его не нашли: на стороне проклятой организации был Аркобалено-изобретатель и все ресурсы его же центра, который они ограбили. На всем полуострове, если не в мире, было только два иллюзиониста, что могли бы попутать им карты. Но как же Тсунаеши исключила другого иллюзиониста из этого уравнения, раз пришла к выводу что помог ему (не помог. Не ему, вернее, а своим идиотам. Этому уроду он бы платочком с удовольствием помахал.) именно Мукуро? — Ты вышла на контакт с Варией, — с прохладцей осознает он. Это было единственным объяснением, почему она так быстро получила эту информацию — находясь в бункере — и каким образом поняла, что CEDEF запутал не тот самый Мармон. — Приползла на коленях обратно, как припекло, а? Тсуна усмехается — как-то незнакомо, взросло — и откидывается на руки, закидывая лицо к безоблачному Небу, игнорируя наживку. — Не ради тебя, или, бездна упаси, него старался. Нам было нужно оружие, и не нужна — шумиха… хотя можем и дожать ублюдка. Прекрасная ведь идея… Мукуро начинает бесить эта медитативная атмосфера и тот факт, что Кеко-Тсуна и не думает отвечать укусом на укус. Он поднимает было руку, чтобы чисто назло, чтобы заметить в этих странных, непривычно нечитаемых, потемневших глазах искры раздражения… он хотел пустить в этом пустом небе грозу. Или взволновать обманчиво-спокойное море, поднять бушующие волны… он просто хотел, наверное, навести иллюзию на самого себя — обмануться на секунду, чтобы на равнодушном челе знакомо сошлись тонкие брови, как будто все было как раньше. Как когда он был почти частью… В воздухе слышен оглушительный щелчок тонких женских пальцев. Песок под ногами резко нагревается, и Рокудо, не ожидав, отскакивает на деревянный помост причала, сдерживая шипение. Обжигающая земля начинает остывать, его собственная иллюзия — рассыпаться от недостатка концентрации. Всколыхнувшие воды затихают. Он поворачивается к Тсуне, желая понять какого черта это было, и застывает, нарываясь на ее взгляд. Темная медь ее глаз тоже была раскалена в центре — почти до бела, до алых всполохов. Жидкий металл — по краям радужки, темное — в центре, кровавое, демоническое — в глубине. — Не ради меня. Знаю. Ты прекрасно дал это понять еще в прошлый раз. …Она его не простила. Хорошо, потому что Мукуро прощать не намерен тоже. Он кривит губы в ухмылке, готовясь сделать реверанс и уйти. Все обсуждено, точки расставлены. Возможно, эта тихая гавань была ему прощанием — не прощением, то хоть так — и больше они друг друга никогда не увидят. Неприятно холодит грудь при этой мысли, но Мукуро мазохически этому рад. Она застрянет в своей Варии — может замуж за их босса выйдет, как и планировал, кажется, предыдущий Дон, а сам Мукуро… … а Мукуро, он… — Я отказалась от титула, — продолжает девушка, обыденно пожав плечами на то, как Рокудо пораженно замирает, не в силах осмыслить сказанное. — Поэтому поехала в Варию. Больше нигде это засвидетельствовать и задокументировать не захотят, чтобы не злить Вонголу. Отец, скорее всего, и это объявит фальсификацией. Сначала у него просто нет слов. А потом приходит полное осознание. И ошеломляющая, неожиданная совсем, но оттого не менее ядовитая злость. — Дура, — наконец пораженно выдает он. И срывается на шипение: — Ты просто наивная дура. Сдохнешь теперь, без защиты своего ебучего титула. Давай, закрой глаза, лучше я сам тебя тихо прикончу тут! Знаешь, сколько у Вонголы врагов? Ты… — вот оно. Вот чего не доставало в старой знакомой иконе святоши-Тсуны. Ее пламя. Это серое, спокойное, но безликое небо. Небо стало низким, будто давящим ближе к земле. — … ты хоть представляешь что наделала? — Ты же не сдох. А у тебя их не меньше. Рокудо не может понять, что творится в голове. Какая-то малодушная, глупая искра неверия пополам с приятным удивлением. Но много больше — раздражения и закипающей все сильнее ярости. Он не любит теряться в ситуации, ненавидит не понимать противников — для иллюзиониста именно способность проникать в чужую шкуру диктовала успех. Он не может понять, что приводит в эту самую ярость больше — то что Тсуна снова перемешала ему все карты, или то что она выкинула так просто то, что сохраняло ей жизнь. То, из-за чего они все вообще и распались…! … и он только замечает, что вообще-то стоит ровно на причале. Подошел ближе, ведомый желанием все высказать ей в лицо, а не на расстоянии. Невидимая граница, которую мысленно для себя провел в начале беседы, нарушена. Терять теперь нечего. Рокудо кривит губы, и шагает дальше, возвышаясь над все еще сидящей девушкой. Ту, как оказалось, это никак не смущало — руки ее перебирали обожженную по краям бумагу, внутри которой было что-то написано. Разглядеть не удалось: тонкие пальцы начали складывать лист, придавать ему форму. — Потому что со мной всегда Чикуса с Кеном, — цедит, ощущая, к чему клонит Тсуна. Он ослаб, но не ослеп и оглох. И тем более сложно скрывать намерения в этой плоскости пространства — где их мысли буквально соприкасаются гранью неосознанного. Он знает, что ему нужно то, что она готова предложить. Снова. Оливковая ветвь — утопающему. …но что-то внутри — гордость? Бессильная ярость на всех и вся? Вина? — сопротивляется отчаянно. — Потому и мне нужны все Хранители. Парень не удержался — закинул голову, да захохотал зло. — А, так стоит помочь любой твоей шавке — и все? Мир, дружба, сахарные леденцы? Хочешь простить меня, Тсунаеши? Чикусу в свои кроткие объятья примешь? Не жмет тебе нимб? Не душит? У всего есть цена. Неужели еще не выучила урок? Нельзя в мафии просто так прощать. Мир несправедлив, а теневой — тем более. Если она так поступит, то нарушит хрупкий баланс. Если она сделает этот шаг в пустоту, то этим повесит на его шею многотонный вес неоплаченного долга, заставляя лететь следом. Мукуро не желает этой милости, потому что тогда ему нужно ответить тем же. А игнорировать — значит продлевать обоюдную муку, и получить откат по непрошенной, но уже слишком крепкой связи. …он не готов к снисхождению. Он еще не так низко пал. Он видит, как Тсуна протягивает ему собранного журавлика. С опаленным крылом. — Выучила, вообще-то. — девушка одним плавным движением оказывается на ногах, практически нос к носу с Рокудо, но ни один не отступает из неудобной близости — от не-Наследницы валит знакомый жар, и вечно холодные руки у Мукуро покрываются мелкими мурашками. В одну из них Тсуна, заставив поднять белую ладонь, насильно вкладывает оригами. — И, да, продала тебя с потрохами Скайрини за свою безопасность. Где-то с десять часов назад, так что советую сняться с места. Он смеривает взглядом покалеченную игрушку, но не сминает. Щурит опасно разноцветные глаза… и вздыхает устало, театрально закрывая свободной рукой лицо. Кривит слабо губы. Рассмеялся бы снова, да не хватило моральных сил. — Серьезно? Ты сдала меня боссу Варии, а теперь просишь вернуться? Чтобы что, им не пришлось по Италии мотаться? Экономишь бензин нового папочки, пташка? — Не вернуться, а быть на стреме. — девушка улыбается ему краем губ — что совсем не походило на ее обычную широкую улыбку, но все равно отдается гулко в сердце. — Береги себя, Рокудо. Ты мне пока полезен живым. Она пропадает. Белый журавлик — остается. Он разворачивает бумагу без лишних сантиментов — что-то Тсунаеши хотела ему сказать, но не вслух. Учитывая, что она теперь дневала и ночевала рядом с Аркобалено Тумана, опасения здравые. …всего одна строчка, одно недо-обещание, не-прощение и точно не кровавая плата, которую он просил. Но когда Мукуро все-таки закрывает лицо ладонями, он понимает что улыбается тоже. …с этим можно было работать.