***
Леви-А-Тан стоял у машины, разминая плечо — нерабочая рука, та, что пострадала сильнее, уже почти пришла в норму, но явно его беспокоила. Девушка сделала мысленную пометку сконцентрировать на этом внимание. Совсем скоро им придется снова идти на передовую, и Леви, как бы не хотелось иного, должен быть в строю. Хаято молча ныряет в машину к Принцу. Он стал куда понятливее после… инцидента с появлением Блюбелл. Что ж, везде есть плюсы. Тсунаеши останавливается у багажника, рядом с Грозой. Ей нужна была минутка перед тем, как возвращаться — когда сидишь сутками в бункере, на десятки метров под землей, невольно начинаешь ценить такие мелочи как небо над головой и свежий воздух. Офицеры на удивление быстро (хотя чего еще ожидать, если Занзас сам дал пинок в нужном направлении) приняли «возвращение блудной заложницы», и игнорировали неясность того, каким образом Тсуна из этой заложницы стала временной-подчиненной. — Поживешь с таким непредсказуемым Небом, и не на то забьешь, — хохотнул после собрания Принц. — Хотя ты почти лидируешь в топе того «что Занзасу не следовало делать и притаскивать». Гордись, сместила с первого места Леви — он когда по заказу на босса напал, мы его все вместе скручивали… Мармон даже прикончить тебя подумывал! — Его брат был таким же ебанутым, — ядовито добавил Скуало. — Старший, Энрике. Всякую шваль в Семью тащил… говорят, это умственное расстройство еще от Примо идет. А, и да, Мармон не только подумывал, но и пытался тебя прикончить, не за что. …удивительно, что только Мармон. — Вы мечтали о чем-нибудь? — с сомнением спрашивает она, глядя на простирающийся внизу пейзаж. На текущие между холмами облака, мелкие домишки и давно опустевшие поля, что фермеры наверняка уже готовили к зимовке. — Раньше? Мужчина с хрустом разогнул шею. Задумался. — До того как вступил в Варию — нет. Брал заказ, убивал цель, тратил деньги. Тсуна, получается, до того как переехала в Италию — тоже. Гуляла с подругами, ходила в школу, делала домашнюю работу. — А после? — Чтобы к боссу относились так, как он заслуживает. Тсуна прячет лицо за сильно отросшими волосами. И закрывает глаза, позволяя последнему теплу касаться кожи. — …не знаю, насколько смогу подсобить… но я постараюсь. Правда. На плече знакомый вес тяжелой руки. И толчок в сторону машины: пора было ехать. Тсуна и сама чувствовала, что ей становится прохладно в замызганной спецовке, но как не хотелось уходить… — Хватит взваливать на себя решения, ладно? Когда я не знаю че делать, кого преследовать и куда бить, просто позволяю этой истеричной сук… в смысле, Супербии решать. Он может. Это его гребаная работа. Просто… расслабься, ладно? Это больше не твоя ноша. Не надо тащить все одной. Можно дать себе вздохнуть. Отпустить. Делиться, слушать, и жить, а не выживать. Тсуна поднимает руку, чтобы на секунду сжать чужую шершавую ладонь в своей, в благодарность, и садится в машину. …она должна перестать накручивать себя, и довериться Занзасу. Легче сказать, чем сделать.***
Чикуса не может сначала поверить глазам — хочется щелкнуть пальцами и попытаться выйти из-под чужой иллюзии, но нет никаких отголосков вмешательства в его разум. … он вышел в общую кухню, чтобы как обычно начать делать завтрак — Рокудо сам вообще не ел, если не напомнить, а Кен скорее спалил бы дом — и обнаружил первого сидящим за столом. С чашкой кофе и газетой. Сюрреализм ситуации заставил застыть, как вкопанным, на пороге, и молча пялиться на свое непосредственное начальство. Рокудо отхлебнул из кружки, перевернул страницу, и, не глядя, махнул ему в сторону чайника. — Там еще осталось. К общему контрасту с их уже привычным бытием, где босс только и мог что валяться в полубессознательном состоянии в комнате, и выползать за анестетиками, голос его был в норме. Не хрипел, не трещал и не срывался на сиплый шепот. Чикуса, презрев границы и возможность того, что ему сломают пару пальцев, в два широких шага преодолевает маленькую кухню, чтобы взять Мукуро за горло. Проверить, не обманывает ли по каким-то своим сложным причинам, не маскирует старую рану, что беспокоила его все это время… …но кожа его затянулась. Не была кристально-чистой, и демонстрировала миру уродливый ожог, но не гнила больше, не расходилась, вгоняя Чикусу в глухое отчаяние. Он отдергивает руки только после предупредительного покашливания — крайней степени раздражения у Мукуро, что презрел без надобности физические контакты. Чикуса знает, что до конца зажить ране, скорее всего, не давал сам Рокудо. Это было проблемой сильных иллюзионистов — перенос состояния ментального на физическое, но не тащить же было того к психологу… …либо он к какому-то решению все-таки пришел сам, либо кое-кто, из-за которого его ментальное здоровье и пошатнулось, подал знак. Какимото наливает в другую кружку, со сбитым краем, остатки кофе. Джошима обойдется — в нем энергии было на десятерых, и вообще, вставать надо научиться до обеда. — Какой-то особенный повод? — уточняет он, пригубив преступно приторный напиток — Туман питал какую-то нездоровую тягу к сладкому. В мысленный список после психолога вошел и эндокринолог, на случай диабета. — Не припомню ни дня, когда ты нам готовил. Мукуро тихо усмехнулся, и его Дождь спрятал лицо за кружкой — никогда не любил, когда его ловили на собственных эмоциях — а затем ответил: — А, да так. На нас открыла охоту Вария. Нужно собираться. Какимото только кивнул, отставляя невозможный к употреблению кофе, и готовясь будить Кена. Его уже ничего в этой жизни, кажется, не удивит. Он не спрашивает, чему в таком случае продолжает улыбаться Рокудо.