Диалоги из Кореи

— Мер, зацени!  — Что это?  — Маски. Крутые, да?  — Вижу, что маски. Ты где их взял?  — Места знать надо. На, надевай.  — Это что, местные окулисты такие маски носят?  — Вставай сюда. Круто, да?  — Локонте, хех, ты — придурок.  — Вот так еще встань. Смотри, мы — как бандиты с Дикого Запада.  — Ты еще глаза вот так сделай.  — Вот так?  — Хаа, тебе только шляпу, и будешь вылитый ковбой. Ну, или платок — и будешь, как восточная наложница.  — Сам ты наложница, Рим. Алжирская! Хааха!  — Да фотографируй уже.  — Вот.  — Ага. Супер. Это была бы очень крутая фотка, если бы не твой уютный свитер с рождественскими звездами.  — Эй! Не шути над моими звездами, иначе они обидятся.  — Обидятся! Ну да. И что же они сделают? Придут ко мне ночью и атакуют всю мою одежду?  — И это я еще придурок…  — Ахахххааха! Дай угадаю: с тобой однажды именно это и случилось, верно?  — Неа. Я — не жертва звезд, я — их хозяин. Это ты жертва.  — Что? Хозяин?  — Конечно. Они у меня дрессированные.  — Хаахаххаа! Ну, Микеланджело! Даже звезды у тебя дрессированные. Охх… Любишь ты все это дело…  — Какое дело?  — Ну, маски, цирк.  — Конечно. А ты, что, не любишь?  — Не, цирк не люблю.  — Почему?  — Ну… Грязное это дело.  — Грязное? От животных, что ли? Ну так…  — Да нет. Цирк — это обман. Все там через пот, кровь и боль, сколько травм, смертей… И все это подается под таким красивым соусом, тонны грима, блестки, чтобы скрыть синяки, а уродства выставить напоказ, фальшивые улыбки.  — Нет же, все не так! Да цирковое искусство — это артистизм в чистом виде.  — Вот как раз об этом я и говорю. Ты же от цирка просто тащишься. Я не понимаю такого.  — Но… Мер, ты меня удивляешь. Если ты во все это не веришь, как же ты стал актером?  — Да я вообще не актером стремился стать, а певцом. Я люблю петь, у меня это хорошо получается, к тому же, у парня с гитарой всегда больше секса.  — Все ясно. Секс правит миром…  — Как будто ты не ради секса стал актером.  — Нет. Я вообще им не становился, я им всегда был. Сколько себя помню.  — Ну да, ты любишь быть в центре внимания.  — Да не в этом дело.  — Да брось, конечно, в этом.  — Ну, это тоже, но это не главное. Для меня быть актером, певцом, художником — это словно вести диалог со всем миром. Песня или роль — это всего лишь способ рассказать, что ты чувствуешь, донести до людей свою мысль, свое сообщение. А мне есть, что сказать.  — Да, да, я слышал твои песни… По мне так это слишком сложно. Большинство, Микеле, не хотят задумываться о бренности бытия, они включают музыку, чтобы расслабиться, отвлечься от проблем.  — Вот именно! Мерван, вот именно! И как раз за этим люди и идут в цирк. Он дарит людям радость, даже в самые сложные времена заставляет их улыбаться, удивляться, забывать, хоть на время, о повседневных горестях.  — Опять ты про свой цирк… Слушай… Ладно, я понял, ты все это любишь. Но зачем ты все пытаешься и на сцену его вытащить?  — А вот почему. Вот ты сам сказал, что артисты цирка работают на износ. Ты верно подметил. Это выжимание всех способностей и из тела, и из души. Но вот только это вовсе не грязь. Наоборот, это чистый профессионализм. Артисты цирка — это самые крутые артисты, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться, а все потому, что у них совершенно другая цена ошибки.  — Чего?  — Ну вот смотри: ты певец. Ты не офисный планктон, не рабочий на производстве, у тебя творческая профессия.  — Это ты меня сейчас раздолбаем назвал? Сам же такой.  — Да нет же, дослушай. Я имею ввиду, тебе не нужно ходить на работу каждый день к 8 утра.  — Вот тут не соглашусь, но, ладно, продолжай.  — Что будет, если ты проспишь запись в студии, что ты потеряешь? Пару сотен евро.  — Почему же, целый день, если это была предварительно назначенная запись.  — Ну, хорошо, день. А если ты сегодня позволишь себе не выложиться на репетиции?  — Эй, давай тут без намеков, я на репетициях не халтурю.  — Но если схалтуришь, ничего страшного не произойдет, понимаешь? А акробаты? Или канатоходцы? Можешь себе представить ленивого канатоходца, который репетирует в пол-ноги или говорит: «А, ладно, и так сойдет!» Не сможешь, потому что такого не бывает. У них совершенно другая цена ошибки — собственная жизнь, или чужая жизнь. Вот почему я хочу вытащить цирк на театральную сцену. Я хочу, чтобы люди это поняли. И оценили.  — Нет, ну давай так: в театре тоже особенно не схалтуришь. Ну, пусть никто не умрет, но я все равно не считаю, что цирк круче театра.  — Ладно, вот тебе еще одна причина. В отличие от театра, над цирком нет хозяина. — Как это нет? Ты же сам играешь хозяина цирка! Или я чего-то не понимаю…? — Я имею ввиду власть, ну, знаешь, государственную, городскую… Как Да Понте говорит мне, помнишь: «Вы, как и я, знаете ограничения». Но в цирке никаких ограничений нет. Никто никогда не станет диктовать циркачам, какой номер показывать, а какой нет.  — Правильно, потому что власть имущим до твоего цирка и дела нет.  — Да конечно, дела нет! Ты думаешь, там нет политики?  — Микеле, там гнущиеся девочки, цыгане и дрессированные собачки. Какая хоть там политика?  — Даже дрессированные собачки могут натолкнуть народ на нужные мысли. А уж шуты и клоуны зачастую затрагивают такие темы, что короли на себе волосы рвут.  — Теперь мне понятно, почему ты со мной дружишь. Все дело в костюме клоуна, да?  — Хе-хе-хе. Считаешь, у тебя нет других достоинств?  — Ладно, тогда вот тебе еще вопрос.  — Ну давай.  — Ты самый неформатный артист, которого я когда-либо видел.  — Спасибо.  — Не перебивай. А твой любимый цирк — там же ярко выраженный формат представлений. Так что ты и цирк — не вяжется, Микеле.  — Хм. Хорошо. Что такое, по-твоему, формат?  — Ну, рамки.  — Воот. Что-то в эти рамки вписывается, а что-то — нет. На эстраде жесткие рамки. В театре еще более жесткие. А цирк принимает всех. Будь ты урод или красавец, мужчина или женщина, толстый или тощий, черный или белый — вообще не важно, в цирке ты сможешь найти себе применение. Если ты красиво поешь — ты подходишь, если ты некрасиво поешь — ты тоже подходишь. Если ты можешь просто поднять гирю — ты подходишь. Да даже если ты вообще ничего не умеешь делать — ты подходишь. Там важно только одно — готовность работать. И в этом тоже честность цирка.  — Ладно, ладно, убедил. Циркачи — молодцы. Ты поэтому в «Тимео» пошел? — Не совсем. Меня Алекс позвал. Я долго отказывался… — Ага, я помню, ты и от «Моцарта» долго отказывался. Это для тебя хорошая примета что ли? — Да ну тебя. Вовсе нет. Просто я хотел на альбоме сосредоточиться, да и… Понимаешь, «Тимео» — да, там цирковая тема, и она мне очень близка, но это не совсем то, что я имею ввиду. — А что ты имеешь ввиду? — Что? Ну, помнишь мой давнишний проект, бэбиблюз? — С лошадьми на сцене? Конечно. — Вот это было то самое, что… Но, у меня, видимо, не получилось, потому что… — Потому что что? — Да ничего. — Ну что, расскажи. — Позже, ладно? Я пока не готов делиться этими мыслями. — Какой изящный способ сказать «Отвали». — Хе. — А я как раз на днях думал, мол, давненько мы не вели с Микеле серьезные философские беседы. — О! А я все жду, когда же ты начнешь хохмить. — Каждому свое. Ты прячешься за макияжем и такими вот масками, а я за сарказмом и хохмами. На самом деле, я все внимательно слушал и кое-что для себя уяснил.  — И что? — А то, что хоть мы с тобой и знакомы много лет, мне тебя еще узнавать и узнавать.