Грань

Он меня ждал. Сел в библиотеке прямо у крайнего стола в углу, откуда просто потрясающий обзор. Его любимое место. Столы расположены довольно-таки странно, ведь возле каждой огромной полки от пола до потолка стоит стол. Меня всегда нервировала такая расстановка, ведь детям неудобно так доставать книги, но вскоре я заметил за некоторыми особо обозлёнными детьми спокойствие и проявляющееся время от времени благоразумие. Они начинают помогать друг другу. Общение творит чудеса, хотя проскальзывают драки. Чанёль сидит, развалившись на стуле, закинув ноги на стол. Я беру стул из-за соседнего стола и аккуратно придвигаю, пытаясь не наделать шуму, хотя мы почти одни, не считая пары девочек в конце зала. Глаза парня выражают крайнее раздражение, что вполне естественно из-за мысли, что я начну сейчас разбираться в произошедшем.       — Убери ноги со стола, — ровно, но требовательно проговариваю, точно глядя в глаза. Он не сдвигается с места ни на миллиметр, но я вижу, как в его глазах что-то дрожит спустя некоторое время. Он притягивает к себе ноги и со вздохом располагает их под столом. — Сядь ровно. Парень цокает, но делает то, что я прошу с совершенно недовольным лицом. Он зло смотрит на меня, но ничего не говорит, вводя меня в недоумение. Я умолкаю, пытаясь добиться этим хоть одного слова, однако понимаю, что маловероятно услышать его голос.       — Ну, — выдаёт он, зло сцепляя челюсть, — не спросите, почему я подрался с той сукой? Еле слышно усмехаюсь, отводя взгляд.       — Зачем? — задаю вопрос, глядя точно в обозлившиеся на весь мир глаза. — Ты сам мне всё расскажешь.       — Да хрена с два! — восклицает он, с силой ударяя по столу кулаками. Парень тяжело дышит, широко распахнутые глаза способны прожечь во мне дыру, но я лишь складываю руки на столе, сцепляя пальцы в замок.       — Возьми себя в руки, — говорю, — я не позволю тебе кричать в моём присутствии.       — Это был не крик, — цедит он, перегибаясь через стол, выплёвывая чуть не в лицо слова. Я совершенно спокойно гляжу на него. — Какого хрена?..       — Я такой спокойный? — договариваю за него, мягко отталкивая от себя пальцами. Он быстро поддается, сдуваясь под моим взглядом, славный малый, такой нервный и беспокойный, всегда напряженный, боящийся от всех чего-то необъяснимого. Он никак не подтверждает то, что я попал в точку, скрещивает руки на груди и прижигает взглядом окно. — Это потому, что я не вижу смысла терять над собой контроль, в то время как ты это делаешь каждую минуту. Причём всё впустую. Он фыркает, дёргая головой, на что я неслышно вдыхаю и выдыхаю, чувствуя своё превосходство.       — Так что, — напоминаю ему, — расскажешь, зачем лишил девочек счастья оказаться дома через несколько месяцев? Он переводит на меня обескураженный взгляд, который быстро скрывает под маской безразличия. Я всё видел, Чанёль. Он хмурится, глядит на меня так, будто я убил его мать, а потом обречённо вздыхает и распускает руки, укладывая их на стол. Его голова опускается на них, и мне остаётся только отсесть подальше, упираясь всей спиной в спинку стула, ожидая момента, когда он сможет мне всё рассказать. Перевожу взгляд на тетрадь, которая так и лежит, видимо, со вчерашнего дня на этом месте. Та же книга, та же ручка, тот же Пак, запутавшийся в себе, совершенно неконтролируемый юноша. Прожигаю взглядом его макушку отросших волос и еле слышно вздыхаю, понимая, что этот парень никогда не изменится. Я знаю, что ему нужно, но никак не могу уверить его в том, что у него выйдет заполучить то, что он хочет. Пак Чанёлю хочется любви и ласки. Маленький мальчик устал быть одиноким, поэтому нашёл себе плохую компанию и почувствовал себя счастливым. Только она его бросила, когда пришло время прятаться от полиции. «Если бы не камеры, я бы смог скрыться», — после истерик говорил Чанёль. Я часто успокаивал его, сдерживал от приступов агрессии, сжимая его запястья за спиной, вынуждая подчиниться мне. Такая детина совершенно не представляла мне угрозы, потому что не имела уверенности в себе, в то время как я мог уничтожить его одним словом. С ним очень сложно, потому что парень невероятно чувствительный и эмоциональный. Я часто сдерживал его попытки навредить себе, но иногда ему удавалось сделать это ночью, когда я оказывался дома в тёплой постели с женщиной под боком. Другие не успевали быстро реагировать, отказывались от него, бросали абсолютно все, но тут появился я и Чанёль сломался окончательно, потому что я имел неосторожность надавить на него морально. Мне действительно очень жаль, ведь потеря семьи в раннем возрасте раскрыла рану в его душе, улица разорвала сгнившие края, а я просто распорол то, что было скрыто долгие годы блуждания по проулкам. Чанёль поэтому и слушается меня, иногда боится, иногда находит в моём лице поддержку, но ни в коем случае не позволяет поделиться проблемой, подсказать, как правильно решить её.       — Тебе бы удалось выйти зимой на свободу, — говорю, припоминая сроки, — ты напал на неё потому, что захотел остаться в тепле? Не хотел променять еду, воду и крышу над головой на грязные улицы? Отвечай, Чанёль, — вздыхаю, укладывая руки на бёдра. Я не вынуждаю его это делать, позволяю придумать какой-то ответ, ведь обычно он ужасно теряется и становится похожим на маленького ребёнка. Он ещё не вырос.       — И да, и нет, — наконец слышу ответ.       — Сядь ровно и возьми себя в руки, — цокаю, Чанёль выполняет просьбу, и я требую продолжения, которое не следует. Он смотрит волком, и я понимаю, что задеваю какую-то рану. — В чём дело, Чанёль? — спрашиваю. — Есть что-то, что делает твою жизнь тягостной? Он осторожно кивает, опуская голову. Неровная чёлка скрывает его глаза, но я понимаю, что ему очень неловко находиться рядом со мной. Он снова не принимает меня, как человека, тем более как психолога.       — Я не хочу принимать то, что чувствую, — шепчет он, выбивая меня из колеи. Только что он впервые за полгода поделился со мной тем, что тревожит его. Это явно моя победа и его поражение, которое, должно быть, угнетает парня. Я киваю, хотя понимаю, что он этого не видит. Мягко предпринимаю попытку достучаться до его ран, но он резко обрывает всё на корню, вскакивая с места, тяжело дыша и загнанно глядя на меня. Дверь в библиотеку глухо встречается со стеной, когда он вылетает из зала. Мне остаётся только подняться с места и медленно выйти отсюда, позволяя ему остудиться за эти мимолётные пять минут, которые я иду к его комнате. Он сидит на полу, опираясь спиной о кровать. Ноги прижаты к груди, лоб упирается в колени, он еле заметно раскачивается, заставляя меня чувствовать себя виноватым. Так не должно быть. Медленно прохожу в центр комнаты, в который раз оглядывая её на новые предметы, коих не находится под цепким взглядом. На полу круглый ковёр, у окна закрытого сеткой стоит письменный стол и стул, сбоку от меня шкаф с тетрадями и книгами, и кучей ручек, которые, что поразительно, не пишут. Рядом со шкафом стоит еле заметная вечно пустая тумбочка, рядом кровать со странным изголовьем. За него, кстати, можно уцепиться, и я не понимаю, зачем вселять подростков в такие комнаты. Некоторые из них склонны к суициду, а тут не то, что палец, целую ладонь можно протолкнуть между двумя широкими палками. Мало ли, может, они что-то придумают такое, а ты потом виноват, что плохо наблюдал за ними. Чанёль сидит на другую сторону от кровати, я подхожу к нему и аккуратно присаживаюсь на кровать. Протягиваю руку к его непослушным волосам и мягко превращаю в бедлам. Парень отклоняется в другую сторону с резким «Не трогайте» и сгибается у стены напротив меня. Вздыхаю, предпринимая попытку успокоить его, но добиваюсь только отрицательного итога. В который раз понимаю, что Пак не подвергается моим методам успокоения, ему нужно что-то другое, то, что я не могу дать.       — Чанёль, пожалуйста, перестань вести себя, как маленький ребёнок. Моя семилетняя дочь ведёт себя ответственнее, чем ты.       — Вот и валите к своей семейке, счастливый папаша, — рычит тот, с силой прижимая к себе колени. Он снова прячется за непослушной чёлкой, вынуждая меня подняться с места и ухватить его за руку, вынуждая пересесть на кровать. Удивительно, но он подчиняется, несмотря на своё состояние.       — Не груби мне, Чанёль, — говорю, отходя к окну, — я хочу помочь тебе, но ты уже который месяц не позволяешь мне это сделать. Почему? Он молчит. Согнувшись, сидит на кровати и расстроено смотрит на свои ноги. Я подхожу к нему ближе, но он отсаживается, отказываясь принимать меня. Присаживаюсь перед ним и кладу руки на его сжатые колени, внимательно заглядывая в печальные глаза.       — Я пытаюсь помочь тебе, — медленно проговариваю, — я не требую открытости, доверия, нормального поведения или сдержанности. Ты можешь продолжать вести себя, как хам, но перестань отталкивать меня, пожалуйста. Он смотрит на меня так, будто я угрожаю ему. Я понимаю, что ему ужасно страшно, но разве я надавливаю? Я прошу его пустить меня внутрь и помочь решить проблемы, которые отравляют его жизнь. Чанёль кажется очень сильным высоким молодым человеком, его характер сложный, но на деле он ужасно ранимый ребёнок, который боится любых поползновений в его сторону. Он не принимает нежности и хорошего отношения к себе. Привыкший к грубой трели уличный мальчик не собирается принимать доброту и ласку, я не могу взять его за руку, погладить по голове или прикоснуться к его плечу. Он отказывается принимать человеческие чувства, боясь их как огня. Поднимаюсь с места и выхожу из комнаты, понимая, что пока он не остынет, я никак не смогу продолжить разговор.

***

В саду хорошо. Я касаюсь кончиками пальцев гладкой поверхности лавочки и присаживаюсь на солнце, раскрывая полы пиджака. Немного ослабив галстук, я откидываюсь на спинку и прикрываю глаза, вспоминая жену. Потрясающая женщина, я действительно рад, что она стала моей. Вне сомнений наша жизнь не была идеальной, были ссоры, крики, хлопали дверью и я, и она, но в итоге появилась Вей, которая сплотила нас. Думаю, я могу с точностью ответить, что счастлив, но счастлива ли моя семья? Зачем Лане нужно устраиваться на работу, если у меня хороший заработок? Или, может, она пытается так наказать меня за то, что я иногда остаюсь на работе на ночь, боясь, что мои подопечные могут сделать что-то с собой? Да, такое случалось, но это не значит, что я так поступал каждый раз. С появлением Чанёля в моей жизни стало чуточку тяжелее быть счастливым, потому что приходилось чаще прежнего оставаться допоздна, и я мог меньше уделять семье внимания, потому что морально не был готов улыбаться ребёнку. Боязнь потерять прежнюю идиллию душила меня по ночам, но Лана продолжала ярко улыбаться, хотя время от времени отстранялась от меня, намекая, что не хочет моих прикосновений к себе. Я стал рассеянным, забывчивым и тратил непозволительно много времени на чужого ребёнка, которым должны были заниматься другие. Пак Чанёль медленно и неуверенно заполнил мою жизнь своей, заставляя время от времени отказываться от семейных поседелок и прогулок. Я вдыхаю и медленно выдыхаю, собираясь с мыслями. Я на работе, не стоит менять местами то, что часто посещает меня дома. Тут я должен думать только о Чанёле, а дома только о семье. Открываю глаза и упираюсь взглядом в стоящего неподалёку Чанёля. Парень мнётся на месте, и я хлопаю по лавочке, думая, как его могли выпустить в сад. Он присаживается рядом, и я отсаживаюсь чуть дальше, поворачиваясь к нему, внимательно оглядывая его спокойное лицо. Юноша подставляет лицо под солнце и приоткрывает глаз, скашивая на меня взгляд. Я мягко улыбаюсь, но молчу, оглядывая его со стороны. Он опускает голову и вздыхает.       — Я хочу остаться тут. — Признаётся он, отказываясь смотреть на меня. — Мне тут хорошо и спокойно, несмотря на то, что у меня есть возможность иметь свой дом и устроиться на какую-нибудь неважную работу. Денег бы хватило на пропитание, но я не хочу уходить отсюда.       — Что тебя держит тут? — укладываю руку на спинку лавочки и закидываю ногу на ногу. — Не обязательно отвечать, — добавляю, замечая, как он начинает нервничать, — только скажи: тут есть кто-то, кто… нравится тебе? — неуверенно предполагаю, с удивлением получая положительный ответ. — Ты, конечно же, не скажешь, кто это, — утверждаю, но Чанёль кивает.       — Я не готов говорить об этом, — шепчет он, — это неправильно, чувствовать такое.       — Почему? — мягко спрашиваю. — Какая-то запретная любовь? — он кивает. — Я думаю, что тебе стоит хорошо подумать над этим. Надеюсь, это не та девушка, с которой ты подрался?       — Нет! — резко отвечает Чанёль, и я усмехаюсь.       — Ты странно выражаешь чувство влюблённости по отношению к ней, Чанёль.       — Я же сказал, что это не она! — восклицает юноша, резко переводя на меня злой взгляд. — Мне не нравятся женщины, — добавляет он, удивляя меня. — Что, противно? Изгибаю бровь, сосредоточенно глядя в его глаза.       — Я не осуждаю твою любовь, — отвечаю, — ты можешь любить кого угодно, главное, чтобы тот человек принял твою любовь, как свою. Мне всё равно, кто тебе нравится, будь то какой-то старик или подросток, Чанёль, не думай, что я буду осуждать тебя. Я не имею на это право. Медленно его глаза становятся очень печальными, и поджимаю губы, думая, что мог задеть что-то внутри него.       — Я не могу это принять, — говорит он, переводя взгляд на ноги.       — Свою… ориентацию? Он отрицательно мотает головой.       — Свои чувства к тому человеку, — отвечает он. — Они странные, — неловко произносит он, — я будто погрязаю в них, потому что около месяца пытался проверить, правда ли я чувствую влюблённость, но всё это медленно превратилось в какую-то пытку. Мне больно и… Он замолкает, кривится, будто от сердечной боли и жмурится.       — Что? — подталкиваю его, присаживаясь чуть ближе.       — … страшно, — наконец отвечает он.       — Страшно, потому что он может тебя отвергнуть? Он кивает, а я вздыхаю, аккуратно опуская на его колено ладонь.       — Откуда ты знаешь, что он отвергнет тебя? Может, ты ему нравишься? Юноша усмехается и качает головой, кривя губы в жалкой улыбке.       — Нет, я уверен, — шепчет он, — у него уже есть любимый человек, так что я просто обуза, которая мешает ему нормально жить.       — С чего ты взял? — давлю. — Ты говорил с ним об этом? Никогда не делай поспешных выводов, Чанёль, слышишь? Он переводит на меня заплывший взгляд и сжимает мою руку своей большой ладошкой. Я гляжу в его заполняющиеся влагой глаза и открываю рот, чтобы успокоить его, как он резко отворачивается, прячась за длинной чёлкой.       — Я не хочу больше разговаривать с вами, — чётко произносит он несмотря на слёзы в глазах, — не трогайте меня… пожалуйста. Аккуратно убираю руку и отсаживаюсь, а потом поднимаюсь с места и ухожу в здание, направляясь в свой кабинет. Если он не хочет говорить со мной, то я не должен давить и напрягать своим присутствием. Достаточно на сегодня, я должен быть спокоен перед окончанием рабочего дня.