Феномен по фамилии Лонгботтом

      Дела творились странные. Консилиум врачей все-таки вызвал милицию, которую здесь почему-то звали Авроратом, и грудью защищал «беспутное дите» от встреч с родственниками. Но мне было как-то не до этого: целитель Тики решила испробовать на мне разные психологические приемы, которые вычитала в журналах. Тогда мне стало действительно страшно за свое психическое здоровье. Медсестричка долго и сопливо пыталась выяснить причины моей нелюдимости и отсутствия друзей среди детей моего возраста. Нет, мисс Оливия, «дети» моего возраста на работу ходят, а больниц боятся… Но не скажешь же так медсестричке? Приходилось терпеть. И часы психоанализа, и тесты с картинками, на которых резвились шедевры Ван Гога, и даже торжественное чтение вслух слезливых романов про больных детей я честно высидел. Черт с ними, с разговорами, а вот питание!..       Шел десятый день диковинной диеты авторства медсестрички. Ночью снились эротические сны, в которых я плавал в море борща со свининой. Иногда в царстве Морфея я возвращался в свою бытность бедным студентом. В одном сне я жарил картошку с соседями по общаге, наворачивая прямо со сковородки выданным ножом огненные куски, в другом выменивал что-то на кастрюлю супа у единственной девушки на потоке, в третьем ездил в свой родной городок начала девяностых… А затем просыпался, сжимая в руке хрустальный шарик, светящийся красным. Эта так называемая напоминалка мне чем-то понравилась. А так как особых развлечений в больнице не было, то нет ничего удивительного в том, что я частенько замирал с этой фиговиной непонятного назначения в руках, вспоминая прошлую жизнь. Помнится, именно такие шарики разных размеров свисали с модного светильника в гостиной, пока малолетний сын друга триумфально не побил их непонятным образом. Я даже не сильно ругал пацана, потому что сам особого смысла в чудном торшере не видел. Который выбирала бывшая жена, чтоб ей провалиться со своим модерном! Слава Богу, что ничего подобного у этих чудиков-оккультистов не было. Зато других идиотизмов было навалом. Взять хотя бы моих ежедневных гостей.       Ко мне в палату выстраивалась череда милиционеров, то есть авроров, а потому местные и уже почти родные медсестрички меня жалели и — какое счастье — подкармливали, а того самого именинника подселили ко мне в палату. Мистер Коллинз оказался добродушным недостаричком, единственным недостатком которого был склероз. У одной бабульки по имени Бабнастя, царствие ей небесное, с таким же диагнозом я пару лет снимал комнату и с заскоками свыкся, даже помогал ей по мере возможности, а после ее кончины неожиданно оказалось, что квартиру старушка отписала мне. Вот так я и стал обладателем однушки на окраине города, пусть и не приходился божьему одувану кровным родственником. Да, казалось, и до сорока не дожил, а сколько всего вспоминается…       Сегодня моими гостями были два милиционера, будто сошедших со страниц всем известного рассказа Чехова. Один был высоким и до безобразия худым, а невыспавшаяся физиономия имела до того кислое выражение, что на фоне его даже вечно недовольное лицо старшей медсестрички было радостным. Второй был невысок, полноват и абсолютно лыс, зато отсутствие волос на голове с лихвой компенсировала добродушная, но усталая усмешка. Я смотрелся в его голову, на которой отражался свет светильника, как в зеркало, и чувствовал себя персонажем какой-нибудь книги про приключения Ивана-дурака: Толстый и Тонкий почтили меня своим присутствием. — Мистер Блэр и мистер Хьюстон зададут тебе пару вопросов. Ты не против, Невилл? — с ласковой улыбкой спросила медсестричка. — Если ты не хочешь, то тебя никто не будет принуждать.       Мистер Коллинз в это время усердно притворялся спящим, но милиционеров этим было не провести, поэтому разговор пришлось отложить до застекленного балкона с видом на торговые ряды, который медперсонал использовал в качестве курилки. В воздухе стоял тяжелый запах сигаретного дыма, от чего я с грустью вспомнил, что детям курить нельзя. — Политика Министерства такова, что целители имеют право ограничивать общение пациента, так как действуют в его интересах, — недовольно начал Тонкий, открыв окно. — Я не против, целитель Тики.       В свое время мне частенько приходилось сталкиваться с милиционерами, адвокатами и всей этой компанией, в общении с которыми мне помогало чутье. Как-никак больше пятнадцати лет с людьми проработал, поэтому логику и здравый расчет включать не спешил. Выбора у меня все равно не было, а что можно взять с ребенка? Да и оба персонажа подозрительными не были: замордованные выездами, явно с ночной смены, если судить по невыспавшимся и осунувшимся лицам… Не будут прессовать, злости не хватает, настрой у них не тот, но расслабляться рано. Впрочем, медсестричка на моей стороне, что радует. — Процедура стандартная, — деловым тоном сказал Тонкий. — Все по закону, — добавил Толстый. — Без присутствия целителя или опекуна нам не положено с вами общаться, мистер Лонгботтом, — строго пояснил Тонкий. — Меня уже просветили, — кивнул я, разглядывая авроров в упор.       Служители закона явно до этого с детьми не работали, потому что нервничали. Тонкий говорил нарочито-официально, а Толстый — фальшиво-радостно, да еще и в деловом стиле, из-за чего мне хотелось в голос захохотать. Крыша едет не только у меня, что радует. Либо мои галлюцинации многое взяли у своего обладателя. А затем Толстый и Тонкий начали задавать вопросы. — Постарайтесь воссоздать в памяти тот день, — посоветовали мне. — У мистера Лонгботтома амнезия! — воскликнула медсестричка, взывая к совести милиционеров, но те были неумолимы. — Нам нужны хоть какие-нибудь детали, чтобы прояснить ситуацию, — устало ответил Тонкий. — Начнем, пожалуй, с самого простого… — пробормотал Толстый, без воодушевления копаясь в папке с документами. — О, нашел! По статье 320 от 1709 года, лица, не достигшие одиннадцати лет, не имеют права представлять свои интересы в суде без присутствия одного из родителей, опекунов или доверенного лица, а по статье 525 от 1710 года, лица, являющиеся подозреваемыми по делу, не имеют права представлять интересы несовершеннолетнего. — Из этого следует, что Августа Лонгботтом не имеет права представлять ваши интересы в суде, — жестко отрезал Тонкий, высказав вслух то, что и так подразумевалось.       А выводы-то были неутешительными. Императрица Черепов для меня оказалась не безобидной старушкой по мнению местной милиции, которая может назначить мне опекуна хоть из фискальных органов, в народе налоговиков, или тех же мелких чиновников, причем эта парочка из рассказа Чехова так и не осветила свою принадлежность к какому-то фронту. Белые или красные? А, какая разница! Милиционеры пришли — грабят, юристы пришли — грабят…       Дальнейшее описывать не буду, потому что их слова не несли никакой информации, которую я бы не знал. Но мысли мои были далеко не радужными, когда Толстый и Тонкий с помпой покинули больницу. И мой задумчивый вид заметила медсестричка.       Она села на лавку напротив меня и замялась. Вид у нее был почему-то испуганный. Не знает, что сказать? — Невилл… Тебе придется быть свидетелем на суде, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Я знаю, мисс Оливия. — Просто Оливия. — Хорошо, Оливия. Но мистер Хьюстон и мистер Блэр сказали, что я еще маленький? — Да, это так, — согласилась она. — Мистер Фоули, ответственный по делам несовершеннолетних, назначил меня твоим ответственным лицом. — Почему?       Девчонка внезапно широко заулыбалась и попыталась потрепать меня по отросшим волосам. Я не поддался нашествию безумия и мрачно на нее посмотрел. — Это мое решение.       Мне нечего было сказать ей. Молоденькая девушка, которая по незнанию ввязалась в судебное разбирательство, не собиралась оставлять ребенка на произвол судьбы. И даже стало как-то не по себе от того, что всерьез не воспринимал ее наивный щебет про то, что целитель должен нести ответственность за пациента. Но я надеюсь, что медсестричке не придется расплачиваться за юношеский максимализм. Только надеюсь.