Pater Noster

Примечание автора: Я говорила про two-shot, но... эта история в итоге ужасно растянулась (даж-не-знаю-как), и я решила, что лучше разбить её на три части, чтоб выглядела не так страшно и глаза не мозолила. В смысле, каждая из этих трёх «глав» сама по себе длинновата, но я думала о вас, ладно? XD (В оригинальном документе Microsoft Word весь текст занял 43 страницы шрифтом Verdana размером 8 пт. Итого 29,652 слов, не считая названий, цитат и авторских примечаний. Иногда я удивляю саму себя О.о). НО Я СКАЗАЛА TWO-SHOT, так что я просто опубликовала вторую и третью главы вместе, они обе были закончены. НАЛЕТАЙ. Спасибо моим дорогим рецензентам первой части: Mr Tomatoe, anon, Anastasya Debbie, Narroch, Synxailla, lishtar, yellowrose87, lovingbird, emptyjournalsong, flamethrowerqueen, Tensai55 и TechnoRanma! Так, ладно, по выражению Narroch, тут был не прям шотный шотакон. (Ну, скажем, я не пала до низов фандома Тёмного дворецкого и не стала описывать всё в мельчайших подробностях). Но шоты тут было предостаточно и я рада, что меня не закидали помидооооооооооорами за то, что я это написала, лолололол. И кстати, на заметку (это не «предупреждение»), с этого момента фик немного меняет тон повествования. Я даже не знаю, как описать — в каком-то смысле... становится более мистическим? О.о Э, ладно, это как-то сбивает с толку. Увидите, что я имею ввиду, когда начнете читать, я уверена. О, и если вы думали, что это Америка здесь больной на голову... Англия. Bitchplz. Я даже ещё не начинала.

***

Годами крест свисал с самого большого зеркала в доме Англии, пылясь между его визитами, и Англия чувствовал, что обязан снимать и нежно протирать крест всякий раз, когда возвращался. А это происходило всё реже и реже по мере того, как его присутствие в новоявленных Соединенных Штатах Америки стало ненужным и нежеланным. Он нашел здесь березу, из которой вырезал крест. Родиной цепи оставалась Британия, но сам крест никогда не покидал земель Америки. Англия не хотел отделять крест от цепи, пускай Америка и вернул его подарок. Он думал оставить крест дома, когда тем утром отправлялся восвояси; но решил, что неправильно вот так бросить его, как старый стул или подсвечник, как нежеланный предмет мебели. Он хотел зарыть крест в саду, чтобы сгнило хотя бы дерево, и земля забрала бы его обратно; но и такая участь показалась ему неподходящей, слишком человеческой для вещи. Он пересек половину Атлантики и думал выбросить крест за борт в море, чтобы тот утонул как раз между ним и Америкой. Но его ничуть не радовала мысль о том, что волны однажды выкинут крест на берег, и он станет размокшим посланием для неизвестного адресата. Он положил крест в карман и сжал его в ладони, когда прибыл в Лондон — родная земля приветственно прильнула к его ногам. Он решил, что оставит крест у себя: по крайней мере, сейчас. Возможно, он возьмет его с собой в собор Святого Павла. Крест всегда помогал ему молиться. *** Англия не знал, что удивляло его больше: Америка в Лондоне или Америка в компании Дании и Голландии. Англия давно не видел его. На самом деле, с самого тысяча восемьсот двенадцатого года. Америка снова подрос, посерьезнел лицом и начал носить очки. Одет он был аккуратно, но сама одежда уже стала несвежей и мятой, будто он проходил в ней целый день и даже не удосужился расправить с того момента, как надел её этим утром. Это была таверна для моряков неподалеку от порта, что объясняло присутствие Дании и Голландии. Англия часто видел, как они слонялись тут и торговали, как и он сам. Но значит ли это, что и Америка приплыл сюда? Или он прибыл с кем-то из них из чистого любопытства? Америка на Востоке — вот, что странно. Кажется, после той последней войны между ними Америка захотел окончательно разорвать все связи с Англией и Европой. Он покинул Восток и начал продвигаться на Запад в своих собственных землях, так далеко ото всех, как только мог. Англия понимал его: в конце концов, он и сам когда-то видел в Америке спасение от беспощадной европейской суматохи, тихую гавань неисследованной земли; и шел рука об руку с большеглазым ребёнком, который думал, что весь мир — это они двое и дорога, указующая на Запад. Но когда Англия видел, как Америка раскрепощался в чужой компании, это разжигало в нем противоречивое чувство. Дания разговаривал, живо размахивая руками, и Америка наблюдал за ним: он широко раскрыл глаза и внимал каждому слову. Затем что-то сказал Голландия, и все трое засмеялись. Англия мог понять Америку. Ему и самому нравились Голландия и Дания, и он часто пропускал с ними по стаканчику, когда те останавливались у его берегов. И всё-таки, приятно видеть Америку таким раскованным; он всегда был несколько странным ребёнком, любил цепляться за фалды Англии и, в лучшем случае, отказывался отходить от него дольше, чем на час. Тогда Англия не возражал и с удовольствием проводил весь свой день, каждый день в компании мальчика. Но когда Америка повзрослел и его поведение усугубилось, Англия стал спрашивать себя, не избаловал ли он Америку, не испортил ли его. И всё же, Англия не мог избавиться от некоторой... зависти. Вот он, Америка, в его землях столько лет спустя и непохоже, чтобы он жадно искал общества Англии. Да, недавно между ними разгорелись две войны, но они были нациями: в конце концов, всё это порастет быльем. Рука Англии скользнула в его карман, и он почувствовал, как свисает с цепи крест, надежно покоившийся в своем креплении. Делать было нечего — только подойти ближе. Англия расправил свой воротник и как ни в чем не бывало подошел к ним. Он притворился, что не сразу заметил Америку, поздоровался с Голландией и Данией и получил от последнего душевное похлопывание по спине. — Я так понимаю, ты уже знаком с Америкой? — пошутил Дания, жестом указав на Америку. Тот не стал ничего говорить, а только сжато, с надеждой улыбнулся Англии, когда их взгляды встретились. — Англия, это Америка. Америка, это Англия. Будьте обходительны друг с другом. — Да, да, — вздохнул Англия, подыгрывая фарсу Дании. Он протянул Америке руку в знак приветствия. Америка только моргнул — а потом вдруг пошатнулся и ухватился за плечо Дании, чтобы удержаться на ногах. — Он немного пьян, — пробормотал Голландия Англии. — Дания подает дурной пример. Англия и Голландия взглянули на них: Дания втянул Америку в какой-то неуклюжий вальс и управлял им, будто марионеткой. — Он приплыл сюда с тобой? — спросил Англия низким голосом. Голландия кивнул. — Из Азии, — сказал он. — Я навещал Японию — ты же знаешь, мы с ним хорошие друзья — и кажется, Америка с ним тоже сдружился. Я сказал ему, что следом отплываю в Великобританию, и он настоял, чтобы я взял его с собой. Англия моргнул, а потом снова посмотрел на Америку. — Неужели? — рассеянно спросил он. (Сдружился с Японией? Вот это интересная новость — но не такая интересная, как желание Америки отправиться в Британию...). — Что ж, — сказал Дания, когда подошел к Голландии, — мне надо бы отдохнуть, а то я завтра еду домой, — он взглянул на Голландию. — Ты же в Ирландию не поплывешь, да? Голландия кивнул. — Да, нам уже пора, — мягко сказал он. Дания потянулся к Англии и похлопал его по плечу. — Ну, тогда оставляем нашего подопечного в твоих умелых руках. Уверен, из тебя выйдет превосходный отец, — сказал он, закинул руку на плечи Голландии и вышел с ним из таверны почти что строевым шагом. Неожиданно оставшись наедине с Америкой, Англия развернулся к нему. Америка сидел на барной стойке и пристально наблюдал за Англией, чуть склонив голову в бок. Он улыбнулся, когда заметил, что Англия обратил на него внимание. Напился. Англия улыбнулся сам себе, подошел к нему и положил руку ему на спину. — Ну, Альфред, — тепло произнес он, — что скажешь, если я куплю тебе ещё выпивки? *** Америка был очень, очень пьян. Слишком пьян, чтобы самостоятельно стоять на ногах без поддержки и слишком пьян, чтобы сознательно согласиться на что-либо. И это полностью объясняло, как он, раздетый ниже пояса, оказался на коленях Англии в общественном месте и запрокидывал голову в пьяном экстазе. Скорее всего, он даже не помнил, что место общественное. Они сидели за тёмным, грязным угловым столиком в одном из самых известных «музыкальных домов» Лондона. — Как низко ты пал, Angleterre, — промурлыкал Франция справа от него. Он тоже был не совсем трезв, но трезв достаточно, чтобы насладиться каждой секундой бесплатного шоу, что предстало перед ним. — У бедного мальчика всё плывет перед глазами. Ах, наверное, утром ему станет интересно, отчего это у него так болит спина, non? — Пожалуй, — Англия нахмурился. По какому-то странному совпадению он оказался трезвее всех. — Скажи, ты не прочь заткнуть свое жерло на секундочку? Альфред тяжеловат. Если не дашь мне сосредоточиться, я его уроню. — Хм, — Франция наклонился к столику, подпер одной рукой подбородок и хитро покосился на них поверх своего бокала. — Тяжеловат? Неужели? — Он пробежался оценивающим взглядом по изгибам обнаженных бедер Америки. Тот был пухловат в некоторых местах, где ещё не сошел детский жирок. — Не соглашусь с тобой, mon cher: мне он кажется вполне аппетитным. Надо будет потом и мне с ним развлечься. Англия замер. Задыхающийся Америка сник на его коленях, его очки были готовы вот-вот упасть. Он так опьянел, что едва оставался в сознании. Со своего места Франция не видел, возбудился ли Америка, но рассудил по опыту, что мальчишка вполне мог допиться до импотенции. Ни для кого не секрет, что Англия делал это ради собственного удовольствия. Стриптиз-шоу его возбудило, и он выждал, пока Америка не будет готов впечататься лицом в стол, а затем увлек мальчишку к себе на колени, шепча на ухо всякую чепуху, и стал раздевать, чтобы ублажить себя. — Ты, Франциск, — прошипел Англия, — больше никогда не коснешься его, трезвого или пьяного. Я достаточно ясно выразился? Как-то раз ты с ним уже «развлекся». — Но это было так давно, — добродушно пожаловался Франция. — Ей-богу, Артур, ты так несправедлив к своему Старшему брату, — вздохнул он. — Хотя, ты, в общем-то, никогда не умел делиться. — Если тебе так хочется, — резко ответил Англия, раздраженно оттолкнув сонного Америку, который попытался уткнуться носом ему в шею, — займись его братом. — Ах, Матьё? — засмеялся Франция. — Ты про моего дорогого Матьё, которого ты оторвал от меня с руками и ногами? А что такое, неужели он не так мил твоему сердцу, как дорогой Альфред? Англия похотливо пробежался руками по бедрам Америки вниз, к его ногам, заставляя его ерзать и ворочаться в и без того шатком положении. — Мы оба знаем, что я предпочитаю Альфреда, — бесхитростно ответил он. — Потому что Альфред тупее, — высказался Франция, — и его проще заманить в твою постель, — он прокашлялся. — Это место — исключение, конечно, — пробормотал он себе под нос. — Ах, Артур, ты с каждым днем опускаешься всё ниже. Боюсь, твоя непристойность не знает границ: ох уж эти твои музыкальные дома и грязные песни, твои бордели и магазинчики с порнографией. А что, дурнеешь вслед за мной, непослушный мальчишка. Что дальше, Мулен Руж посреди Пикадилли-сёркус? Англия наконец-то расстегнул воротничок и взглянул на Францию. — Не возражаешь? — выпалил он. — Убирайся, я занят. — Возражаю? — повторил Франция. — Non, non — только, пожалуйста, не жди, что я буду вспоминать о манерах в таком месте и в такой компании, — он опустошил свой бокал. — Но есть другое предложение: одолжи мне парочку твоих грязных монет, чтобы я мог позволить себе компанию более приятную, и я оставлю тебя и твоего пьяного, натасканного шлюхомальчика в вашем углу, — его ухмылка помрачнела. — Либо так, либо я с удовольствием останусь тут и посмотрю, как ты трахаешь дорогого пьяного Альфреда, как смотрел бы одно из лучших лондонских пип-шоу: с превеликим интересом. И на следующее утро я первый побегу рассказывать дорогому мальчику, что именно случается с ним всякий раз, когда ты приглашаешь его на дружеский вечер, дабы «улучшить ваши отношения». Англию не очень-то беспокоили угрозы Франции. Он поудобнее откинулся на скамью, сжал бедра Америки и немного подвинул его. — У Альфреда в карманах брюк есть монеты, — рассеянно сказал он. — Возьми их. За шиллинг даже ты сможешь найти себе компанию по душе. — Сомневаюсь, — пробормотал Франция, но встал, нашел отброшенные в сторону брюки Америки, взял явно больше шиллинга, а затем растворился в толпе. Англия положил руки на пояс Америки, чтобы удержать его. Казалось, мальчишка вот-вот отрубится: он рухнул на грудь Англии, пальцы запутались в шелке его распахнутого воротника. Америка явно был уже не так восприимчив, как пять минут назад. Англия протянул руку, чтобы расстегнуть рубашку Америки: его сюртук уже был распахнут, и синяя шелковая галстук-бабочка болталась у него на шее. — Думаешь, я низко пал, Альфред? — нежно спросил он, почти нараспев: таким тоном разговаривают с совсем маленькими детьми. — Право же, как невежливо со стороны Франции предполагать, что раз я нахожу тебя достаточно привлекательным для плотских утех, значит, я занижаю свои требования? Во всяком случае, ты-то будешь посимпатичнее парижских шлюх. И лондонских тоже, если уж на то пошло. Америка двинулся у него на коленях, но ничего не сказал. Англии стало интересно, помнил ли он вообще, где они находились, с кем он был, и что сейчас его насаживали на член. Англия распахнул рубашку Америки и посмотрел на его грудь. Совершенно голую. Крест снова оказался в кармане Англии. Он всегда носил его под предлогом — предлогом для самого себя — что однажды ему подвернется возможность снова надеть крест на шею Америки с его согласия. До сих пор такая возможность ему не подвернулась ни один раз из тех, что Америка стерпел его компанию в обмен на выпивку в захудалых трущобах Лондона или Нью-Йорка. (Потому что теперь им, по крайней мере, нравилось притворяться друзьями). О, одно дело — довести Америку до состояния, когда он уже не мог стоять, воспользоваться им, когда он не мог сознательно отказаться. Но Англия знал, что с нынешним положением дел ему никогда уговорить Америку без помощи Господина Ликера. Так что, разумеется, Америка улыбался ему сквозь пелену опьянения. Что интересно, Англия забывал о морали, когда дело касалось быстрого перепиха с Америкой в тёмном, грязном полуборделе, но отказывался снова надевать крест на шею мальчишки без его трезвого согласия. Когда он закончил с ним в пропитанной джином грязи так называемого джентльмен-клуба, Англия отвел Америку назад в отель, подобно тому, как раньше он всегда укладывал его в постель. Но его усилия всё равно бы никто не оценил. Несколько минут Америка мог побыть довольно приятной грелкой для колен, но когда Англия закончил, мальчишка почти заваливался на бок в пьяном угаре. Весь путь домой Америка проспал в кэбе и его ничуть разбудил сбивчивый шаг лошади и неровные, изогнутые улицы Лондона. По прибытию в отель Америка доковылял до третьего этажа и окончательно вырубился к моменту, когда Англия наполовину раздел его и укрыл одеялом. Англия поставил газовую лампу на стол из красного дерева, снял свой бархатный сюртук и опустился в мягкое кресло. Он был почти трезв: достаточно трезв, чтобы подумать о последствиях. — Что же мне с тобой делать, а? — поинтересовался он вслух, пока наблюдал за спящим Америкой. — В самом деле, как славно, что я присматриваю за тобой. Америка, конечно же, не слышал его. Англия вздохнул и подпер голову руками. Он оказывался в таком положении не в первый раз. В такие минуты он раздумывал, не стоит ли ему просто остаться с Америкой, а не выскальзывать из комнаты, как только тот заснет. Разве не стоило Англии просто забраться в постель к молодому человеку, которого он знал ближе всех, и лицом к лицу встретить последствия его похмельного негодования утром, за совместным завтраком? Если бы он только мог перестать пользоваться им, возможно, всё повернулось бы иначе. Он часто спрашивал себя, почему он так поступал. Что это, его представление о мести? Плата Америке за то, что тот бросил его много лет назад? Единственный способ удержаться рядом, когда на самом деле Англия знал, что Америка в нем больше не нуждается? Когда Франция сопровождал их на питейные экскурсии, призванные заглушить недостатки викторианской эпохи, царящей в их землях, он никогда не упускал возможности подколоть Англию за то, что тот был ужасно и безнадежно влюблен в ребёнка вполовину младше себя. Франция говорил, что Англии придется отпустить Америку, если он хочет исцелить свое сердце. И что спаивать Америку, а потом трахать у запятнанного элем стола в сомнительном заведении на Флит-стрит в два часа утра — не лучший способ забыть его. Может, Франция в чем-то был и прав. Но Англия решил, что забыть Америку, полностью оторваться от него — выше его сил. Он просто не мог без него. А такое положение дел, пускай и плачевное — всё же лучше, чем ничего. Америка всё ещё слишком доверял Англии. (— Ты погубил его, — ликующе размышлял Франция, наблюдая, как шатающийся Америка забирался на колени довольно безучастного Англии. — В конец погубил, Angleterre. А ведь я здесь наблюдаю много лет тяжкого труда.) Англия встал, выудил из кармана крест, сжал его в руке, подошел к кровати и остановился, чтобы взглянуть на спящего Америку. Хмель крепко ударил ему в голову: его лицо раскраснелось до самых щёк, и жар до сих пор не спал. Тёмные ресницы Америки вздрогнули, хотя он наверняка был слишком пьян, чтобы видеть сны. Англия наклонился и поцеловал его в лоб. Это был самый нежный и сладкий поцелуй за всю ночь, который он берег до момента, когда мальчишка заснет. — Я люблю тебя, Альфред, — пробормотал он и положил крест на прикроватный столик, — даже если я больше никогда тебе не понадоблюсь. Его поцелуй разбудил Америку не больше, чем его безмолвный уход; крест возвратился в его карман. Почему-то, хоть это и было глупо, он мог заставить Америку заняться с ним сексом, но не принять крест. Он не мог, потому что знал, что Америка нарочно вернул крест обратно. Не мог, потому что не знал, почему Америка так поступил. *** Стоило Америке оказаться в траншеях, и Англия в первую же ночь споил его. Недостаточно, чтобы заманить в свою постель; но достаточно — он надеялся на это — чтобы не дать соврать, когда Англия спросил, почему Америка вернул ему крест тем вечером, перед генеральным сражением Войны за независимость. Он вытащил цепочку из нагрудного кармана своей формы и помахал им перед лицом Америки, как маяком, словно пытался загипнотизировать мальчишку, чтобы тот ответил честно. Америка как кот наблюдал за покачиванием цепи взад-вперед. Его плечи приподнялись, будто он собрался схватить её; но вдруг они поникли и он нарочно отвернулся, чтобы с показным интересом понаблюдать за крысой, скребущейся в углу блиндажа. Англия и глазом не повел. Он выхватил из-за пояса револьвер и застрелил крысу; Америка резко подпрыгнул, широко раскрыл глаза и снова обратил внимание на Англию. — Я задал тебе вопрос, — холодно произнес Англия и грубо засунул револьвер обратно. Америка сглотнул. Его брови заметно нахмурились. — А меня тоже пристрелишь, если не отвечу? — тихо спросил он. — Альфред, у меня нет времени на твои глупости. Вопрос был вполне простой. Наступила долгая тишина. — Потому что, — вдруг выпалил Америка, — когда ты дал его мне, то сказал, что он убережет меня от чудовищ. — И он не уберег? — нежно спросил Англия. Во многих смыслах Америка всё ещё оставался таким ребёнком. Им легко можно было манипулировать, можно было убедить его изменить свое мнение на тот или иной счёт. Не имело смысла даже присутствие Америки у колючей проволоки протяженностью в милю и грязи, которая отделяла их от Германии и Австрии. Рядом с ними за короля и родину умирали мальчишки пятнадцати и шестнадцати лет: все, кто пожертвовал своими жизнями в битве на Сомме, приходились кому-то сыновьями. Нет, юность Америки ничего не значила. Она лишь мешала ему разглядеть ту жестокость, с какой относился к нему Англия. Америка никогда, ни разу не брал над Англией верх — даже не пытался — с того раза на поле боя. Вместо этого он был счастлив отдаться рукам, которые пользовались им всю его жизнь — под предлогом или выпивкой. — Хочешь сказать, крест не уберег тебя от войны? — продолжил Англия. Но Америка только покачал головой. — Нет, — ответил он, — это произошло позже: я слышал, как ты что-то прошептал мне на ухо, и вдруг понял, что я должен вернуть тебе крест, который ты вырезал для меня. Что он, быть может, защитит тебя. — Ещё мгновение он наблюдал за покачиванием цепи, а потом снова взглянул на Англию в пьяном отчаянии. — Зачем ты снял его, Артур? Я надел его на твою шею так же, как и ты когда-то на мою. — Потому что он твой, Альфред. И снова тишина. Америка посмотрел на алый полукруг в углу и поморщился, когда заметил, как далеко разлетелись кусочки плоти и костей по полу. — Что я сказал? — допытывался Англия. — Не помню, чтобы я что-то говорил. Скажи мне. — Ты... — Америка рассеяно махнул на него рукой. Он всё ещё разглядывал останки крысы — очередной жертвы Англии. — Да это уже и неважно. (Всё это произошло мучительно и неуклюже, Америка всё не мог сообразить, как удержать Англию на месте, и причинял ему боль каждым своим движением. Англия схватился за шею Америки и оперся щекой о плечо мальчишки. — Не ты, — пробормотал он, закрывая глаза. — Чудовище.) *** — Так значит, теперь всё кончено, — безразлично произнес Америка. — Кончено, потому что ты так сказал. Час назад вы посылали людей насмерть друг против друга, а теперь мы все выползем из траншей, отряхнемся, пожмем друг другу руки и станем друзьями— — Альфред, перестань. — А разве всё не так? — выпалил Америка. — Разве не это произойдет, Артур? Что союзники, что враги: они меняются так же быстро, как бросаются слова, и британец либо поднимет, либо сложит ружье, завидев девятнадцатилетнего немецкого мальчишку, который годится ему в сыновья— — Альфред, я больше не желаю это выслушивать! — Англия услышал пронзительный звук и вскинул голову. — Вот он, свисток. Наверх и вперед, приятель. И бога ради, брось ружье, — он потянулся к Америке и вырвал винтовку из его рук. — Брось, я сказал! Америка неохотно расстался со своим ружьем и Англия практически вытолкал его к лестницам, придерживая за руку. Только что пробило одиннадцать, и над ними не раздавалось ни звука. Беспощадно серое небо простиралось над траншеями, раскинулось над Ничьей землей. Изможденный Франция, у которого, похоже, отлегло от души, нагнал их у лестниц. Канада последовал за ним. — Где Австралия? — рассеяно спросил у него Англия. — Я давно его не видел. — Ещё дальше, — сказал Франция. — Но он получил сообщение. — Отлично, — Англия кивнул. Все они замерли, вслушиваясь в тишину. — Ну что, пойдем наверх? — решил подтолкнуть их Англия. И прежде, чем услышать их согласие, он первым полез наверх и пропал из виду. Поле шрамом простиралось по земле Франции. Последствия резни испещрили поле, будто плуг, усеяли костями и искореженными трупами павших солдат в пробитых шлемах и разорванных мундирах, проржавевшими винтовками и спиралями колючей проволоки, вплетенными в грязь, словно кружево. Низко над полем висел туман. Сквозь него проглядывались выбивающиеся из общей линии силуэты живых, восстающих средь мертвецов. То были живые Германии, Австрии, Венгрии и их людей, бившихся за территорию, которая всего час назад была ничьей землей и всеобщей могилой. Англия наблюдал за всем этим с мрачным чувством удовлетворения. В конце концов, именно так должна выглядеть война. Он почувствовал руку на своей спине и взглянул направо: думал, что это Америка пришел к нему за утешением. Вместо него он увидел Францию и раздраженно отвернулся. — Ну что? — выдал Англия. — Отличную мы работенку провернули, non? — рассудил Франция. — Сейчас-то твоя жажда крови удовлетворена, Angleterre? Англия отшатнулся от него. — Отвали от меня, — рявкнул он. — Что, не найдется доброго словечка для Старшего брата? — довольно спросил Франция. — Может, тогда найдешь доброе словечко хотя бы для своего чада? Он вскинул руку. Англия проследил за манерным жестом и увидел, что Франция показывал на Америку. Дрожащего Америку с широко раскрытыми глазами, который упал на колени, пока оглядывал представшую перед ним картину, и едва замечал объятие, в которое заключил его дорогой, тихий брат. Англия рассеяно отвернулся. — О, я и не такое видел, — пробормотал он. — Порой он просто невыносим. Пугается во время бомбежек, плачет, если его оставить одного, постоянно ослушивается приказов и отказывается оставаться в своей комнате на ночь. Говорю тебе, в такие моменты жалею, что это я его взрастил... Франция коротко и холодно усмехнулся. — Angleterre, Артур... Можно я просто скажу: я удивлен, что он вообще дожил до того, чтобы лицезреть этот Ад, учитывая, что его взрастил ты, — Франция ухмыльнулся. — Видишь ли, у Старшего брата не найдется доброго словечка для тебя. Не забывай, что это я взрастил тебя, и, в конце концов... я хорошо тебя знаю. Я знаю, на какую жестокость ты способен. Англия снова посмотрел на него, но взгляд ожесточился пуще прежнего. — Чего ты хотел от ребёнка? — продолжил Франция низким и вкрадчивым голосом. — Полагаю, это твой очередной каприз. Прилив доброты, который закончится, как только тебе всё наскучит. А ты, когда скучаешь, в ту ещё дрянь способен превратиться, да? — Он положил руку на плечи Англии. — Мм, Артур? Не в тот ли момент, когда на тебя накатывает скука, ты достигаешь низов гнусности? Не тогда ли ты развязываешь войны, заключаешь союзы и бросаешься в такую дикость, как пиратство? О, Артур! Помнишь ли ты кролика, которого я подарил тебе, когда ты был ребёнком? Твоего любимца? Англия заерзал под его прикосновением, не смея ответить. Франция ухмыльнулся. — Ах, конечно же помнишь. Это было так давно, но как ты мог забыть? Ты обожал этого petit lapin, хм? Но вдруг, экая причуда! Что случилось с кроликом, Angleterre? Что ты с ним сделал? — Я убил его, — безэмоционально ответил Англия. — Я задушил его кожаным шнуром, а потом зарыл в дальнем углу сада под березами. Я копал могилу больше часа, потому что хотел, чтобы она была глубокой. — Да, вот уж причуда, — рассудил Франция. — Зачем, Артур? Зачем убивать его, если ты так его любил? В этот раз Англия подумал, прежде чем ответить. — Ему было больно, — сказал он. Его голос всё ещё не выражал эмоций. — Колючка впилась ему в лапку. — Маленькая царапина. — И всё же, я решил, что лучше избавить его от страданий. — Такое ты уж маленькое, мерзкое создание, — промурлыкал Франция, сжимая плечи Англии; а потом хитро взглянул на Америку. — Поэтому я жду, что с ним произойдет то же самое. Я думал, ты будешь его холить и лелеять, пока он тебе не наскучит, а потом под каким-нибудь изощрённым предлогом убедишь себя отвести его в лес, где никто не услышит его криков. Я ждал, когда ты это сделаешь. И я всё ещё удивлен, что ты этого не сделал, и он до сих пор жив, — Франция вздохнул. — Конечно, ты себя показал иначе. Даже не буду сетовать на то, что ты не повесил его на той же березе, под которой играл с ним, когда отвел в свою постель ещё совсем мальчишкой— — Каким был и я, когда ты отвел меня в свою постель, — резко перебил его Англия, вырываясь из хватки Франции. — О, разумеется, ты прав, Франциск. Разумеется, я думал убить его. Это было бы так просто. Он так безоговорочно доверял мне, что я, пожалуй, мог бы уговорить его, чтобы он дал мне обезглавить себя топором. Но я не хотел этого, поэтому я продолжал бежать в Европу, чтобы сдержаться и не вцепиться ему в глотку. И зачем обрывать нанесённые мной увечья вот так? Почему бы не позволить мальчишке вырасти, губить его дальше, и посмотреть, во что он превратиться? — Эгоистичный эксперимент. И теперь ты жалеешь о нем? — Разве это не воспитание? — Неудачное воспитание, пожалуй. — Тогда неудачник и ты, Франциск: ты взрастил убийцу. Тот кролик был у меня не последним. — И не первым. Я даже не удивлен. — Что ж, не переживай, — наконец, Англия отошел от него. — На какое-то время это развеяло мою скуку. *** — Я еду домой, — сказал Америка. — Да, думаю, так будет лучше всего, — рассеянно ответил Англия, растирая голову Америки, пока мальчишка смывал с себя грязь. Америка сидел в старой чугунной ванне у камина: это лучшее, что нашлось в таком маленьком, дешевом отельчике. Англия встал на колени, чтобы промыть волосы Америки. Он думал, что Америка возмутиться, скажет, как раньше, что он уже достаточно взрослый, чтобы мыть голову самостоятельно, но он только обмяк. И, кажется, он радовался тому, что Англия здесь. — В смысле, завтра, — продолжил Америка. — Я больше не могу здесь оставаться, Артур. Это... всё это просто— — Я знаю, — по привычке перебил Англия. Он поцеловал правое плечо Америки, голое и мокрое от пара. — Согласен. Всё это не для тебя. Оставь переговоры нам, Альфред. На секунду Америка замолчал. — Издеваешься надо мной, да? — мягко произнес он. — Злишься, что я уезжаю, думаешь, что я просто трус, бегущий от всего этого— — Альфред, всё в порядке, правда, — Англия взял кувшин теплой, чистой воды, стоявший рядом, и безо всякого предупреждения вылил на голову Америки, смывая остатки мыла. — Просто позволь папочке с этим разобраться, м? — И что вы сделаете? — спросил Америка, убирая волосы от глаз. — Разорвете Германию между собой? — Думаю, что так, — рука Англии скользнула в воду и смахнула дорожку мокрой грязи с согнутого колена Америки. Он был слишком велик для этой ванны, его плечи — слишком широки, ноги — слишком длинны. — Ну, хватит. Думаю, ты уже чистый. Америка кивнул и неуклюже выкарабкался из ванной — словно паук выполз из угла своей сети — взял с полки над камином полотенце и накинул на себя, будто плащ. — Не запеченный в грязи шестимесячной давности, — вздохнул он, устроившись рядом с камином и обмотавшись полотенцем, — и теплый. — Настоящая роскошь, — согласился Англия. Америка взглянул на него. — Ты сейчас будешь мыться? — спросил он. — Да. — А ничего, если я здесь посижу у камина? — Нет, конечно. Альфред, думаю, меня ты видел голым больше раз, чем... ну, много чего другого, — Англия пренебрежительно махнул рукой. — К тому же, даже если бы я и стеснялся, ты всё равно без очков. — Ну да, я без них мелкие детали не вижу. — Альфред Франклин Джонс, если ты не прикусишь язык, то будешь спать на полу. — Артур как-там-твое-второе-имя Кёркленд, я только что провел год в траншее. — Попробуй провести там четыре года, я имел в виду пол в коридоре и, — Англия стянул с себя галстук, — у меня нет второго имени. Америка заткнулся. Англии в ванне было куда удобнее: он перекинул ноги через края ванны и соскользнул вниз так, чтобы вода доставала ему до ключицы. Вода уже загрязнилась, поскольку Америка принял ванну раньше него, но в такие времена им просто приходилось делиться водой, вот и всё. Это было неважно. Наверняка пройдет ещё месяц, прежде чем он сможет отмыться окончательно. Было просто приятно чувствовать, как горячая вода обволакивала его, словно одеяло, и слышать только треск огня в камине: никакой пальбы, взрывов и стонов умирающих. Америка подошел ближе, стал играться с ногами Англии и упрямо схватился за одну из них, когда Англия попытался убрать ноги. Мальчишка всё ещё кутался в полотенце, словно в пелену, и выглядывал оттуда из-под самодельного колпака. Америка повторил рукой контур пальцев ног Англии, а потом приложил свою раскрытую ладонь к его ступне. — Ты такой крошечный, — размышлял Америка. — Только взгляни: моя рука почти длиннее твоей ступни, — он поцеловал лодыжку Англии. — Я не крошечный, — фыркнул Англия, наконец отдернув ногу. — Нет, крошечный, — без особого рвения возразил Америка. — Но в этом нет ничего плохого. Ты мне нравишься таким, какой ты есть. К тому же, все вокруг тебя до сих пор боятся, поэтому неважно, высокий ты или не очень. Англия вздохнул и закрыл глаза. Он выдохся, а от царившего тепла и покоя клонило в сон. — А ты боишься меня, Альфред? — прошептал он, не раскрывая глаз. — Нет, — ответил Америка. — Разумеется, нет. Что ж. Какая ирония. Если бы он только знал, как близко витала смерть: как однажды его чуть не задушили подушкой; или как в другой раз чуть не утопили в озере; или как, совсем недавно, пока он спал, штык Англии чуть не перерезал ему горло. Конечно же, Англия не хотел убивать его в самом деле: поэтому он всегда сдерживался в последний момент, поэтому он со всхлипом отбросил штык. Он просто чувствовал себя обязанным сделать это. Нет, дело не в этом. На самом деле, он хотел убить Америку. Просто он не хотел, чтобы Америка был мертв. Он не мог вынести даже мысли о разлуке с ним — но он хотел убить его, да. Он хотел видеть, как Америка умирает. Он был убежден, что это будет прекрасное зрелище. Такую картину не каждый день увидишь, такая картина развеет его скуку, навеянную Америкой, потому что Америка иногда действительно докучал ему: замыкался в себе и мастерил глупые безделушки, пока Англия оставался империей, не желавшей сидеть и наблюдать, как мальчишка запускает заводные аэропланы. Намного интереснее было бы замучить его до смерти. Но смерть, разумеется, была необратимым последствием — это он понимал лучше некуда — и поэтому он каждый раз останавливал себя. Зачем растрачивать Америку ради краткого мига наслаждения? В конце концов, Америка ушёл одеваться. Он достал свою старую ночную рубашку с изношенными манжетами, от которой отодрал кружево, сел на кровать и стал сушить волосы. Англия вылез из ванны, переоделся в принесенную из траншей фланелевую пижаму, которую он почти не надевал — тогда было слишком холодно — и присоединился к Америке. Конечно же, в номере стояла только одна кровать: старая, с металлическим каркасом и тонкими простынями. Да и весь этот отель, который находился прямо в сердце искореженной войной Франции, выглядел так, словно его не ремонтировали с самых тысяча восемьсот шестидесятых. Треснувшие обои отслаивались от стен, будто пальмовые листья, работала только одна маленькая лампа, в потускневших зеркалах едва ли можно было разглядеть отражение, под раковиной жила плесень, камин закоптился. А кровать, едва способная вместить двух человек, провисала посередине. Какой роскошью всё это казалось тем, кто только что выполз из траншей. Америка придвинулся к стене, чтобы освободить место для Англии, жадно сгреб его в охапку, когда тот устроился поудобнее, и прижал к своей груди. Траншеи оставили ему на память страшные муки, бомбежки и артобстрелы — нервный тик, и по ночам он прижимался к Англии, чтобы не дрожать. Учитывая его размеры, он не мог спрятаться в объятиях Англии, как когда-то, поэтому он заключал его в свои объятия и не желал отпускать, как бы Англия не вертелся. Будто Америка считал его талисманом, способным прогнать сны о смерти и разрухе. Какая ирония: Америка думал, что с Англией он в безопасности, что Англия защитит его. О, и Англия всегда защищал его, всю его жизнь — от всего на свете, кроме себя. Англия всё ещё чувствовал вонь грязи и пороха, которая липла к ним, блуждала среди больничного запаха их номера: запаха дешевого мыла и затхлой постели. В комнате стоял холод, и тепло камина едва ли могло её согреть. Америка дрожал и крепче прижимался к нему, переплетая вместе их ноги, чтобы удержать тепло. Англия не спал в его объятиях: он прислушивался к их неровному дыханию и громкому тиканью грязных настенных часов. Не так давно пробило одиннадцать, а значит, вот уже двенадцать часов, как наступило прекращение огня. Англия выдохся, но не устал, и оставался в сознании, пока у Америки не начались кошмары. Америка беспокойно заерзал, над нахмуренными бровями проступил пот, и всё же, он крепче прижался к Англии — а Англия безмолвно, неподвижно, без всякого возмущения сдался его хватке. Он уже привык, привык делить постель с перепуганным ребёнком, и теперь это его почти не беспокоило. В конце концов, Америка, который плакал об ужасах, что ему довелось увидеть — это тот же Америка, что плакал о призраках. Грязь. Англия всё ещё ощущал её запах так же явственно, как если бы они до сих пор находились в траншеях. Он всё ещё чувствовал её на своей коже, пускай он и искупался (в воде, уже замутненной грязью). Он всё ещё чувствовал её на Америке, когда тот выдыхал ему в шею. Запах клаустрофобии, мокрый и запоминающийся, слишком походивший на запах гробовых досок и соленых горстей пепла; на сладкий, сонливый дурман маков и горечь пайкового кофе, который подавался в емкостях, ржавых от дождя. Вот, чем пах Америка. Запах лип к его коже, будто он уже никогда не отмоется, и всё это напоминание того, как Англия трахал его то у одной пропитанной грязью стены блиндажа, то у другой, и с радостью — на койке Франции, как только Америка оказывался свободен. Англия помнил, как пьяный Америка сжимал в руках маки, которые подобрал по пути к траншее Союзников, как он взял Америку той ночью, пожирая его чистоту, его запах; очернил его собой, вжимал спиной в грязный пол, упивался его стонами, а затем заглушал их поцелуями, шептал, что всё в порядке, всё образуется, ему не надо волноваться, ведь папочка любит его, никогда не причинит ему боли, никогда не подставит под удар. Хм. Зачем пытаться вымыться в уже грязной воде? Это бессмысленно. Неудивительно, что от них обоих разило Адом. И Америка. Америка, которого так долго губили, ставший именно таким, каким Англия надеялся его не увидеть; сломленный, чересчур избалованный — уж слишком в детстве берег его Англия. А теперь война заставляла его плакать, видеть чёрно-белые сны с колючей проволокой, штыками и кровью, заставляла бежать на Запад. Грязный, грязный, грязный. Он уже никогда не отмоется. Неудивительно, да? Англия выскользнул из его рук, залез на него сверху и задушил. — Артур. Англия, — Америка растряс его. — Я уезжаю. Мне нужно поймать поезд до гавани. Англия открыл глаза и посмотрел на него. Конечно же, он не умер. И снова Англия не смог заставить себя сделать это: закончить начатое, избавить его от страданий. Но он подобрался близко — ближе, чем когда-либо. На Америке остались синяки. Он высоко приподнял свой воротник и аккуратно завязал галстук, но их всё ещё было видно: кружок тонкой синевы вокруг горла, напоминавший цепь. — Да, — рассеяно отозвался Англия, снова закрывая глаза. — Да, думаю, так будет лучше всего. Уходи, Альфред. Езжай на Запад, там безопасно. Америка кивнул, потирая руку так, будто ему хотелось сказать что-то ещё. — Подай мне мой сюртук, — сказал Англия, вскинув руку. — Тот, что от мундира. Америка поспешил за сюртуком, принес его и повалил Англии на грудь, с любопытством наблюдая, как Англия рылся в каждом из карманов своего грязного зелёного одеяния, а потом схватил что-то и сжал в кулаке. — Что это? — спросил Америка, словно по принуждению. — Что у тебя в руке, Артур? — Подарок для тебя. — В этот раз он не стал говорить «мой дорогой». — Раскрой ладони, если хочешь его получить. Америка замялся. Затем он подставил раскрытые ладони. Англия придвинулся ближе и уронил в его руки крест. Холодная цепь обвила ладони Америки. — Носи его бережно, — безразлично сказал Англия. Он повернулся на бок и снова заснул. (— Что ты делаешь? — спросил Америка, открывая глаза. Судя по голосу, он не паниковал и не боялся. Англия улыбнулся ему в темноте, крепко сжимая руками его горло. — Убиваю тебя, мой дорогой.) *** — Всё ещё хочешь пить, Альфред? Задав вопрос, Англия налил ещё стакан воды и подтолкнул его к Америке, который сидел за противоположным концом стола. Ограненное стекло скользнуло вперед, сверкая в тусклом свете позднего лондонского вечера. Ни жары, ни сухости, ни пустоты, ни пыли: в распоряжении Англии, как и всегда, имелось столько дождя, сколько бы он пожелал, и даже больше. Деньги ещё оставались, только вот славные деньки рубиновых манжет и золотых брошек на шелковых жилетах для Англии закончились вместе с тысяча девятьсот двадцать девятым, и точно так же Америке пришлось распрощаться со своими Ревущими двадцатыми; но вода. У Англии была вода. Благословленный дождем остров никогда бы не познал Пыльного котла, никогда не испытал бы такой жажды. (Англия послал ему телеграмму. «Приходи ко мне, и я утоплю тебя в таком количестве воды, в каком пожелаешь». Нужно было снова выманить Америку на Восток.) Америка не колебался. Он взял стакан и опустошил его, откинулся на стуле и тяжелой рукой опустил стакан на стол. Он даже не мог вспомнить, сколько воды он выпил. Англия просто сидел рядом с кувшином и наливал стакан за стаканом, зная, что Америка выпьет. Вода переполняла его, ремень сжимал раздутый живот, и внутри него не было ничего, кроме воды. Столько воды он не выпивал никогда, но и это ещё не утолило его жажду; сухость до сих пор сжимала его горло, губы трескались, кожа оставалась грубой и стянутой. Англия безмолвно налил ему снова, и Америка снова выпил. Он устал пить, для удобства ему пришлось расстегнуть ремень, но внутри всё кричало: «ещё». — Кажется, ты чем-то расстроен, — рассуждал Англия, пока наблюдал, как Америка наклоняется вперед и прижимает ладони ко лбу. — Ещё? Он поднял кувшин и Америка вскинул руку, чтобы остановить его. — Не могу, — сказал он, — я больше не могу пить, места нет, — вдруг он довольно усмехнулся. — Хочешь, чтобы я взорвался, Артур? Чертовски уверен, что ты не захочешь видеть мои внутренности на этих прелестных картинах, которые ты годами воровал у Франции. — А ещё у Испании и Италии, — Англия равнодушно наполнил стакан снова. — Уходишь от вопроса. Ты ещё хочешь пить? — Чертовски. — Тогда пей. Америка выпил. Он не мог отказаться, хотя его живот уже начинал побаливать от давления. Он поставил стакан и рухнул на стол. — Я взорвусь, — утвердительно сказал Америка. — Я предупреждал тебя. Когда будешь подбирать мои кишки, знай, что ты сам виноват. — Не глупи, — Англия встал и обогнул стол. Несмотря на его финансовое положение, он всё ещё выглядел на удивление собранным. В отличие от Америки, на чьей рубашке с протертыми локтями недоставало трёх пуговиц. — Но если ты уверен, что с тебя хватит, то мы можем двигаться дальше. Он положил руку на плечо Америки и легонько подтолкнул его: он хотел, чтобы Америка встал. Америка послушно поднялся, чувствуя, как двигается внутри его тяжелого живота жидкость, словно одно из его озер: Мичиган или Эри. — Дальше? — осторожно спросил Америка. Он скинул руку Англии со своей спины. — Что ты задумал, Артур? Англия сухо ухмыльнулся ему. — Задумал? Ты слишком высокого обо мне мнения, — он опустил руку, чтобы крепко похлопать Америку по поясу. — Разве я не говорил, что у меня есть решение? Америка устало посмотрел на него. Его очки запылились, как и он сам, и он был совсем не в настроении для загадочных игр Англии. — А что ты можешь сделать? — спросил он. — Ну, кроме как заставить меня выпить половину Темзы. — Если бы эта вода была из Темзы, ты бы уже умер, — Англия снова похлопал по нему, уже более настойчиво. — Ты просто должен довериться мне, Альфред. Хоть на это-то ты способен, правда? — Пожалуй... — Америка поддался толчкам Англии и позволил увести себя в следующую комнату, выбитый из колеи тем, что вода колыхалась об стенки его желудка, будто море. Его отвели в комнату с высокими потолками и без мебели, за исключением старого стола у самой дальней стены. Рядом со столом располагалось нечто, напоминавшее груду больших картин, покрытых тканью и толстым слоем пыли. Единственное, что находилось посреди комнаты — это ванна, стоявшая на голых досках. Она совсем не походила на то скудное корыто, которое они делили между собой в тысяча девятьсот восемнадцатом. Конечно, это была старая, но зато роскошная ванна: белый фарфор изгибался, подобно лепестку или ракушке, гордо восседал на бронзовых ножках в форме львиных лап. Ванная была большой, глубокой и полной воды — чистой, прозрачной, холодной. — Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я выпил это... — сказал Америка после продолжительного молчания и тревожно взглянул на Англию. — Нет, — вздохнул Англия. — Я хочу, чтобы ты туда залез. — Да не надо мне в ванну, — Америка оглядел свою пыльную, неопрятную одежду. — Ну, ладно, надо, но мне сейчас немного не до этого— — Раздеваться не нужно, — пренебрежительно перебил его Англия. Он замахал руками на Америку, подгоняя его к ванне. — Тебе нужна вода, а не мытье. — Ты дал мне воду. Много воды. Вообще-то, столько воды, что мой следующий поход в туалет будет напоминать Ниагарский водопад— — Как закончишь со своей похабщиной, — выпалил Англия, — залезай, пожалуйста, в ванную. Разве я не просил тебя довериться мне? — Ну, да, но— — И ты доверяешь мне, верно? — Д-да, но я не— — Тогда делай, что я говорю. — Ладно, ладно, черт, — Америка подошел к краю ванны, скинул ботинки и ремень, ступил в ванную с низкого конца и повернулся так, чтобы лечь в ней поудобнее. — Ааа, холодрыга! — прошипел он, вздрагивая и опускаясь в воду по пояс, а затем по грудь. — На это я и надеялся, — Англия подошел к краю ванны и встал на колени, наблюдая за Америкой. — Спускайся ниже. — Вот так? — Америка почувствовал, как холодная вода доходит ему до подбородка. — Достаточно низко? — Нет, опустись на самое дно. Америка в недоумении моргнул. — Э... на самое дно? — Да. Доверься мне. — Уж слишком часто ты это повторяешь, — пробормотал Америка, снял очки и сунул их в карман. — Ты как змея. — Змея не стала бы так напрягаться, чтобы развеять скуку, — нахмурился Англия, и, видимо, опомнившись, снова улыбнулся: куда слаще, чем обычно. — То есть, помочь тебе развеяться, конечно же. Америка не мог сдержать ухмылки. — Хочешь утопить меня, папочка? — Не глупи, — отозвался Англия, взяв себя в руки. Он закатал рукава и надавил Америке на грудь. — Ну, давай, на дно. Америка позволил толкнуть себя под воду, опустить себя ниже, пока его затылок не коснулся фарфорового дна ванной. Когда Америка оказался под водой, то заметил, что рука Англии всё ещё покоилась на его груди, не давая воздуху в легких поднять его наверх. Америка открыл глаза и осмотрелся. Отсюда он видел лишь потолок и Англию — изображения обоих покачивались от одного края ванной к другому. Даже без очков, даже сквозь пелену воды Америка видел, какого глубокого оттенка зеленого были глаза Англии. Будто поля и леса, будто мокрый мох на старых зданиях и кувшинки лилий в озерах. Его глаза были подобны буйно цветущей, живой земле с плодотворными угодьями; бескрайним степям, где стоял аромат вереска и глубоким лесам, полным папоротника, цветов и кругов фей. Такой когда-то была земля Америки до прихода его народа, его дедов, отцов и сыновей, обративших её в пыль. Значит, он доверится Англии. Как Англия мог не помочь ему с такими-то глазами, со всей этой водой — а её было столько, сколько Америка смог бы выпить; столько, что он мог утонуть, погрузиться в неё, будто в холодную колыбель? А что, когда он приплыл в Лондон, шёл дождь. Встречавший его Англия сжимал в руке зонт и качал головой, стоило Америке рвануть вниз по улице, раскинуть руки и начать запрыгивать в каждую встречную лужицу, как в детстве. Поэтому он ждал. Он терпел, лежал под покровом ледяной воды в пустой комнате; его пальцы выстукивали по дну ванны какую-то мелодию, напоминавшую чарльстонскую. Ему нравилось чувствовать, как вода проникала в него со всех сторон, даже под кожу, от чего ощущение переполненности в животе усиливалось. Америка словно весь был разлившейся рекой, которая должна была разбиться, взорваться, орошить землю кровью. И это было бы замечательно. Если не пойдет дождь, тогда его место займут волны разбитых рек — всё, всё, что угодно, только бы снова оживить его землю. Но вдруг Америка ощутил сильную, резкую нехватку кислорода. Он закрыл глаза и попытался игнорировать её так долго, как мог, желая подольше остаться на дне. Но она вздымалась и сжигала изнутри, пока он не начал извиваться под рукой Англии и тянуться к нему, чтобы предупредить легким постукиванием. Одновременно Америка попытался сесть: так Англия должен был понять, что он хотел вздохнуть. Но Англия снова прижал его ко дну ванны. Америка, у которого уже кончился воздух, запаниковал, и без раздумий начал колотить, царапать Англию, биться со всей силы об стенки ванной и пытаться сломать её— Англия наклонился к нему ближе и прижал к его груди другую руку; вжал его в дно ванны, хотя, должно быть, он бросил все свои силы на то, чтобы сдержать Америку, который метался в животном, нечеловеческом ужасе, пытался во что бы то ни стало попасть по Англии и оттолкнуть его. Америке только удалось схватить Англию за воротник рубашки, когда что-то в его груди резко сжалось, и он почувствовал, как всё внутри него рухнуло вниз. В глазах потемнело, и вдруг он безвольно обмяк, ощущая, как глубоко проник внутрь поток ледяной воды, как разбился в его легких, будто волна разбилась о хрупкий кров— Его вытащили наверх и он почувствовал — смутно, краем сознания — как что-то несколько раз врезалось ему в спину, прямо под грудную клетку. Из робких объятий черноты его вырвала внезапная нужда прокашляться, податься вперед: и всё вырвалось из его горла, вся вода в легких, и нечто, напоминавшее грязь и пыль, способные замести половину поля. Он наклонился вперед, всё ещё бездыханно кашляя, жадно глотая воздух, и почувствовал, как Англия похлопал его по плечу. — Хороший мальчик, вставай, — он поднялся, и Америка слышал, как он ушел: скрип половиц сопровождал каждый его шаг. Америке было всё равно. Он глубоко, судорожно вдохнул, и на него накатила внезапная волна тошноты. Он нагнулся и его снова вырвало. Вода, ещё вода — всё, что было у него в желудке — и ещё больше раскрошенной земли, которая тяжелым осадком опустилась на дно ванны. Изможденный, он снова откинулся на фарфор. Вода — уже мутная от грязи, должно быть, сидевшей в нем годами — скатывалась по его ключицам. Он убрал мокрые волосы от лица, откинул их назад и просто с благодарностью выдохнул, смутно припоминая, как сильно эта вода напоминала ту, замутненную его страданиями, что он оставил Англии тогда, в ноябре. Англия вернулся с полотенцем и стаканом воды. Он кинул полотенце Америке на голову и предложил ему воду. Когда Англия протянул стакан, Америка увидел свежие красные порезы и царапины на его голых предплечьях. Америка отказался от стакана. — Я не хочу пить, Артур, — пробормотал он, отводя взгляд в сторону. — А рот промыть? — Сказал же, не хочу пить, — настоял Америка. — Больше не хочу. Англия пожал плечами, взглянул на грязную воду в ванне и сам отпил из стакана. Судя по его виду, он был страшно доволен собой. — Всегда пожалуйста, — ответил он. *** Перевод примечания автора: УРА, ДАНИЯ И ГОЛЛАНДИЯ!111!11! Дания — потому что он один из моих любимых персонажей, и я рада, что смогла его куда-то впихнуть, а Голландия — потому что он так хорошо выступил на Кубке мира! Аввв, думаю, они усердно трудились, чтобы попасть в финал, так что удачи им в матче против Испании! Я болею за тебя, Голландия/Нидерланды/как-бы-ты-ни-назывался! =) Кстати, о Голландии. У них правда были очень хорошие торговые отношения с Японией. Даже до экспедиции Мэттью К. Перри в 1853 году, целью которой было добиться от Японии открытия границы, чтобы продвигать торговлю с другими западными странами. На самом деле, до вмешательства США в лице Перри Голландия была единственной западной страной, с которой Япония установила торговые отношения. (Хотя Британия и Франция пару раз пытались так сделать, но их только отправили паковать вещички). Викторианская Британия: на удивление полна грязи, несмотря на типично викторианскую брезгливость. Вокруг куча пип-шоу, публичных домов и опиумных притонов, особенно в старом добром Лондоне. Вообще-то, я пару недель назад смотрела очень интересную документалку на эту тему под названием Грубая Британия (п/п: Rude Britannia (2010) производства BBC, имеется на ютубе). О, британское телевидение. Как же я по тебе скучала. Уверена, что это очевидно, но поведение Америки в отрывках, где действие происходит во время Первой мировой — это не трусость или инфантильность. Он страдает от «shell-shock», или того, что сейчас известно как диагноз посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Все, кто также читали O America, самый свежий фанфик по Хеталии, что я опубликовала, могли заметить, что в том фанфике Америка тоже изображается жертвой shell-shock'а. Наверное, мне не стоит повторно использовать свои идеи, НО нельзя отрицать, что солдаты, которые были наиболее подвержены ужасам Первой мировой и испытывали shell-shock/ПТСР (но, разумеется, и не только они) — это молодые люди, часто ещё мальчики, которые вступили в ряды армии, но при этом никогда раньше не служили в вооруженных силах. Конечно, США и до Первой мировой участвовали в войнах. Война за независимость, война 1812 года, Гражданская война, Американо-испанская война — это если вспоминать навскидку. Но Америка — самый юный и неопытный из главных стран-персонажей Хеталии. А ещё США поздно вступили в войну и не ожидали резни, к которой такие страны как Британия, Франция и Германия уже привыкли за три года. Поэтому мне не кажется надуманным то, что кровопролитие сказалось на его психике, в то время как страны вроде Британии и Франции, которые убивали друг друга годами, были менее чувствительны к этому, поскольку они старше. Своего рода ветераны. Между прочим, забавный факт: во время Первой мировой в США впервые ввели воинскую повинность. Что до повторного использования идей (опять из O America), могу заодно признаться: эпизод, где Англия топил Америку, пока из него не вышла пыль, должна была появиться в том фике, а не в этом. В O America было яснее, что его легкие полны пыли, потому что он всё кашлял и кашлял, но... я это вырезала. Решила, что этот эпизод был не нужен и к тому же, в том фанфике Англия не так нелепо жесток, как в этом, так что это была бы странная перемена в его поведении. Поэтому сюда этот эпизод подходил намного лучше, и он всё ещё нравился мне достаточно, чтобы сесть и написать его, так что... да. Думаю, Англия в любом случае помог. Не то, чтобы исторически Британия имела хоть какое-то отношение к окончанию Пыльного котла, ну да ладно. Как будто в Хеталии мало своих вольностей... (П/п: От себя. Когда я читала этот эпизод в первый раз, то пропустила информацию о Пыльном котле и решила, что это была самая прекрасная метафора жадности на свете: Америка уже не очень-то и хочет, но всё равно пьет и пьет, пока дают, и Англия топит его в воде, в его собственной жадности, пока не стошнит. Как я была неправа ;A;) Франклин? XD Понятия не имею, что значит «Ф» в «Альфред Ф. Джонс» — наверняка какая-нибудь глупость вроде «Фантастический» или «Fat-ass» (п/п: жирнозадик, жиробас) или «FUCK YEAH». Но я подумала, что сделаю как обычно: восприму Хеталию чересчур серьезно и назову его «Франклин» в честь Бенджамина Франклина и Франклина Делано Рузвельта (который тогда ещё не был президентом, но неважно...). Круги фей (п/п: также известны, как ведьмины круги, ведьмины кольца, эльфовы кольца): не знаю, используется ли этот термин за пределами Британии, но это разговорное обозначение грибов, в основном поганок, которые растут по кругу, что случается нечасто. Предположительно, они так растут, потому что в этом месте танцевали феи. Наконец, перечитывая этот фик с целью правок, я поняла, что Англию я описала так, словно он вдруг стал адептом Школ Развеяния Скуки Лайта Ягами и Харухи Судзумии. Я о том, что его главный предлог сеять хаос — это скука. А ещё похоже, будто я оправдываю его натуру педоублюдка-убийцы тем, что «он ничего не может с этим поделать — он же европеец». НУ ДА ЛАДНО. (Хотя, вспоминая историю, я просто хотела бы сказать: когда по всей Европе разлетелась весть о начале Первой мировой, по городам вроде Лондона, Парижа, Вены, Берлина и Будапешта прокатилась волна всеобщих празднований. Почему? Всё из-за скуки. Националистической Европе наскучил мир. Инфа сотка. Правда-правда О.о) Вперед к третьей части, ребята и зверята! (Et Filii — «И сына»)