Парализованное сердце

Кровяные капли россыпью рубинов покоятся на полу, а Джейд корчится в муках под столом, держа нож лезвием близко-близко у кожи. Несколько надрезов лишь затронули верхний слой. Она выгибается в спине, слыша хруст позвонков, подносит лезвие к локтю для следующего надреза, но лишь кидает нож на пол, дрожащей ладонью накрывая кровоточащие порезы. Нужно глубже, твердит она, не в силах причинить себе бóльшую боль, чем сейчас. Неделю, целую неделю она мучается с этим вздутием, не зная, что делать. Компрессы не помогают, даже её мнимая регенерация, которая вроде бы действовала раньше на те мелкие ушибы и синяки, а также на тот порез на ладони, сейчас бессильна. Видимо, дело многим хуже. Несколько полотенец, которые она взяла в ванной, лежат под ней, но кровь как назло капает на не защищённый материей пол. Она бы не делала этого, не будь это необходимо. Но раньше было больно резко дергать и сжимать руку, а теперь ею больно даже просто пошевелить. Джейд берет нож в очередной раз и, утирая слёзы рукавом свитера, в нерешительности подносит лезвие к центру шишки. Закрывает глаза и сильно закусывает нижнюю губу. Не до крови, но до той степени, чтобы следы остались. Лезвие входит почти на четверть, и из дырки во вздутии (она даже рада этому) выползает тёмная жидкость, то ли кровь, то ли гной, то ли вообще непонятно что. Её раздирает криком, и Джейд отбрасывает нож дальше обычного и прижимает к себе неистово кровоточащую руку, лелея её как младенца на груди. Из раны, как из огромного прыща, выходит тёмный серо-коричневый гной вперемежку с кровью, но только поначалу. Джейд давит на края раны, скуля от боли. Всё сильнее и сильнее бьётся головой о стенки тумбочки, лишь чтобы заглушить невообразимую боль в руке другой болью. Внушительных размеров дыра прорезается со всех сторон, становясь больше, чтобы гной вышел быстрее. Джейд давит и давит, будто в этом весь смысл её жизни, но, кажется, внутренностей шишки меньше не становится. Телефон у окна вибрирует как раз тогда, когда Джейд делает ещё один подход, выдавливая всё сильнее и сильнее. — Да? — она даже не смотрит на экран. Вытерев локтем мокрый лоб, глубоко вдыхает, чтобы никто не заподозрил ничего плохого. — Джейд? Ты чего? У тебя какой-то голос запыхавшийся. Что с тобой? — встревоженный голос Паркера не может не радовать, но Хоулетт впервые, слыша голос друга, думает, насколько тот не вовремя. — Паркер, ты немного не вовремя, — хрипит она в трубку, пытаясь отдышаться. — Биологию делаю, а что? — Ощущение, будто ты там кого-то препарируешь, — усмехается Питер, тут же серьёзно переспрашивая: — Надеюсь, это не так. — Я тоже, — выдыхает девушка, пытаясь безболезненно согнуть левую руку. Когда выдавливаешь зрелый прыщ, на его месте может быть болезненная открытая ранка, при соприкосновением с которой довольно больно. Давайте представим такую же, только в десятки раз больше, на левой руке. По шкале от одного до десяти, какую боль почувствует Джейд, если нажать пальчиком? — Может… Может, сходим сегодня погулять, э? — Джейд не может ничего слышать из-за стучащей в ушах крови, поэтому быстро извиняется и бросает трубку. Она даже не задумывается о том, каково сейчас Питеру: его прямо-таки отшили, даже никак этого не скрыв. Он сидит с трубкой в руках, сжимая её пальцами, но тотчас спохватывается, потому что может сломать металлический аппарат. Может, зря всё это он затеял? У него есть друг — Хоби. Есть друг — Гвен. Зачем ещё одна подруга, к тому же такая странная. Такая отличающаяся от него и всех, кого он знал. Питер стискивает челюсти: может, ему нужен совсем не друг? Капающие на пол гной и кровь быстро стирает полотенцем, тут же надавливая на всё ещё большую шишку ладонью. У неё появляется чувство, что она выдавливает не неудобную больную хрень у себя из руки, а собственные органы, довольно важные, если подумать. Вечер вторника ничего не предвещает, кроме как жёсткой уборки в комнате, загаженной внутренностями, а также долгого выполнения домашнего задания. На последнее Джейд откровенно плюет в обоих смыслах, открыв и закрыв учебник, внутренне гордясь своим подвигом. Туго бинтует руку, стараясь закрыть дыру висячими ошметками кожи, но не находит ничего более удобного, чем отрезать их за ненадобностью. Тугой материал щекочет кожу, но теперь Джейд хотя бы может двигать конечностью. Всё не так плохо, как могло быть. Сколько там дней прошло? Пять? Или восемь? Штромм, наверное, в ужасе. Пропала секретная штука, ещё и Джейд не приходила в течение почти рабочей недели. Точно в ужасе. Все её действия напоминают махинации шпиона. Втереться в доверие? Галочка. Помочь? Галочка. Забрать сверхсекретные материалы? Галочка, притом жирная. Нельзя переживать! Люди в общем-то много переживают, по своей натуре овечки. Джейд усмехается и закрывает глаза. Много милых овечек, пастух-диктатор и маленькие тявкающие собаки, следящие за порядком. Кто же она в этом овечьем мире? Овечка? Джейд смотрит на свою перебинтованную руку и вздыхает: скорее всего, волки её съедят первой. Она пойдёт с группой других овечек погулять, а потом будет что-то вроде… Слабо подойти к волку и лизнуть ему спину? Кто решится на такое? Конечно же Джейд. И ведь храброй её назвать нельзя же. Скорее, падка на всякого рода споры. На слабо её взять — как нефиг делать. Про того мужчину рассказать Питер так и не решился. Видимо, либо забыл, либо не хотел пугать. Наверняка Джейд начнёт прогуливаться школу, будет высиживать дома, как курочка, и ждать чего-то небесного. Она вспоминает, что Питер ей что-то говорил, и берет телефон, набирает его номер. Немного расстроенный голос Паркера тут же веселеет, когда он снова, уже без заикания и смущения спрашивает о прогулке. Хоулетт соглашается, немного подумав и поломавшись, с сомнением глядя на тёмные разводы и пропитанную кровью повязку на руке. Но всё-таки соглашается. Когда кладёт трубку, с ужасом смотрит на противоположную стену и охает. Какого фига она согласилась? К тому же вечером она обычно посвящает время самой себе, а не какому-то парню из школы, которого она толком-то и не знает. Прохладный воздух снова бьёт Джейд по щекам, и у неё возникает дежавю. Ноги вскоре немеют от одинакового положения, и она садится на бордюр, поджимает под себя ноги и складывает сверху рюкзак, на который опирается локтями. Прохожие странно смотрят на неё, но девушка даже внимания на это не обращает. Если ты сделал странный поступок однажды, то повторяй его снова и снова, иначе все могут подумать, что ты выпендриваешься. А так привыкнут. Питер сидел на крыше, точнее, медленно полз по ней, когда увидел сидящую на асфальте Хоулетт. Волосы она заправила за уши, которые теперь казались необычно огромными, торчащими, а бледное лицо будто бы отражало свет фонарей на потемневшей улице. Питер улыбается и видит, как прохожие косятся на неё, а Джейд лишь иногда меняет музыку в плейлисте; он знает, что всех тормозящих около неё граждан она мысленно посылает далеко и надолго, жалея, что ментальные атаки не действуют. Помимо школьных забот и неожиданной дружбы с Хоулетт (о которой он даже не жалеет), Питер всерьёз беспокоится о странном затишье в городе. То существо, Карнаж, больше не появлялось после того случая в банке. Только один раз четыре дня назад директора католической школы мальчиков, престарелого мистера Лагроса, нашли вывернутым наизнанку, а подпись на стене в ванной его же кровью вселяла ужас в тех, кто смотрел на первую полосу Нью-Йоркских газет, всех до единого. Питер, правда, сомневается, что это рук Карнажа: после него люди высушенные, словно мумии. Паркер спускается за углом, в несколько шагов преодолевая расстояние до Джейд. Он касается её плеча, и она вздрагивает, поднимаясь на ноги. — О, ты очень быстро, — фыркает Джейд. — Восемь песен, да как одно мгновение! — Прости, — Питер виновато чешет затылок. — Надо было помочь кое с чем тёте Мэй. На крыше Джейд садится на своё место, у края, опираясь локтями на перегородку, непривычно внимательно разглядывая улицу. Питер садится рядом, разглядывая не улицу, а саму Хоулетт, понимая, что наушники (по крайней мере, один) она так и не вынула. — Странно всё, — говорит Джейд непривычно громко. — Ты ходил в Оскорп? Видел там такого качка странного? — Что? — Питер настороженно слушает её, боковым зрением следя за тёмной и почти безлюдной улицей. — Качка? — он выдерживает паузу, задумавшись. — В Оскорпе? Ты не путаешь что-то? Там качков быть не должно, — усмехается. — Вот и я о том же, — она всё-таки вынимает наушники и щелкает пальцами прямо перед лицом Питера. — С чего бы качку ходить в научную компанию? — Джейд во второй раз щелкает пальцами, будто сделала научный прорыв или какое-то открытие. — Я его сфоткала. Ща покажу. Она копается в телефоне, и по тому, как она сначала удивлённо приподнимает бровь, затем хмурится, наконец — сжимает губы и выдыхает, словно сейчас взорвётся, Питер делает вывод, что фотографии она не нашла. Она сжимает челюсти, на её лице проявляются желваки, затем оно покрывается пятнами злости, только потом — Джейд снова выдыхает и прикрывает глаза. Поджимает губы и кивает будто бы самой себе. — Значит, удалила или не туда нажала, — она засовывает телефон обратно в карман и похлопывает по нему. — Ладно, проехали. — А что ты хотела показать? — улыбается Питер, чувствуя какую-то вину, словно это он напортачил. — Что там такого? — Ой, да ничего! — зло рычит Джейд, и Паркер усмехается куда-то в сторону, чтобы она не увидела. Мало ли, ещё с кулаками набросится. Смешно, как она злится на саму себя, а злость вымещает на других. Да вот, к примеру, на Паркере! Неужели он в чем-то виновен? Только в том, что находится рядом. А фото никуда не исчезло. Быть того не может! Джейд точно помнит, как сфотографировала того мужчину, даже несколько раз. Только то, что на фото есть все, кроме него, она говорить не стала. Мало ли, вдруг Паркер сочтёт её сумасшедшей, перестанет общаться… Вот, она уже думает о нем как о полноценном друге! Хоулетт нарочно смотрит в сторону, куда угодно, только не на Паркера. Ну и вывел он её из себя! Жалеет она, правда, что накричала на него, но что поделать. Она маленькое вспыльчивое существо. — Слышал о том мужике? — она решает нарушить тишину. Голос её звучит как-то слишком хрипло. Прокашливается и тут же зевает, понимая, что ей всё же нужно начать высыпаться. — Каком? — Питер рад, что Джейд сама заговорила с ним, поэтому поворачивается к ней и улыбается. Он знает, о чем она говорит, но все равно делает вид, будто бы без понятия, чтобы послушать её. — Кэссиди, — она морщит нос и пытается вспомнить его имя. — Рецидиви-и-ист, — пропевает она и улыбается, но тут же одёргивает саму себя. — Типа маньяк. Его поймали пару месяцев назад, а он — оп! — сбежал! — Джейд изображает ладошками взрыв, и Питер смеётся: так нелепо это выглядит. Глядя на неё в обычное время, он бы даже не смог предположить, что она умеет улыбаться, что вообще знает, каково это. — А ты откуда знаешь? — Ох, — она осекается, словно произошла какая-то несостыковка, но тут же находит, что ответить: — Он… натворил кое-что в Бронксе. О нём писали. Питер видит, как Джейд после собственных слов поникает и хмурит брови, сжимает губы и смотрит куда-то вниз, поэтому не спрашивает, что именно натворил этот человек. Он отчаянно надеется, что тот не убил кого-то из её знакомых. Тут же в нем вспыхивают и ревность оттого, что Джейд общалась с кем-то раньше и, возможно, была близка; и самобичевание, ведь он не уделил проблеме этого мужчины должного внимания. Он даже не особо помнит его. Да, какой-то отрывок, как Кэссиди в переулке напал на пожилую леди с болонкой и про его"избитое" детство. И всё. Он не уделяет проблемам внимания, пока они не касаются его знакомых. Так из-за него погиб отец Гвен. С того дня они почти не общались. Хоби после подколов начал поддерживать его (всё-таки) и уверять, что он не виноват. Джейд все ещё не поднимает взгляда, словно прилипла им к машинам внизу. Разговор потихоньку угас. — Но он же сбежал, — Питер сжимает челюсти, всё с большей настороженностью поглядывая на темнеющую улицу. Он решается посмотреть в лицо Хоулетт, когда та поднимает голову. Глаза её на малую долю секунды вспыхнули зелёным, точь-в-точь северное сияние, а потом угасли и снова превратились в тёмные пустоты, как и всегда. Не вглядываясь, можно было сказать, что глаза у неё тёмно-карие, и только в редкие моменты, когда свет по-особому падал на неё, было видно их настоящий цвет. — Ага, — она как-то безразлично кивает и снова опускает голову. — Он же псих? Псих. Ты вообще читал его биографию? — Хоулетт прижимается спиной к перегородке и запрокидывает голову, расширяя ноздри. — Да, в газетах, когда его поймали, писали, что его в детстве избивали, — кивает Питер. — Не, ты чего, — хмурится Джейд, — в газетах муть одна, ни капли правды. Он в детстве бабку грохнул, за это мамка его кокнуть хотела, а отец заступился и мать зарезал. А Клетус, посмотри, я вспомнила имя, его сдал в суде, и того посадили. А самого маленького убийцу отдали в какую-то школу церковную, где его все гнобили. Ну и сломали психику бедному ребеночку. Хотя, мне кажется, она у него с самого начала была не такая уж и целая. Назвать ребёнка Клетусом? Это ж вообще! Какая стадия слабоумия? И не удивительно, чего его мать убить хотела. Вникнул? Тут бы любой с ума сошёл. А когда ты ту-ту, побег из тюрьмы — как для обычного человека водички попить. — А в какую школу его отдали? — Питер хмурится и тут же улыбается: мимика девушки его убивает. — Не знаю, — Джейд пожимает плечами и зевает: спать хочется жутко, но разговор с Питером её вроде как заинтересовал, поэтому она из кожи вон лезет, чтобы ненароком не уснуть прямо посреди диалога. — Кстати, как рука? — Паркер садится с другой стороны, чтобы самому взять её руку и разглядеть. На удивление и его, и Джейд, девушка поддается, руку не выхватывает, как сделала бы раньше. Лишь немного вздрагивает. Он задирает рукав серого свитера, подмечая, что в нём она ходит гораздо чаще, чем в других. И он очень хочет надеяться, что это всё потому, что свитер принадлежит (принадлежал) ему. Туго стянутый бинт снять гораздо сложнее, чем распутать клубок ниток, но Питер не отчаивается, и спустя пару минут аккуратно складывает материал на коленях. Место на сгибе локтя отчасти напоминает ожог: багровая плоть с остатками спекшейся крови, отлипающие края кожи и чернота под ними. Выглядит жутко, и Питер сдерживает рвотный позыв кулаком, следом пытаясь завернуть руку в бинт обратно. — Ужас, — морщится парень. — Как это вообще случилось? — Неудачный эксперимент, — смеется Джейд, собственноручно затягивая бинт. — Не спрашивай почему. — Я попытаюсь? — спрашивает Питер, но вопроса Хоулетт не ощущает и тут же понимает, что этот парень её доконает, и в итоге она всё равно расскажет. — Один доктор из Оскорпа попросил помочь, — она видит насмешливый взгляд Питера и приподнятую бровь (у неё научился, засранец) и вытягивает губы ниточкой. — И я помогаю. Правда, не очень удачно, он, наверное, уже и забыл меня, но я стараюсь. — Это тот самый? Ещё я тебе помогал в школе, да? Хоулетт кивает. Джейд лукавит, и сама это понимает. Она не заглядывала в исполосованную ручкой тетрадь уже почти две недели. Ей и стыдно, и одновременно всё равно. Она не учёный, не доктор, даже не отличница. Она ученица среднего (низшего) качества, а Штромм ждёт от неё феноменальных знаний и проблесков гениальности. Джейд не настаивала, просто решила помочь. Завтра, она обещает, заглянет в Оскорп и лишит доктора его последней надежды. А пока она здесь, с Питером. — Ты не такая, как в школе, — Питер вздыхает и от неожиданности забывает, как дышать, когда Джейд кладет голову ему на плечо. В реальности она просто плюхается со всей силы, и если бы Питер был тем парнем до укуса, то отскочил бы или завыл от боли. Да она и сама не знает, почему так сделала. Просто решила прислониться, а вышло вот так. Разница в росте, будь она неладна! — Да? — Хоулетт зевает, понимая, что только что уснула посреди разговора, как и боялась. И класть голову на плечо парню она вообще не собиралась, но обратно не повернешь, ведь убрать голову спустя пару секунд, как положила, будет необычайно странно и глупо. — Ну, жизнь и школа — разные вещи. — Не знай я тебя, сказал бы, что ты замкнутый в себе тупой фрик, — выдаёт всё как на духу Питер, уже спустя мгновение жалея обо всем сказанном. — Тупой? — задыхается от возмущения Джейд. — Замкнутый ладно, тут я согласна, но тупой? И я не фрик! — Я так и знал, что ты так скажешь, — смеется Паркер. — Но в школе ты кажешься именно такой. — Все так плохо? — Хоулетт снова зевает, но старается сделать это максимально незаметно, но от Питера ничего не ускользает. — Ты хочешь спать, — просто говорит он, отодвигаясь от неё. — По домам? — Нет! Ты чего? — восклицает Джейд, поднимаясь на ноги вслед за Питером. — Ещё рано. И вообще, я не хочу спать! Хоулетт чувствует себя несколько неловко из-за склонения головы на плечо, чего она не делала никогда в своей жизни, и предположения Паркера. Если он так думает, то у всех, получается, похожее мнение. А это не очень хорошо, потому что она не тупая. Но, тут же с прискорбием вспоминая свои оценки и познания вообще, Джейд приходит к заключению, что она не шибко умная. Но поспорить надо хотя бы для вида. Насчёт замкнутости она даже спорить не хочет и не может, потому что так и есть, не только в школе, но и в жизни. Нахмурившись, Джейд, ещё раз прилично зевнув, тянется рукой к волосам Питера, заметив там то ли комок грязи, то ли довольно жирную муху. Парень, с недоумением глядя сверху вниз на неё, тянется к ней, только не для того, чтобы убрать грязь с волос. Неуверенно коснувшись её губ, он чувствует, как она застыла, схватившись за его прядь. Он понимает, что она хотела совершенно не этого. Он отстраняется от неё, уповая на почти ночь, потому что при свете дня он был бы цвета толстовки, что надета на нем. Бордовой. От чувства стыда он оборачивается к улице, вдыхая настолько глубоко, насколько может. Предыдущие пары секунд словно раскалённым железом выжглись у него в памяти. Недоумевающие глаза Джейд, её застывшая рука и приподнятые брови. И почему паучье чутьё вот на такие дела не срабатывает? Хоулетт сдвигается в сторону, когда Паркер что-то буркает себе под нос и уходит. Её последние секунды из памяти будто вылетели напрочь. Его неловкое прикосновение и смущенный взгляд ясно говорили, что делать этого он не собирался. Но почему-то сделал. Джейд говорит, что он придурок уже после того, как железная дверь на крышу закрывается. Она касается пальцами губ, тут же отдёргивает руку и начинает тереть их рукавом свитера, пока они не набухают и не краснеют. Вот и пришёл конец их дружбе. — Охренеть. Джейд вздрагивает от холода и ещё какого-то странного чувства внутри, обхватывает себя руками и — к своему сожалению — улыбается. Ей даже в какой-то мере понравилось. Но Паркер всё равно придурок. Паркер чертыхается и некстати вспоминает, что тётя Мэй просила пригласить Джейд на ещё один ужин с мясными рулетами. Видимо, физиономию Хоби уже надоело видеть, поэтому тётя требует разнообразия. Спускаясь по лестнице, он успокаивает себя, что завтра они всё забудут, в крайнем случае он извинится. И всё. Постоянно прокручивая в голове этот момент, Питер думает, что было бы, не поцелуй он Джейд. Продолжили бы дальше сидеть на крыше? Или случилось бы что-нибудь другое? Он не знает. После смерти дяди жизнь изменилась кардинально. И дело даже не в пустой квартире, еде на двоих и отсутствии нотаций и лекций по поведению. Какая-то атмосфера беды, постоянные усталость, риск быть пойманным или убитым, нервозность и бессонница. Стащенная рация потрескивала, шуршала и помогала Питеру, но иногда он всё-таки ощущал, что делает что-то не то. Жизни, которые он не смог спасти? Да, несомненно, они словно изнутри кусали его, сжирали по кусочкам, не давали покоя. Он уже привык к Джейд, к её тычкам и безобидным обзывательствам, странностям и секретам (тут он дал бы ей фору), но слова, что Человек-паук виноват в смерти отца Гвен и прочих полицейских, просто выбивали его из колеи. Он не мог их забыть, каждый раз они всплывали в самый неподходящий момент, и Питер сомневался во всем, во что он когда-либо верил. В этот раз рация шипит не так громко, голос серьёзно, громко и довольно настороженно передает о смерти директора Университета Эмпайр Стейт. Питер вслушивается, всё больше хмурясь и хмурясь. Соседи были обеспокоены шумом и странным затишьем вслед за этим и вызвали полицию, когда мужчина не открыл им дверь. Питер лениво надевает костюм, натягивая маску перед окном, уже запрокидывая ногу через подоконник. Холодящий ветер и ощущение нужности — это будоражило кровь внутри него. На секунду, когда он пролетал мимо двухэтажного дома, то остановился, прилипнув к углу высотки напротив, наблюдая за маленькой фигурой. Закинув рюкзак только на одного плечо, Джейд только сейчас возвращалась домой, постоянно доставая телефон из кармана и переключая песни. Паучок улыбается и соскакивает со стены, потому что сейчас есть дела поважнее, чем разглядывание девушек поздно ночью на улице. Джейд глядит на экран телефона. Не так поздно, как могло быть. Почти двенадцать. Она никогда ещё не возвращалась так рано. Заворачивая за угол, она видит в конце улицы, рядом со своим домом (с каких это пор она называет его «своим»?), высокую худющую фигуру. Сделав музыку на всякий случай тише, она прибавляет шаг, а сердце её прибавляет в ритме. Джейд доходит до знакомой нестриженной лужайки и почти сворачивает на тропинку, как фигура разворачивается и приближается к ней в какие-то два огромных шага. Сердце Джейд находится где-то в районе коленок, падает дальше, спину покрывает холодный пот. Фигура протягивает руку и хочет ухватить девушку, но Хоулетт, хоть и вусмерть боится, находит силы увернуться. Она ускоряется, но фигура вдруг зовёт её по имени довольно женским голосом. Выйдя на свет из-под уличного фонаря, Джейд словно видит взрослую версию себя: то же круглое лицо, правда, вытянутое возрастом; прищуренные зелёные глаза с паутинкой морщинок и тонкие, изогнутые в виде скобки губы. Женщина очень высокая, теперь понятно, что ростом Джейд явно не в неё пошла. Воспользовавшись ступором Джейд, женщина хватает её за руку и притягивает ближе. — Джейд? Джейд Хоулетт? Это ты? Это ведь ты? Девушка нервно кивает, снова пытается увернуться, но женщина вцепляется в неё мёртвой хваткой, явно не собирается отпускать. Хоулетт уже знает, кто это, но всё-таки подсознательно сопротивляется и надеется, что женщина обозналась. Джейд хочет, чтобы она развернулась и ушла, но не потому, что действительно не хочет её видеть или разговаривать с ней. Наверное, она просто не знает, как вести себя. — Джейд… Женщина пытается обнять её — так непривычно для Джейд. Чувствовать чьи-то руки, оплетающие тебя со всех сторон, дыхание где-то в районе шеи и тепло чужого тела. Так странно и необычно. Она чувствовала чьи-то прикосновения, когда её ещё во время «сиротской жизни» вели полицейские обратно в приют, чтобы передать миссис Деджерс и в очередной раз зачитать ей нотации и сотое, наверное, предупреждение. — Я искала тебя, — женщина пытается улыбнуться. Иссохшие губы трескаются, и Джейд почти слышит хруст ломающейся кожи. — Я Морин. Я твоя мама. Для Джейд слова «мама» не существовало до этого дня. Никогда она не произносила его так, как произносят все остальные, — нежно, вспоминая мамины поцелуи в лоб и вкусные блинчики утром. У Джейд журчит в животе. Она блинчиков никогда не ела. И никогда никого не называла этим словом. Что теперь? Эта женщина считает себя её мамой. Достойна ли она? Джейд даже матерью её назвать не может. Мама в идеале представляется доброй женщиной, которая всегда рядом. Вот последнее слово как раз в тему, потому что женщина, родившая Джейд, не была с ней ни минуты. Она даже не помнит, во сколько лет её отдали в приют. Может, даже месяцев! Или дней. Мать кажется Джейд немного менее ласковым существом, но не менее заботливым. Может, где-то грубым, но это неважно. Женщина, которая стоит перед Джейд, не её мать. Матери у Джейд никогда не было. — У меня нет матери, — даже язык не поворачивается сказать «мамы» — грубый, привыкший к ругательствам, он не может озвучить этого мягкого слова. — Прости, я искала тебя, — повторяет Морин, цепляясь крючковатыми пальцами за свитер Джейд. — Прости. — Просто… уйди, — шипит Джейд и оборачивается к дому. Сейчас как никогда желает появления Джекетса. Может, он мог бы спасти положение.. Она не хочет оставаться наедине с этой женщиной. Она… боится. — Джейд, я понимаю, что ты чувствуешь… — Серьёзно? — она приподнимает бровь и скрещивает руки на груди. Внутри неё всё клокочет, а чувство предстоящей ссоры греет душу: это она любит. — Ты понимаешь, что я чувствую? Заявляется какая-то баба, которая говорит, что она моя мать! Семнадцать лет я жила в грёбанном приюте, чувствовала себя неполноценным ребёнком, а тут появляешься ты, говоришь «прости» и думаешь, что я сейчас же кинусь тебе на шею обниматься? Ты правда думаешь, что всё так легко? — Я знаю, что… — женщина делает шаг назад и сжимает губы, не зная, что сказать. Хочет продолжить, но Джейд грубо её обрывает: — Знаешь? Что же ты знаешь? — Джейд щурит глаза, радуясь, что сейчас почти ночь и слёз её не видно. — Знаешь, каково мне было всё это время? Быть одной? Терпеть всё это и думать, когда закончится? Говорить всем, что родители тебя бросили, а ты даже не знаешь почему? Скажи ещё, что не считаешь себя виноватой. — Я не самая лучшая мать, Джейд, но я просто не знала, что делать. Твой отец был… — А вот его приплетать не надо сюда! — взвизгивает девушка и взмахивает руками. Морин на секунду жмурится и укрывается ладонями: думает, что дочь её ударит. Джейд противно на это смотреть. — Ты испортила мне жизнь. Ты испортила мне вечер. Всё только начало складываться более-менее нормально, а тут ты появилась! Уходи. Джейд снова взмахивает руками и "случайно" проводит ребром ладони по щеке и вытирает слёзы — не хочет, чтобы мать видела, что она плачет. Разворачивается и шагает к дому, молясь, чтобы женщина поскорее ушла. Внутри, правда, все ещё надеется, что та будет ползать у ног и просить прощения, а затем заберет с собой в лучшую жизнь, — но потом просто усмехается и проводит пальцами по лицу, размазывая слёзы и сопли, — она стоит спиной к матери, не боится уже, что та заметит. — У тебя есть брат, — вздыхает женщина. — Я просто подумала, что ты захочешь его увидеть. Он в тюрьме. Сан-Квентин. Я подумала, что ты могла бы его навестить. Я подумала, что ты могла бы меня простить. Когда-нибудь. — Уходи, — жалобно тянет Хоулетт; от грубого тона и злости не осталось и следа: она слишком вымотана. Вечер абсолютно испорчен. Она знает, что женщина не тронулась с места, поэтому добавляет: — Пожалуйста. Сидя в своей комнате и сотрясаясь от рыданий, она бьётся лбом о собственные колени и вспоминает название тюрьмы. Чёрт, она не так представляла встречу с родителями. В какой-то момент ей даже становится жаль женщину; совестно, что прогнала её, что накричала. Но тут же Джейд чувствует горячие солёные слёзы на искусанных губах, и гнев по отношению к этому человеку лишь нарастает. Ощущения неопределённости, незнания, пустоты давят на неё. Она даже не знает, почему оказалась в приюте. Почему её бросили родители. Джейд утирает слёзы, шмыгает носом и вслух повторяет название тюрьмы. Сан-Квентин. Она обязательно съездит туда и увидит брата.