OCDEM

Неделя. Пишу: восемь, четыре, шесть. Но я ни в чем не уверен и числа все эти абстрактны, пляшут на бумаге больше для развлечения. Тебя нет, но ты есть. Парадокс? Твое присутствие не ощущается, хотя внутри меня ещё тлеет остаток, который напоминает о прошлом. Оно не имеет значения, почти не имеет, но в нем был ты. Парадокс? Правда в том, что наша жизнь строится на парадоксах. Я самостоятельно загнал себя в одиночество, бил кулаком в грудь и кричал, что мне никто не нужен. Хотел изоляции, мечтал оказаться на необитаемом острове, чтобы кроме меня вокруг вертелось только одиночество. А когда оно пришло, я разочаровался. Испуг. Паника. Потому что далеко не так представлял свою мечту, но ведь мечтал, рвался к этому одиночеству. Напрашивается вывод. Нужно свои желания визуализировать четче, описывая всю суть и в подробностях до мелочей, в деталях. Портрет пока не прописан, но я уже начинаю видеть в нем все те недостающие крупицы, которые отделяют меня в настоящем от действительной мечты. За неделю я слегка прикоснулся к волосам, обрисовал линию скул, подбородка, уши. Возможно, я еще не готов, чтобы у тебя были глаза, ведь так ты будешь за мной следить, если захочешь. А ты захочешь. Подарив тебе губы, я позволю нарушить молчание, и тогда мой монолог начнет слагаться диалогом. Бровями станешь выражать эмоции. Морщинки станут показываться, гнуться. Носом ты почуешь запах моей болезни и жалкого положения. Я не идеален. Но к этому стоит стремиться, зная, что идеал недостижим. И пускай пока ты останешься этим ориентиром. Идеальный собеседник, мои послушные уши. Запоминай. А лучше записывай. Впрочем, руки уже не влезли. Ты извини. Восемьсот сорок шесть. Что за дата-то была, я уже и не помню, но чувство внутри не дает покоя, нельзя забыть. Восемьсот сорок шесть дней назад разбилась моя очередная мечта или, может, я вступил на порог одиночества, наконец завершив долгий путь. Странник, наткнувшийся на спасение, которое меня поработило. Впрочем, разве не этого я ждал? Молил об этом, стирая ноги в кровь, пока топтал чертовы мили. Неисчислимые. Неиссякаемые мили этих чертовых дорог. Волнение себя не исчерпало, я по-прежнему трепетно отношусь к осуществлению желаний, будто все еще жду сюрпризов. Одиночество любит дарить подарки, я уже говорил. Ощущение посредственности, какого-то пресловутого спокойствия с выбросами на тревогу и истерику. Одиночество дарит чувство забытого тепла. Фальшивого, ледяного. Но кто я, чтобы отказываться, вертеть носом, выбирать? Из опций выбора у меня лишь иллюзия. Иллюзиями я себя тешу. А утешения дарят спокойствие… Порочный круг, из которого не выбраться. Как комната, в которой я застрял. Ключи на тумбочке возле входной двери, я могу выйти в любой момент, только если бы улица меня позвала. Сквозь стекла и пластик я слышу дождь. Сегодня льет весь день, неустанно, и капли ударяются в окно, но это не может заставить меня вырваться из плена. В этом коконе тепло, обыденно, не то чтобы меня поглотила рутина. Рутину здесь выстроить непросто, вот еще один парадокс. В комнате пусто, но я не хочу уходить. Здесь есть ты. Значит, хоть где-то мы вместе. Да и что за чемпионат, кто больше пострадал? Может, со стороны видится, будто я строю жертву, но все далеко не то, чем кажется. Ваши домыслы еще как неокрепшие детки, пока рано строить теории и в чем-либо меня обвинять. Пока рано выпускать ребятишек на волю, порядочно веря, что они сами во всем разберутся. Да, я довольно взрослый и сам должен нести за себя ответственность. Я несу. Получается дерьмово. Да, ничего не мешает мне встать и выйти из квартиры, прекратить беситься без дела, чем-то заняться, перестать мечтать о петле… Но все далеко не то, чем кажется. Понимаете, о чем я? «Найди работу», скажете вы. А что, работы у меня нет? Думаете, кто оплачивает счета, с чьего кошелька снимаются суммы, чьи деньги отправляются в банк? Я, блять, даже плачу налоги. Чтобы потом вы смогли узреть мои записи, ведь в вашей квартире будет гореть свет и ждать мягкая постель для комфортного чтения. Может, скажете найти занятие? Хобби? Любимое дело? Я перепробовал все: спорт, творчество, благотворительность. Я даже преуспел в некоторых сферах, но все это быстро себя исчерпало. Взрослая жизнь накладывает определенные рамки, и вот тебе приходится выбирать работу похуже, чтобы зарплата была побольше, чтобы оплачивать свои хотелки. Чуть позже у тебя не остается времени. Потом пропадает запал. Живешь от выходных до выходных. Ищешь причину существовать и изредка радоваться в мелких событиях. Я искал. И это привело меня сюда. К тебе. С какой-то точки зрения, страдание – мое хобби. Загонять себя в депрессию – любимое занятие. Саморазрушение – дело всей моей жизни. Но я по-прежнему несу за себя ответственность. За все содеянное и даже за каждую единичную мысль, которая когда-либо возникала в моей голове или еще поимеет наглость возникнуть. Я знаю будущее. Тебя в нем нет. Я рисую линию губ, чтобы обозначить мою готовность говорить. Не хочу слышать и знать твои мысли, но это только слова. Залезть к тебе в голову, но что я найду? Хочу верить, что внутри, где-то в глубинах хотя бы твоего подсознания, еще остались всплески нашего прошлого. Воспоминания, моменты. У нас даже были фотографии, а теперь все исчезло. У меня осталась только память, разрушенная, физически почти что вырванная. Я так яростно хотел тебя забыть. Я рисую линию губ. Когда-то я целовал тебя, хочу оставить себе маячок. Ты пока не говори, только слушай. Забыть. И я забыл. Как твое имя, как же оно звучало, неужели в былые времена эти буквы слагали самое сладкое для меня слово, этот звук твоего имени? Скажи, как тебя звали? И что означают эти дни, которые я не перестаю считать в своей голове, хотя напрочь забыл арифметику, календарные правила, исчисления? Восемь, сорок шесть. Ложусь спать возле твоего портрета, представляю твой шепот в своих ушах. Мне больно и невыносимо хорошо одновременно, я готов купаться в собственной истерике. Свернуться калачиком, удавиться на полу, слегка прижимаясь к стене. А ты счастливый и как будто бы в комфорте на разбитой штукатурке. Неровный слой под содранными обоями, старая краска. Нервный смех, пускай тебя не потревожит мое дыхание. Без нарисованных глаз тебе будет легче заснуть. Изредка мысли о тебе – ножом по сердцу. Особенно перед сном, в самое темное и смутное время моей сознательной составляющей. Но это как снотворное, я мазохист, я выбираю изящные методы. Так было всегда, я сравнительно привык, ведь брал тебя с собой везде: начиная от похода в магазин или рабочего дня до глобальных путешествий. Ты стал моей неотрывной частью, поселившись внутри, и даже не выходил покурить. Дымил, кашлял. За сигаретами в твоем распорядке дня появились наркотики. Ты прижигал ими мой воспаленный мозг, а тот был рад впитывать любое нерациональное действие, расслаблялся. Мне было хорошо. Ты меня подсадил. А потом исчез. Когда-то это было изредка. И к чему я пришел? Не могу уснуть, не убедившись, что твой образ здесь, близко, что я могу припасть к твоим нарисованным губам. Я падаю на пол и будто слышу твой голос. Ты еще не приспособился, небольшой период адаптации – научишься разговаривать так, с зашитым ртом. Но я слышу. Ты зовешь меня. – Мэттью… Украдкой, шурша своим телом, я поворачиваюсь к стене. Здесь душно и гадко, но мы не могли выбирать и остались в этой комнате. Ты будто всем доволен и лишь благодарен, что я пока не дал тебе возможность заговорить во весь голос. И ты зовешь меня. – Мэттью… Начинаю вспоминать свое имя, это точно оно. Но как звали тебя, так и не нашел в себе сил покопаться. – Мэттью, это я… Это ты. Я узнал. Привет. – Это я… Вижу. Тебя не было слишком давно, я даже считаю дни. Зачем же ты зовешь меня, куда нас это приведет? Ведь ты только портрет на стене, сгусток краски и моя больная фантазия. Я засыпаю под твой шепот. Клянусь, что лучшей колыбельной на свете не напишут, ты ласкаешь мой слух своим тембром и ненавязчиво накрываешь одеялом из разбитых надежд. Ты почти назвал свое имя. День восемьсот сорок седьмой наступит завтра. Возьму краску и напишу на стенах, как зову: «ты». Я буду ждать.