***
Турне проходило без эксцессов. Запланированных концертов было много, билеты заведомо были раскуплены во многих городах, и это подстегивало участников группы выкладываться по полной программе. Прекрасно понимая, что аудитория Европы слишком уж отличается от аудитории в Америке, Альфред просто на ходу генерировал новые идеи, разучивал какие-то фразы на языках стран, куда они должны были поехать и непременно что-то менял перед каждым концертом. Они уже исколесили западную Европу, добрались до Нидерландов. На очереди были северные страны: сперва Дания, потом Швеция и Финляндия, а потом и Россия. Последнее, к слову, сильно напрягало Ивана, ведь он не был в родной стране еще с детства. Но это были пока еще сущие мелочи. О том, что в России надо будет выглядеть скромнее, Джонс знал. Но куда важнее было то, что публика в Амстердаме, уже искушенная всякими развратностями, ждала от них чего-то фееричного. Вот Альфред и решился на то, что решился. Первым на сцену вышел по обыкновению барабанщик. Мэттью чувствовал себя прекрасно хотя бы потому, что ему было более-менее комфортно в его сравнительно скромном костюме. Помимо штанов и ошейника на шее, на его теле были две детальки, пришпандоренные лично Альфредом — клейкая лента оранжевого цвета, из которых были выложены крестики на его сосках. В свете прожектора эта лента просто сияла, так что не заметить крестики было просто невозможно. Как только Меттью взял палочки и принялся за дело, на сцену вышел Кику. На его худом теле розовые шортики, рванные как решето, смотрелись просто изумительно, равно как и странный топик, который вовсе делал его похожим на тощую школьницу. На его поясе висела куча цепочек, так же как и на шее. Толпа загалдела, явно хорошо приняв клавишника. Артур и Иван стояли за кулисами, ожидая своего выхода. Брагинский невольно сжимал гитару. Он чувствовал себя просто ужасно и больше всего на свете хотел сбежать куда-нибудь, желательно на луну, и желательно сперва переодевшись. Керкленд же понимал его состояние, но решил лишний раз не дергать. Поразительно, но за время гастролей он успел проникнуться искренней симпатией к русскому и теперь относился так же, как и к Альфреду. Артур определенно выглядел чуточку скромнее, чем Ваня. Ядерно-зеленые легинсы, туфли на невысоком каблуке и кожаная портупея, плотно обхватившая голый торс. В целом — просто мечта садиста, не иначе. Франциск, когда его увидел, просто слюнки пускал, так что Керкленд уже знал, чем они займутся этой ночью. — Пирожочек, какой же ты горячий! Джонс настиг Брагинского очень неожиданно. Тот едва не подвернул обе ноги в своих туфлях, но все же устоял, а вот Альфред прижался к нему сзади. — Дебила кусок, — огрызнулся Ваня, почти беззлобно, но с долей угрозы. Артур искоса поглядел на не в меру довольного брата, облаченного в греческую тогу и разукрашенного так, что любая модница восемнадцатого века умерла бы от зависти. Золотистые волосы были скручены в кудряшки, так что смотря на его внешний вид, любой бы сказал коротко и лаконично: «педик». — Пора, — сказал Керкленд Ивану. Он вышел первым и тут же послал восторженным фанаткам воздушный поцелуй, заставив их завизжать от восторга. Однако когда на сцену вышел Брагинский, началось нечто невообразимое. Он вышел медленно, в основном именно потому, что ему все еще было сложно ходить на каблуках. На его шее висел длинный галстук, расшитый стразами, придерживаемый кожаным воротником. Да, просто воротник и галстук. Выбеленные волосы стояли торчком, поблескивая сиреневатыми звездочками, что приклеил ему лично Альфред, на ушах виднелись крупные каффы. Что же до низа его костюма, то он представлял из себя черные колготки в крупную сетку, поверх которых были стринги. Сперва несколько шокированная публика замерла, а после возорала так, что стало не слышно барабаны и клавишные. Артур невольно присвистнул. Выходит, Джонс в который раз угадал. Фанаты что-то выкрикивали и тянули руки к Брагинскому, явно офигевшему от такого поворота. Керкленд бросил последний взгляд на его объемистый зад, хмыкнул, а после взялся за гитару. Даже последующее появление Джонса в тоге не вызвало у публики такого восторга, как Иван в стрингах. Что ж, надо ли вообще чему-то удивляться? Вряд ли. Толпа безудержно шумела, когда началась первая песня. Особенно рьяно кричали молоденькие девушки, которых было так много, что взгляд при всем желании не смог зацепиться за одну из них. Не стоило и сомневаться — все ждут поцелуй. Вообще, поцелуй Альфреда и Ивана едва ли не стал традицией их концертов, и под него фанатки воистину срывали голоса. Не использовать такую фишку просто нельзя — эффект безотказный. Обычно Альфред бросался на Ивана на песне так третьей или четвертой, но тут решил сразу начать свое издевательство. Если Брагинский и удивился, когда Джонс, окончив припев и пользуясь тем, что настала очередь элетро-гитары, сходу поцеловал его в губы, а после шлепнул по аппетитной заднице, то он этого не показал. Судя по заебанному взгляду — русский готов был убивать. И лишь дикий восторг толпы спас Альфреда от неминуемой расправы. Джонс бегал по сцене как никогда прежде активно, то и дело подходя к краю сцены и позволяя протягивающим руки фанаткам прикоснуться к себе. Было странно, что он сразу пустил в расход свою главную фишку, хотя кто знает — может он потом еще раз поцелует Ивана. Все могло быть, благо что у Альфреда всегда была полная воля творить все, что ему вздумается. Любая его выходка приносила группе пользу. Когда первая песня подошла к концу, зрители заскандировали название группы, а вскоре показался и плакат с изображением музыкантов. Ребята переводили дыхание, пока Альфред благодарил Амстердам за теплый прием и раскланивался о том, как же ему нравится этот город и эти зрители. Пользуясь моментом, Керкленд подскочил к Брагинскому и сказал ему на ухо: — Не будь таким напряженным. — Что? — удивился Ваня. Артур посмотрел на него по-доброму, как на нерадивого мальчишку. Ну, как обычно смотрел на Альфреда. — Расслабь тело и думай о музыке. Ты шикарно выглядишь. Подмигнув, он отошел. Нет, Брагинский не дурак, он должен понимать, что в таком виде не оставит равнодушным вообще никого, и лучше бы ему этим пользоваться, а не бояться того, чего нет, и из-за этого играть хуже. Тем более, что во второй песне он должен будет петь с Альфредом. И в самом деле, Ивану понадобилось несколько секунд, чтобы понять и свыкнуться — Джонс в который раз оказался прав. Дальше все пошло, как по маслу. Они отыгрывали по полной программе, действовали слажено. Альфред то и дело не упускал возможности прикоснуться к Ивану, и фанатки бурно реагировали. Слышались крики вроде «Поцелуй его!», но Джонс лишь хитро ухмылялся в ответ, как бы обещая, что все скоро будет. Концерт подходил к концу. Оставались финальные песни, помимо двух хитов единственная в их репертуаре более-менее спокойная и лиричная, которую Альфред написал еще до начала турне. Полагалось, что во время ее исполнения все, кроме Альфреда и Кику, создававшего музыкальную дорожку на синтезаторе, могут отдохнуть за кулисами, но Джонс остановил Ивана и жестом велел ему подойти ближе к краю сцены. На Брагинского не смотрели — на него просто пялились в упор, и последнего это немного напрягало, но он улыбался в ответ. Не выпуская гитару, он решительно снял с ног уже доставшие дальше некуда туфли и откинул их в сторону, а после присел на колени. Парень сам поражался тому, что его гениталии еще держатся в плену этих дьявольских трусов. Даже когда Джонс начал петь, всеобщее внимание не спешило переключаться на солиста. Это была «их» песня. Альфред впервые показал ее именно ему, как раз после очередных кувырканий в постели. Песня о любви, в которую парень на самом деле вложил душу. Даже сам Иван признал, что-то, что их объединяет — это именно любовь. Музыка звучала тихо и ненавязчиво, красивый голос Альфреда буквально окутал все помещение, загипнотизировав зрительный зал, и в этом было нечто воистину чарующее. Он держал толпу, так что даже Иван не удержался и посмотрел на него с восторгом. Безусловно, Альфред Джонс тот еще кретин, немного ненормальный, импульсивный, гиперактивный, порой просто странный, но до чего же он был близок Ване по духу, до чего же идеально они друг другу подходили, дополняли друг друга, и это было похоже на магию. То, с каким невероятным обожанием этот парень смотрел на него, с каким восторгом он о нем говорил, с какой невероятной страстью сжимал его в объятиях и целовал… Все это и заставило Ваню поверить в любовь. Не просто плотское удовлетворение или житейское удобство, теперь все было куда выше и сильнее. Альфред постепенно подобрался к нему. Он растягивал гласные, выговаривая те самые слова любви, посвященные именно Брагинскому, так что Иван лишь замер, уже догадываясь, что будет дальше. Стоявший за кулисами Артур даже выглянул, совсем осторожно, дабы не попадаться на глаза зрителям, а Мэттью поспешил к нему. — Как думаешь, полезет целоваться? — спросил барабанщик. — Уверен, — отозвался Керкленд. Так оно и случилось. Альфред буквально подполз к сидевшему на коленях Брагинскому и вопреки обыкновению приблизился трепетно медленно. Стало так волнительно. Он поцеловал его сперва легко, словно они были на первом свидании, а не на сцене. Толпа фанатов снова восторженно загалдела, а Альфред постепенно углубил поцелуй. Могло показаться, что он пытается сожрать Ваню, уж очень это был глубокий и некотором роде развратный поцелуй, но черт возьми — как же возбуждающе это смотрелось. Зрители просто кричали в голос, срывая связки, и в тот миг Керкленд понял, что концерт прошел на ура. Вот теперь они точно звезды в Нидерландах.***
— Нет, я больше на это не куплюсь! Брагинский отскочил от Альфреда и его «подарка» подальше, оказавшись в другой части их общего номера. Да, номер в гостинице Джонс снял им общий, с двуспальной кроватью, равно как и для Артура с Франциском. Умник. — Стоять, пирожочек! Никуда не денешься, ты проспорил! Была уже глубокая ночь. Уставший после концерта Брагинский безумно хотел просто отдохнуть и поспать, он был даже не против, если бы Альфред просто поимел его, как обычно, но парню явно моча в голову ударила. По нему нельзя было сказать, что он отбегал концерт. Зачем-то достав черт знает где строгий классический костюм и облачившись в него, он потребовал, чтобы Брагинский оделся в «парадный наряд». Этим самым нарядом оказался полупрозрачный дамский пеньюар, чулки и трусы, явно не мужские. Ваня, которого от женских тряпок уже просто тошнило, намерен был сопротивляться до последнего, хотя и понимал, что он в самом деле проиграл желание этому психу. — Но почему опять это?! — обреченно спросил он. — Почему опять женское, мать твою, нижнее белье?! Он был почти на грани истерики, хотя не так оно и страшно на самом деле. Если они наедине, не страшно, такое он переживет. Но все же не в течение одного дня это творить. Он только избавился от сценического тряпья, смыл с себя грим и вышел из ванны чистый и почти счастливый, как вдруг вот это. — Потому, что я так хочу, — безапелляционно ответил Альфред, лучезарно улыбнувшись. — Ты же хочешь сделать мне приятное, ну? Иван заскрипел зубами. Будь оно неладно, это проигранное желание, и почему Альфред такой извращенец… — Ненавижу тебя. Джонс лишь шире улыбнулся. — И я тебя люблю! Давай, одевайся! Я сам все это подбирал специально для тебя. Видишь, какое все белоснежное! Брагинский поджал губы и посмотрел на парня как на полного идиота. — Это и есть твое желание? — Это то, в чем ты должен будешь исполнить мое желание. О том, что это за желание, вполне можно было догадаться по этой, с позволения сказать, одежде. Иван не понимал, к чему это, если он может просто снять халат и остаться голым. Так что проще трахаться, разве нет? Хотя понятие логики не про Альфреда. — Ладно… К черту все, он потерпит. Ну, подумаешь, пеньюар и чулки, проблема что ли… Он в виде похуже по сцене ходил, и ничего. Довольный Альфред уселся на кровать, смотря на него с таким неприкрытым интересом, что Брагинский немного покраснел. Скинув с себя халат, он сперва замер, надеясь на то, что Джонс все же передумает, но тот не сдвинулся с места. Выдохнув, Иван первым делом натянул трусы. Яйца то и дело норовили вывалиться из них наружу, и это безумно нервировало. После он взялся за чулки. Они были куда приятнее для тела, чем та идиотская сеть, и это даже немного радовало. Наконец, натянув на свое мощное тело дамский пеньюар и осознав, что он в таком виде похож на полного идиота, Ваня выжидающе посмотрел на Джонса. Тот все так же сводил с него взгляда, напрягая этим все сильнее. — Ты такой красивый, — с придыханием сказал он. Брагинский недовольно поджал губы. — Я похож на трансвестита, и мне это совершенно не нравится. От взгляда Альфреда хотелось расплавиться, но Ваня приказал сам себе быть максимально недовольным. Вот американец вскочил на ноги и подошел к нему. — Ты моя ожившая влажная мечта, Ваня. Посмотри на себя, ну! — схватил его за руку, Джонс поплелся в сторону трюмо, где находилось большое зеркало. — Просто посмотри, как мы смотримся вместе. Пришлось посмотреть. Что ж, замерший за его спиной Альфред в самом деле отлично смотрелся в своем элегантном костюме, а вот сам Брагинский выглядел конченным извращенцем, грабанувшим магазин нижнего белья. — Отлично, я трап. Альфред хихинул: — Ты просто прелесть, мой пирожочек. — Что за тупое прозвище. Привычка Джонса называет его всякими пирожком, бубликом или пончиком тоже немного пугали, особенно при учете его странной привязанности к филейной части Ивана. — А теперь мое желание. Когда американец обхватил руками его плечи, Ваня замер. Он уже начал готовить себя к чему-то эдакому, в конце концов, фантазия Джонса лишена границ, но парню таки удалось его ошарашить. — Так что за желание? — Ээм… Свадьба. — Не понял? Альфред тут же чмокнул его в шею. — Давай поженимся. Я жених, а ты — моя невеста. Тем более, что мы в Амстердаме, а именно здесь впервые легализовали однополые браки. Я уже даже договорился со священником. — Не понял. Брагинский так и стоял, ошарашено смотря в отражение. Да уж, к такому жизнь его точно не готовила…