***
Перегретый капучино отвлек на пару минут, когда Мэтт, случайно упав за первый попавшийся столик кофешопа, забывался в новостной ленте телефона. Ничего информативного и интересного, только сплошная реклама и чужая жизнь, выставленная напоказ. Проглотив кофе, Беллами отодвинул чашку на край стола и заблокировал телефон. Единственным раздражителем теперь оставался Доминик в его мыслях. Мэттью уже и забыл о головной боли, она ведь заменилась существующим человеком. Еще час назад он чувствовал себя отвратительней некуда, а теперь попросту сорвался за едва знакомым одногруппником, решив проследить за его действиями. Это вполне соответствовало поведению Беллами, но как же неловко он себя чувствовал, словно совершал настоящее преступление. Обыкновенная прогулка превратилась для него в дорогу, ведущую в ад. Он бы никогда не согласился отдать свои мысли другому человеку, разрешив поселиться внутри. Любой контакт с обществом обрывался по щелчку пальцев, близкие отношения строились с трудом, Мэтту было тяжело верить и говорить о себе новым людям опять и опять. О любви Беллами уже не думал. Он даже едва ли помнил, когда в последний раз ощущал на своем теле объятия. И вот теперь, сидя в посредственной кофейне посреди шумного торгового центра, Мэттью хватался за голову. Его едва не тошнило от только что выпитого кофе, забылось чувство голода, и мыслями своими Беллами все возвращался обратно в момент, когда шел за Ховардом, с ухмылкой наблюдая за его качающейся походкой. Он вдруг поймал себя на том, что хотел бы повторить еще. Хотя бы раз. Завтра, например. Мэтт тряхнул головой, тут же рявкнув себе под нос: «хватит!». Хватит этой ерунды, минутной слабости, этих соплей, этих неясно нежных чувств. Ведь Беллами был взрослым, серьезным и жестким парнем, так? – Кого я обманываю? – пробормотал он, тут же поднимаясь из-за стола. Вниз по эскалаторам, не замечая медлительную толпу, далее – на выход, куда подальше, прочь из этого района. Идеальным вариантом было бы прыгнуть в электричку и умчаться загород, но Мэттью едва ли знал хоть что-то приличное в округе. Осень ведь идеальное место для таких вылазок и уютных приключений, но Мэтту не с кем было делиться своими впечатлениями. Справляться в одиночку он привык, но не в таком состоянии, когда хотелось убиться. Убиться ведь и правда хотелось. Завывало в груди, легкие просили сигарету, душа – хоть каплю алкоголя. Беллами не желал возвращаться к вчерашнему выступу, квартира не манила, хотя там еще оставался джин и, кажется, где-то за кроватью была задвинута бутылочка дешевой подделки Мартини. Тянуло на север, куда-то «обратно» – так трактовало сердце, больная голова транслировала мысль, все вновь обдувалось ледяным ветром, бродил туман. Мэтт знал, что «обратно» уже не существовало. Но так, вернуться, постоять на обгоревших развалинах родного города, что ли. В очередной раз напомнить себе, что являешься чудовищем. Удариться в психологию и тут же встретиться с собственной тенью – ситуация не из простых. Прежде он бы все пытался на нее наступить, придушить собственной рукой, но не теперь. Беллами придется бороться с самим собой, подавляя свои темные стороны, и на это уйдут годы. К специалистам обращаться он отказывался наотрез. По той же причине, по которой устал натыкаться на все новых людей. Как же ему осточертело распространяться информацией о своей жизни. Опять и опять. Снова и снова. И так по кругу. Дернувшись к реке, Мэттью уже на ходу придумывал план действий, не слушая самого себя. Музыка играла все громче и громче, теперь и Беллами, подобного своему одногруппнику, игнорировал красный сигнал светофора, нарушая в тех же местах, на той же прямой улице. Несколько неровных шагов, походка завиляла, но Мэтт уверял себя, что все в порядке. Еще немного – и он будет на месте, возьмет кофе с собой, пойдет к железной дороге… Все сорвалось, когда он, так и не дойдя до кофейни, непредсказуемо запрыгнул в первый попавшийся автобус, что стоял на Стэйшн-роуд, возле центрального вокзала. Забившись в дальний угол, даже и не думая, чтобы окружить себя людьми и здесь, Мэттью вывел громкость музыки на максимум и вжался горящим виском в ледяное стекло. Он отделил себя от мира. Так ему казалось, так становилось спокойнее. Он не узнавал себя, встретившись с отражением собственных глаз, и поспешил отвести взгляд. Что-то в них горело, с чем Мэтт не собирался встречаться. Знакомиться с чем-то новым в себе, что возникло нежданно и несет за собой душераздирающие последствия, всегда так сложно. И, к сожалению, Беллами знал. Забывшись в дороге, Мэттью сошел на Вудкорте, в лесопарке. Застопорившись на остановке, пока автобус не укатил дальше по маршруту, Беллами вдруг поднял голову к небу. Моросило, внутри что-то сжималось. Мэтту хотелось сгрызть это чувство, растерзать, выбросить, растоптать в грязи. Он проклял себя за то, что все еще был живым внутри. Как оказалось. Наугад в неизвестность. Ему уже было наплевать, что он не вернется домой к утру и не выйдет на учебу следующим днем, ведь никто не хватится его искать. Постель пробудет ледяной и без него в эту ночь, бутылка вермута останется нетронутой. Главное, чтобы не было связи сейчас. Чтобы ничего не мешало. Не выдергивало Мэтта в реальный мир, мерзкий, циничный, такой холодный. Спустившись вниз по тропе, миновав местную церковь и ряд частных домов, Беллами вышел к реке. Уже в сумраке, разглядывая выложенные камнем парковые дорожки, Мэттью сообразил, что оказался на редком берегу Темзы. Что-то внутри напело ему о старых временах, он вспомнил студенческие вылазки в Лондон, конференции и мероприятия. Тогда жизнь еще не была потерянной, он смотрел в светлое будущее и о столь многом мечтал. Мог мечтать. Имел силы. Смысл. Сигарета, резко выбитый огонь, слишком плотная затяжка, легкий кашель. Устроившись на траве, прямо возле реки, Мэтт смотрел, как сумрак сгущался над ним, и ему не было страшно. Он по-прежнему ощущал себя такой же чернильной тьмой, и он был ею, покуда знал свои теневые места и отказывался бороться. Лишний час, проведенный в бездействии, уже ничего не изменит. Беллами корил себя за каждую секунду своего существования и уничтожал за прошлое. Что уж ему о событиях настоящего. Нервно вырвав телефон из кармана куртки, он посмотрел на время и проверил, действительно ли отсутствовала связь. Нет, сигнал ловил, и даже прилично. Если бы только у Мэттью был интерес, с такой связью он мог бы беспрепятственно посмотреть мрачный фильм или полностью прослушать новый альбом любой посредственной группы. Но от музыки тошнило. Сигареты курились одна за другой. Дробилось сознание. Мерзость. Ветер обдувал щеки, лился за высокий ворот кофты, было щекотно и даже как-то теплее, чем в городе. Найдя себя среди темноты, Беллами был теперь цел и даже дышал ровнее, и лишний раз отказался от сигареты. Пульсирующие виски успокаивались, сердце все еще билось. Тяжело, но уже лучше. Лучше, чем было в городе, в том проклятом торговом центре, на той ненавистной теперь Мэтту и запятнанной Домиником Ховардом Лондон-роуд, где свернул последний. Еще немного – и все пройдет. Пожалуй, это была единственная установка, в которую Беллами мог сейчас верить, вот так потерянно сидя на берегу Темзы, в сумеречном лесу. И враз исчезли все мысли, и на месте беспокойного хаоса вдруг зацвел свежий весенний сад. Мэтт мог поклясться, что он почти ощутимо находил в своей голове цветы, чувствовал этот еще слабый, но сладкий запах. Внутри стало так легко, забылся холод, Беллами закрывал глаза, надеясь вновь и вновь вдохнуть это новоявленное что-то, нечто вроде рвения к пробуждению. Он не знал его раньше, но так хотелось знать. В темноте было лучше, но не она делала Мэтта счастливым. В ней он не видел себя, но ощущал, и осязание собственной души, что давалось с трудом, было гораздо приятнее наощупь. Узнать в себе что-то новое, услышать стук сердца, разобраться с головой, вызывая самого себя на жесткий диалог – это становилось реальностью, от чего Беллами бежал, находясь в заточении города. Отравленный и забытый мыслями, Мэттью ждал момент счастья. Но он никогда не наступал. До этой минуты. Ему вдруг захотелось крепко сжать себя в объятиях, подарить хоть капельку тепла. Это забвение, нашедшее на него в темноте, послужило двигателем к озарению. Защитная реакция на любую близость выкачивала из Мэтта силы, ему хотелось бежать, но он даже и не мог сообразить, что этот внутренний барьер не давал ему быть счастливым. Он верил, что справится в одиночку, но иначе, как рвение к близости, свои текущие чувства описать не мог. И он встретился с самим собой, принимая не такую уж и приятную правду, в шутку называя себя нежным и раскисшим. Но Беллами всего-то хотел быть человеком. И он мог позволить Тане продолжать садиться к нему, Софии – беспокоиться, отдельным одногруппникам справляться о его делах, а Доминику… Вернулась головная боль. Она разбилась между висками и заставила Мэтта согнуться. Нет, только не это. Это отрицание или боязнь? Беллами, взяв себя в руки и вновь думая об умозаключениях последнего часа, сорвался по берегу вверх, чтобы на конечном автобусе добраться до Рединга. Ни одной сигареты, ни глотка алкоголя, ни мрачной мысли. Мэттью прикрыл форточку, чтобы не окоченеть за ночь, как любил, и поставил будильник, хоть и спать ему осталось недолго. Пожелав спокойной ночи новому себе, Беллами отчего-то подумал, что это состояние не будет ему перманентным. Более того, он осознал, что наверняка проснется тем же ужасным самим собой, каким он так не хотел быть. И даже если ему удастся остаться под маской, в университете он встретит Доминика, который вновь вытащит из Мэттью все самое мрачное наружу.***
В конце концов, Беллами сам платил за собственное обучение. С этой мыслью, проснувшись с тяжелой головой, еще накануне не желавший идти в университет, Мэтт поднимал свое ватное тело с кровати, собираясь на пары. – Ты сам не свой, – заметил его сосед, столкнувшись с ним на кухне. Беллами молча провел рукой в воздухе, смахивая заботливую заметку соседа. Он не хотел контактировать с кем-либо, хотя прекрасно помнил, что во вчерашнем сумраке нашел в себе желание близости. – Голова, – объяснил Мэттью, садясь за общий стол и размешивая кофе в своей кружке. Он снова одалживал у соседей еду – времени на самостоятельный поход в магазин как-то не находилось. – Несладкое утро. Как и всегда. – Зря ты так, – мужчина напротив качнул головой. – Всего лишь не умею радоваться, – Беллами хмыкнул холодно, вроде как отделываясь от диалога. И что-то внутри сжалось, делая Мэтту замечание. – А стоит, – продолжал сосед. Он заботливо пододвинул сахарницу поближе к Беллами. – Утро ведь самое лучшее время, когда еще ничего не испорчено и столько событий впереди. А если просыпаться в угнетении самого себя, что будет к вечеру? Мэттью задумался, прекратив размешивать сахар. – Так что брось ты это. Ничего не ответив, Беллами сделал первый глоток кофе и нашел в нем свое чувство гадкого утра. К вечеру у него всегда случались приступы если не апатии, то настоящей истерики, и все свои эмоции он вымещал исключительно на стены, на мебель, на самого себя. Больше было не на кого. И даже здесь, в квартире, он не мог разлить собственный кофе на глазах соседей, не мог начать орать на кого-либо, развязывая ссору. Как он снимал стресс? Мэттью даже засмеялся. Собравшись на скорую руку, Беллами оделся в первое попавшееся и через несколько минут уже бежал по улице вниз, к Темзе. Свежий ветер обдавал лицо, сигаретный дым тянулся за спину, в животе по-прежнему урчало – Мэтт так не позавтракал, но обещал себе, что обед в столовой возле станции будет сытнее. Сегодня было три пары, Беллами об этом помнил. Он заботливо положил в рюкзак таблетки от головы. Знал, что момент срыва все же настанет. Он долго думал о том, что произошло с ним вчера, и половины своих мыслей уже не мог вспомнить. Что-то мерцало в его сознании на остатках: оно было о близости, о необходимости работать над собой, об особенных людях в его жизни. Все перемешалось, как-то скомкалось, засело внутри. Мэтт поймал себя на том, что более всего был голоден без настоящего живого общения. Без искренних чувств. Без любви. – Любовь… – кинул он себе под нос, выдыхая затяжку уже второй за утро сигареты. – Любовь, – повторил Беллами, теперь как-то осознанно подходя к этому слову. Любовь в его жизни была катастрофой. Ему она казалась причиной всех его бед, от чего жилось с каждым днём хуже, от чего появилась алкогольная зависимость и пристрастие к суицидальным мыслям по ночам. Не то чтобы ему не везло, просто так сложилось. Следом за любовью Мэтт выдохнул: «жизнь», – и этим все было сказано. А другого оправдания ему не понадобилось. В университете как будто чего-то не хватало, и Беллами, держась стальным, начинал распадаться в трещинах. Он оглядывался по всей аудитории каждые пять минут, но не мог найти причину. Что-то шло не так, словно нарушили алгоритм, и заданный самим же Мэттом порядок разбегался по уголкам. Хаос. Этого не должно было произойти. – Ты выглядишь больным, – заметила София. Она, обернувшись к парте Беллами (а тот уже в который раз менял свое место, забываясь и теряясь в себе), смотрела обеспокоенно, как и всегда. – Уже второй человек за сегодня говорит мне об этом, – хмыкнул Мэттью, пряча взгляд. – Ты врач? – Не нужно быть врачом, чтобы заметить бледность и слабость на лице. – Так ты меня рассматриваешь? София смутилась. Ее щечки даже налились краской, что позабавило Беллами – даже как-то прибавило сил. – Слышала, вы с Ховардом сдружились, – вдруг и так резко затронула она. Доминика София звала по фамилии. Объяснила, что так у них было принято еще в средней школе. И Мэттью тут же выпал. Вот оно. Вот оно. – Это кто же тебе такое напел? – теперь и он готов был заливаться. Щеки уже начали гореть. Но с чего бы? – Да так, видела вас, Ховард дал тебе прикурить. Со стороны вы выглядели мило. Даже общались. – «Мило»? – возмутился Мэтт. – О, ну, не то чтобы нежно, – София подавила смешок. – Я… – Прекрати. – Я не это хотела сказать. Беллами перевел взгляд к своему рюкзаку. Голова снова болела, хотя он пропустил момент, когда пропала утренняя легкость и то вполне здоровое состояние. Мэттью был злым, он вмиг делался агрессивным в такие моменты. И он снова вспомнил, что же именно было не так и заставило его чувствовать беспорядок. – Думала, может, ты знаешь, где Ховард, – девушка пожала плечами, но так и не почувствовала ответственность своих слов. – Вероятно, переживает нелегкое похмелье или проводит шикарное утро с девчонкой, которую подцепил накануне, – ляпнул Беллами. И София вдруг рассмеялась. – О, да, говорят, вечеринка там у них была что надо. Но ведь Мэтт и знать не знал о существовании какой-то там вечеринки. – Жаль, я не пошла, я же в прошлый раз словила слишком сильную интоксикацию и решила, что… Но Беллами не слушал. – А что, Ховард там напортачил? Девушка округлила глаза. Кажется, Мэттью действительно что-то пропустил. – Ты не знаешь? Говорят, он напился в доску, скурил что-то слишком тяжелое и свалил загород. Телефон вне зоны, никто, даже Джи, не может его найти. Голова шла кругом. Беллами не понимал элементарных слов. – Кто такой Джи? – О, так ты и правда далеко от нашего мира, – удивилась София. Здесь, в Рединге, всем было так привычно знать друг друга через одно рукопожатие. – Кто, – Мэттью стало не по себе. – Джи, Джесс, – девушка вновь пожимала плечами – ей было странно. – Бывшая девушка Доминика. Он сделал ей предложение, а она почему-то отказалась. Расстались буквально к сентябрю. Теперь Дом сам не свой. Дом. Так просто и повседневно София назвала Доминика, что у Беллами возникло чувство, будто он один знал Ховарда самовлюбленным и бестактным мудаком. Впрочем, знал ли – непонятно. Так, пара диалогов, а они ничего не значили. – Просто Ховард интересовался о тебе, – вдруг заявила София. Мэттью сглотнул. – Но никто не мог о тебе рассказать. Никто не знал, как ты провел вчерашний вечер. «И лучше бы даже я не знал», – подумал Беллами, но остался спокойным. В животе тянуло. Нечто холодное подступило к паху и тут же стало томиться, нагреваясь. Ему это не нравилось. Он снова сглотнул. – Через пару дней у меня день рождения, как раз в воскресенье. Будет очередная вечеринка, – оповещала София как раз кстати, пока Мэтт пропадал в себе. – Приходи. Не знаю, будет ли тебе весело. Но там будут все. Она вновь пожала плечами. – И Ховард, – добавила девушка. – Мне это неважно, – отрезал Беллами. – Я вижу, – саркастично сказала она, совершенно точно подмечая, что Мэттью покраснел и изменился в лице. Они помолчали. Тем временем продолжалась пара, подходя к своему концу. У Беллами будет долгий перерыв, чтобы принять таблетки от головы и взять в кафе чай, заставляя себя успокоиться и прийти в норму. Дисбаланс внутри начинал пугать. Мэттью даже не знал, что с ним происходит. – Так ты придешь? – Приду, – четко подтвердил Беллами, и этим поставил на своем идеальном плане по перевоплощению крест.***
Накинуть толстый капюшон поплотнее, спрятаться за темными очками даже в помещении, не издавать ни звука – так уже по стандарту, что Мэтт слишком привык к своему поведению в подобных местах. Он пришел гораздо позже начала, и в этом и был весь смысл. Вечеринки и шумные компании были ему чужды, ведь в них не найти уединения, разве что соблазнить девочку и сбежать с ней в ванную комнату на пару-тройку минут. Из присутствующих Беллами не знал и десяти процентов людей. Но он видел Софию в центре веселья, в главной комнате ее дома, и зачем-то шел к ней. Скромно упакованный подарок заставил девушку сиять от счастья даже до того, как она его раскрыла. Мэттью, признаться, уже и не помнил в точности до мелочей, что именно лежало в коробке, но, кажется, там было что-то из косметики. Он даже как-то заморочился, вытянул из Тани, чем пользуется София. Где-то в этот момент Беллами и догнал, что девушка не на шутку им заинтересована. Подарки остальных друзей лежали в одном месте, убранные и запечатанные; но на коробочку, поданную Мэттом, София буквально набросилась. Легкий вздох, натянутый поплотнее капюшон. Надо как-то абстрагироваться. – Что ты пьешь? – спрашивала она весело, подзывая Мэттью к столу с напитками. – Весь известный мне алкоголь, – смеялся Беллами, скрашивая свой дискомфорт. Бокальчик одного, стопочка другого – и станет уже не так уж и неловко, правда? Сознательно подавляя все, что было ему дорого, подсознательно – направляясь к тому, чего так отчаянно желало сердце. Он заправился стаканом дрянного виски, взял двойную порцию в новую тару и двинулся напрямик, по коридору. Светлые волосы, торчавшие из-под черного капюшона, заметно выделялись на фоне померкших во тьме стен; бледное лицо буквально светилось, стакан виски в руках подрагивал. Мэтту нужна была сигарета. За возможностью ее выкурить он и шел. Из-за поворота вынырнул Ал – пришлось застопориться, повернуться, поздороваться уже слегка поддатым рукопожатием, перекинуться парочкой фраз. Темнота коридора начинала наполняться синими тонами, они становились ярче, почти что жгло глаза, но было даже приятно. – Мэттью, там остался виски? – спрашивали сзади, завидев Беллами со стаканом. – Вполне, – салютовал он лениво поднятой кистью, даже не обернувшись. Голубые огни пронзали голову, теплые языки пламени спускались на плечи, фиолетовый неон обвивал шею, лепестки ало-красного огня ласкали за ухом, оставляя свои праздные поцелуи. Откуда-то взялась на пути Таня – прилично перебравшая, едва переставляющая ноги, она неумело ластилась к Мэтту, пытаясь обнять его за плечи. Получалось лишь схватиться за локоть, девушка врезалась в стены, коридор наполнялся все более яркими красками, и Беллами был как-то уже и не против какого-то пьяного поцелуя за углом. Кислотный оранжевый накрыл Мэттью, когда тот распрощался с Таней, оставляя ее где-то между стенами, полом и заботливой Софией (все еще трезвой). Защитный капюшон сполз к плечам, Беллами увидел свое отражение в зеркале, случайно заглянув в ванную комнату. А ведь сюда он был бы очень даже горазд помочь дойти Танюше, чтобы закрыться с ней; но не на пять минут, так, максимум на две. Он провел рукой по своим волосам, взъерошив их сильнее, чем это сделал капюшон. Внимание вдруг пало на отросшие корни, Беллами напомнил себе, что нужно наконец-то купить краску и вернуть себе прежний вид. Он улыбнулся, даже закусил губу; было приятно, оранжевая кислота лилась вниз по торсу, обжигала. С носа сползли очки, парень закрепил их на голове. Мэтту захотелось снять толстовку, но он еще надеялся, что безопасность капюшона ему понадобится. Грубый глоток, виски еще оставался. – Эй, парень! – окликали вновь. – Ты там куда намылился? Оранжевые брызги разбились об лицо Беллами, становясь багрово-красными. Кислотная вечеринка на время закончилась; но только лишь на время. – Тебе туда нельзя, слышишь, – предупредил спереди. Где-то под лестницей шумели, мужской голос стопорил. – Туда – куда? – количество виски внутри уже позволяло дерзить. – Если шел прямо – шуруй наверх. Багровый понемногу отступал, но от затемненного красного Мэтт не мог отделаться. Его тело вновь холодело, горящим осталось лишь горло, немного тлели плечи и шея; хотелось поцелуев реальных, еще немного страсти, нежности, добра, драйва – да чего угодно. – А что наверху? – поинтересовался Беллами, раз уж ему предлагали странную альтернативу. – Пустота и ноль веселья, – мужчина кряхтел; кажется, по раздавшемуся женскому стону стало ясно, отчего же под лестницу было нельзя. – И один из местных балуется травкой. Новые блики оранжевого заиграли по всем стенами, неоновые зайчики запрыгали, ночь еще никогда не пахла так сладко. Мэттью опрокинул в себя остатки виски и понадеялся, что наверху еще будет алкоголь; обратного пути сквозь толпы и коридоры он не выдержит. А ведь там где-то осталась валяться Таня. – Еще виски, – прошептал Беллами себе под нос. – И сигарету. Сигарет. Штук двадцать бы. На втором этаже и вправду ждало молчание. Он только лишь вступил в первый зал, как запах травки не заставил себя ждать. Тянуло от балкона, но не с самой террасы, а из дальней комнаты, чего-то вроде гостевой спальни. Кисло. Сладко. Горько. Противоречия – и их полон мир, ими был полон Мэтт. Он шел на запах, почти что слепой от забвения и минутного счастья, и он знал наверняка, что ждало его там, за закрытой дверью. Даже без стука, его там желали – так решило туманное сознание, и оно было право. Ведь Мэттью был так хорош, и он признался себе в этом, поправляя волосы еще тогда, перед зеркалом, называя себя таким же самовлюбленным мудаком, каким был тот, кто ждал за дверью. – Ховард? – спросил Беллами с улыбкой, достаточно прямо заходя в комнату – самому же Мэтту уже казалось, будто он напился вдребезги. Прошло-то всего минут пять или десять. Но ответа не последовало. – Хочешь сказать, что теперь ты будешь играть в тихоню? – с недовольством на послевкусии задал Мэттью. – Закрой дверь, – попросили из темноты. – С какой стороны? Беллами засмеялся, в общем-то, даже готовый уйти. – Иди сюда, – просили вновь. – Не тяни. – Ты, что, болен? – А ты врач? Точь-в-точь те же слова звучали, исходя от Мэтта в адрес Софии в начале этой недели. И ему стало не по себе, ведь теперь Беллами точно знал, насколько хреново было Доминику. – Иди сюда. И закрой эту чертову дверь! – вспылил Ховард, поднимая голос. Мэттью резко хлопнул дверью, и оранжевые краски вновь заплясали в этом мраке, что разделял их двоих. – У тебя есть еще алкоголь? – спросил Беллами. Со стороны могло показаться, будто это была единственная вещь, которая его волновала. – Есть. И я даже скрутил тебе косяк травки. – Ты знал, что я приду? – как будто удивился Мэтт, но оранжевая волна не только превратилась в поцелуи, но и двинулась от торса к паху, объяв бедра. Запах у этого всплеска был пряный, даже слегка горчил. Невероятное ощущение. – Конечно же знал, – опустил Доминик, и голос его вздрогнул. Пустой стакан выскользнул из вспотевших пальцев, Беллами наощупь добрался до Ховарда, случайно встретившись с его рукой, и опустился на кровать. Глоток виски прямо с горла прибавил яркости впечатлений и зажег изнутри. Доминик тут же последовал примеру и запрокинул в себя несколько жадных глотков. Пламя на секунду осветило их лица, когда Мэттью, даже и не думая, делал свой первый за доглое время наркотический затяг. Огонек слегка дрожал, на мгновение задержавшись между Ховардом и Беллами, как будто оба пытались что-то разглядеть. Мэтт запомнил тот взгляд голодных глаз, что впился в него той ночью. Люминесцентный желтый огонь зажег Беллами до конца, в стопах превращаясь в бесконечное белое сияние. Доминик и сам был здесь наркотиком, разрушая все нравственные побуждения Мэттью на новую жизнь. Без шансов, вот так вот Беллами сдавался, делая глоток за глотком, накуренный травкой, вбивающий в свои легкие дым тяжелых сигарет. Уже светало, когда Мэтт собирался уходить, изрезав подошву на кедах битым стеклом. С какого-то неясного ему момента все светилось белым, он забыл кислотные вспышки и яркие пятна на стенах; все сияло исключительно, даже гармонично. Они крепко обнялись на прощание, прежде, кроме той неловкой встречи руками, не прикоснувшись друг к другу за всю ночь. Даже и не думали о том, что можно было положить руки на плечи или куда еще. Этого попросту не всплыло в мыслях. Объятия лишь значили конец их холодной вражды и благодарность за долгую ночь глубоких разговоров и откровенного общения. Они разошлись на той самой прямой Лондон-роуд. Доминик скользнул в свою многоэтажку, Мэттью двинул налево, поворачивая к станционной площади, чтобы в остаточном сознании перейти через две реки и оказаться в своей комнате. Где-то в промежутке между мостами через Кеннет и Темзу в заднем кармане джинсов зазвонило. Беллами не мог подумать иначе, кроме как предположить, что забыл что-нибудь в доме Софии; в первую очередь, он, что естественно, ждал звонка от Доминика. Но номер был неопределен. И черт дернул Мэтта взять трубку. – Что же, здравствуй, – раздалось низко и почти что трепетно. Беллами сглотнул, стопорясь прямо посреди перекрестка. – Надежно же ты запрятался, вундеркинд, – говорили шутливо, с издевкой, и Мэттью сглотнул вновь. Пять утра, утро понедельника, пустынные улицы и только что подаренные ощущения в новую жизнь. И все разбивалось, вновь и вновь возвращая Мэтта обратно, словно на стрелках часов. – Мы все знаем. Тебя нашли.