Часть вторая
Royal Blood – Loose Change
Тепловато для декабря, и все же руки стынут. Мэтт поправил шарф, спавший с плеча, и стянул рукава толстовки ниже, захватив манжеты пальцами. Он прятал покрасневшие костяшки в карманах осенней куртки, в зубах дрожала сигарета, пепел с нее летел на брюки. Немного меланхолии. Легкая улыбка задержалась на губах. Так странно возвращаться. Не то чтобы Беллами слишком уж пропитался, но было в этом городке что-то притягательное. Не манило, но как бы шептало над ухом, звало остаться, ведь здесь так тихо, спокойно, приятные волны пригородной Темзы гонят из Лондона остатки праздной жизни. Да, здесь никто не знал Мэтта таким, каким он был на самом деле. Никто и заподозрить не мог. И можно было свободно дышать. И целая жизнь рождалась в замерзших руках Беллами – такой путь он выбрал сам. Об этом он думал, пока шел к университету по изученной дороге, проходя мимо Цинтра-парка. Костяшки и правда покраснели от холода, но ничего теплее этой старой куртки у Мэттью не нашлось. Он все еще пытался осмыслить то, что случилось с ним за последние восемь недель в Кембридже, но, кажется, полная ясность наступит нескоро. Беллами придется утихомириться не одной бутылкой вина или чего покрепче. С такими фактами лучше не знакомиться на трезвую голову. Кембридж не слишком сильно изменил его в этот раз – прошлая поездка, та самая июльская «взрывная», была куда веселее студенческой жизни. Помещенный в коробку воспоминаний и криков, Мэтт мог бы вернуться к самому себе, но вовремя понял: тот, на кого он смотрел в зеркало теперь, во времена редингского декабря, и был он настоящий. Единственный и неповторимый. Пускай и психопат. Пускай и преступник. Оказалось все слишком элементарно. Гораздо проще и невероятно в его сторону, хотя Беллами до последнего думал иначе. Заманивший Мэтта в Кембридж Кирк всегда был на его стороне, стоило всего-то дослушать телефонный звонок и быть готовым к небольшому злорадству. Несколько пустых слов о законе при встрече – и профессор тут же переключился на роль себя как соучастника, заверил Мэттью в полной сохранности и попытался убедить, что он, Томас, более всех заинтересован в свободе Беллами. Такой ум стоило держать поближе. Спрятать физика-ядерщика за решеткой – так себе стратегия для государства, рассматривающего научные перспективы в современном мире. Даже если расследование зайдет дальше, Мэтта вызовут максимум в качестве свидетеля. «Передано в руки британского федерального бюро» – слова громкие, но еще важнее была правда, которая едва ли на процент совпадала с желтой прессой. Десятки звонков ежедневно поступали в департамент по борьбе с терроризмом. Сотни пустоголовых идиотов признавались, что это именно они – да-да! – они подорвали посредственный городок на севере Кембриджшира. Все это было пустым звуком. И даже Беллами перестал обращать внимание на новости, что доходили до его ушей. Все это не имело смысла. Потому что кое-кто, оставшийся незаметным, успел позаботиться о нем. Тот самый паренек, застрелившийся почти сразу после взрыва. Когда профессор Кирк имел честь назвать Мэтта невиновным, в стенах кабинета было произнесено имя, от которого Беллами захотелось плакать. Он едва сдержал слезы, ему стоило огромных усилий сохранить лицо каменным, но в душе он орал. Подозрения никогда не падут на Мэттью и вряд ли даже замахивались над его судьбой. Всплыло существование предсмертной записки. В ней черным по белому оговаривалось, что Беллами – и это стало официальной версией, – ничего общего со взрывом не имел. Алиби оказалось дважды больше. Вновь тронутый воспоминаниями, Мэттью одернул себя, когда знакомые ворота показались на горизонте. Он выкинул дотлевшую сигарету в траву и прокашлялся. Улыбка вновь мелькнула на его побледневшем лице, но внутри сжалась буря, оставленная до лучших времен. Сейчас его ждет встреча с одногруппниками. Он совсем не представлял, какие именно эмоции испытает, если вообще почувствует что-либо. Беллами улыбнулся ярче. Не самое время думать о плохом. Пусть будет хорошее. Он вернулся в Рединг чуть раньше, чем его ждали. Пятница, лекционный день. Аудитория уже наполнялась шумом, разговоры маячили от одной стены к другой, ошеломляющая акустика создавала вакуум вокруг Мэттью. Было непривычно вновь ощутить себя студентом, пришедшим слушать материал, ведь предыдущие два месяца Беллами гордо назывался старшим преподавателем. Обратно к себе, в привычную оболочку. Кажется, на задних партах было все-таки комфортнее, чем стоя перед толпой студентов колледжа при Тринити. Забитый физикой и научными материалами мозг совсем не воспринимал поток философских мыслей. Заскучав уже на третью минуту лекции, Беллами изобрел себе занятие получше: наблюдать за аудиторией, искать среди однокурсников знакомые мордочки и добраться до макушки, что будет выделяться сильнее остальных. Доминик. Ведь Мэттью даже не сказал ему, что приедет на два дня раньше. – Социализация личности рассматривается как адаптационный процесс становления индивида, – вещали снизу. Преподаватель, укутанный пиджаком на пару размеров больше, ходил из стороны в сторону, придавая себе важный вид. Беллами задумался над словами. – Не имея внешнего социального опыта, человек может быть обречен на вечный внутренний регресс. Мэттью усмехнулся. Что ж, он вполне успешно справлялся с адаптацией, когда родители неделями держали его взаперти и пресекали любое общение за пределами дома. Контактировал ли Беллами с матерью и отцом, чтобы хоть как-то восполнить эту названную социализацию и не утратить навыков? Нет, чушь какая-то. Кто угодно, только не Мэтт. – Так, например… Но больше Беллами не слушал. Случайно кинув взгляд на нижние ряды, непривычно вправо, он нашел знакомую лохматую голову. Этот силуэт он точно не спутает. Улыбка, зародившаяся еще при входе в университет, теперь расползалась и становилась жирнее. Мэттью почти засмеялся. Пришлось сжаться и прикрыть лицо руками. Отчего-то он был так счастлив. Он выждал подходящий момент, чтобы смыться из аудитории чуть раньше основного потока, и встал за первой колонной в холле. Наблюдая, как сонные лица выходят с лекции, Мэтт ждал кого-то конкретного. Того, кто не планировал увидеть его в этот день. – Это, что, Беллами? – раздавалось шепотом – единственное, что донеслось до Мэттью. Тот лишь подавлял улыбку, не обращая внимания. – Точно! – обсуждал женский голос. – Вернулся, смотрите-ка! Сделав вид, что не заметил своего имени среди смешанного шума, Мэтт пригляделся к выходу из аудитории: вот-вот должен был настать момент! Секунда. Ему потребовалась секунда, чтобы внутри все разорвалось. И будто не было тех мучительных восьми недель ожидания в разлуке, когда двое были лишены живого общения. Будто не было той противоречивой ночи на крыше, поделенной бутылки вина и драки до крови. И поцелуя на железнодорожной платформе тоже не было. Все рухнуло вниз, когда Доминик вышел из аудитории. Мэттью смотрел на него и ничего не чувствовал. Может, чувствовал слишком многое. Ховард не выглядел предельно радостным, одиноко волоча за собой сумку с ноутбуком и смотря куда-то мимо. Несколько шагов прямо, мимо колонн. Доминик пойдет к лестницам, спускаясь до первого этажа пешком, потому что лифты забиты девчонками и особенно ленивыми парнями. Ни улыбки, ничего. Ховард выглядел загадочным. Беллами совсем не мог распознать его эмоций. Он вынырнул из-за колонны и незаметно пристроился рядом: – Что думаешь о социализации личности? – спросил у Доминика Мэттью, едва сдерживая дикий смех. – Слушай, отстань, я Гюнка-то еле выслушал… – начал Ховард, отпихиваясь от общения. Но уже в следующее мгновение он понял, что голос как-то разительно отличался от привычного ему. И эта интонация, и слегка неправильная конструкция предложения – такой заметный стиль для наблюдательного психолога. Доминик замер, едва не спотыкаясь на ступенях. Они столкнулись взглядом. И, кажется, пустота еще никогда не была такой всепоглощающей. – Ну и засранец! – воскликнул Ховард, и его лицо все съехало в сторону, перекошенное улыбкой. Безумный оскал обрадовал Мэтта и даже успокоил. Не все было потеряно. Только лишь чувства и мысли о том, что между ними случилось что-то особенное здесь, в Рединге. Они кинулись обниматься, последние студенты на этаже после нудной лекции. Слишком уж сильные впечатления для дружеского восторга, немного печали на остатке. Эмоциональное возбуждение не давало замять улыбку, и Доминик продолжал скалиться. – Ты! – воскликнул Ховард, цепляя Мэттью за плечи. – Ты сказал, что приедешь в понедельник! Мерзавец! – кричал он, довольно приемлемо отреагировавший на маленькую ложь. Беллами стоял как вкопанный, не зная себя и всего, что происходило внутри. Снаружи он выглядел холодным, лишь улыбка выдавала его настроение, и Мэтт не походил на человека, находящегося в замешательстве. Но что-то было не так. Он не сразу осознает и еще не почувствовал неладное, но уже скоро – скоро произойдет скачок. – Я так рад тебя видеть, – проговорил Доминик, отстав от Мэттью с обвинениями. Они спускались по лестницам на выход – лекционная пара была сегодня единственной в расписании. – Я тоже, – улыбнулся Беллами, немного тормозя. – Эх, Мэтт, – не веря своим глазам, Ховард качал головой, продолжая улыбаться. Его искренность поражала. Мэттью мог позавидовать такому спектру возможных чувств – бывает же! – Что? – Ничего, – улыбался Доминик. – Я хотел встретить тебя в понедельник. – Как видишь, я встретил себя сам. Они рассмеялись, оказавшись в центральном холле. Ховард плотнее застегнул пальто и поправил волосы, заглянув в зеркальный стенд – привычка. Убедившись, что выглядит плюс-минус опрятно, Доминик вернулся к улыбке и не нашел что сказать. – Ну, – начал вместо него Беллами. – Кофе? Пиво? Вино? В любой другой день Ховард был бы несказанно рад и согласился бы за полторы секунды, если не меньше. Но вот все меняется. С лица срывается эмоциональный оскал, губы расслабляются, более не напряженные в улыбке. Замешательство – то же, что и на Мэтте. Что-то не то. Не может все быть гладко! Почему? – Вообще-то, – начал Доминик, торопясь в мыслях. – Проблемы? – Я… – застопорился Ховард. Он покраснел, чуть не запинаясь на месте. Они вышли во двор университета, минуя крыльцо, на котором встретились однажды, неприлично закуривая. Светлый декабрьский день огибал Рединг. Серость дня звала скрыться в пабе или разделить бутылку спиртного в квартире, но у Доминика были другие планы. И в данную секунду он готовил оправдания. – Ты меня пугаешь, – вырвал его Беллами, вынуждая отвечать. Ховард почти побледнел. Он, как и Мэттью парой минут ранее, вспомнил о крыше, вине и драке, после которой неделю ходил с фонарем под глазом. Следом нахлынул конец октября. Железнодорожная станция, городские огни, полночь. О, лучше бы Беллами не делал этого в тот вечер. – Я не думал… Но шум нарушил их дружеское спокойствие. – Прости, – только и успел выдавить из себя Доминик. Ворота были пройдены. Университетская парковка и любимый путь к Централ Стейшн – неужели они не дойдут через Лондон-роуд вместе? Неужели здесь их пути разминутся? Неужели Беллами не входил в планы Ховарда? – Дом! – раздался тонкий женский голос. Звучало вполне по-живому, что Мэтту стало дурно. – До-ом! – повторилось чуть не эхом. «Прости». И это то, о чем молчал Ховард? Обсудив чертов поцелуй по телефону и выразив все свои положительные чувства? Объяснившись за крышу? За ту ночь? Излив душу и наобещав столько всего в мессенджерах, что по ночам у Беллами голова шла кругом, стоило прочесть новое сообщение от Доминика? – Я не… – Забудь, – прекратил Мэттью, когда девушка слишком явно позвала к себе Ховарда и попросила внимания. Вот она – пустота. Та самая, которую будто заранее прочувствовал Беллами. Еще часа два назад он шел к университету с мыслью, что теперь-то все будет хорошо. Он вернулся. Восстановился. Приобрел уверенность в себе и так здорово разобрался! А теперь? – Слушай, я, – Мэтт заикнулся, ощущая ужасающую неловкость. Он почти покраснел, едва отвернувшись от незнакомой девушки. Договорить не дали. – Привет-привет, – поздоровался Доминик, нежно целуя девушку в висок. Она была чуть ниже его ростом, не слишком красивая. Он приобнял ее за талию, как-то неловко при этом посмотрев на отвернувшегося Беллами. – О, Дом, – улыбалась она, отвечая на объятия. Немного ревнивый женский взгляд в сторону Мэтта – традиция. – Ты… – Лиса, познакомься, это Беллами, – прервал Ховард. – Как раз хотела спросить: не познакомишь ли. Мэттью замялся. Ему стало противно при виде этих объятий у себя под носом. Казалось, Доминик не имеет права? Так, что ли? – Что, тот самый Беллами? – улыбалась представленная Лис. – В каком смысле – «тот самый»? На лице Мэтта было написано возражение. Это если не считать неприязни. – Дом про тебя мно-ого болтает! – девчушка залилась, хватаясь ладонями за плечи и грудь Доминика. Она посмотрела на Ховарда, надеясь поймать улыбку, но тот лишь выдавил из себя подобие радости. – Неужели? – Беллами повел бровью. – О, да! – И что так? – Ты правда его лучший друг? – язвила девушка, кидая холодный игривый взгляд то на Доминика, то на Мэттью. – Или так, среди всех прочих, кто хотел бы дружить с Домом? Как грубо. – Думаю, мне пора, – сообразил Беллами, неодобрительно посмотрев на Ховарда. – Думаю, нам пора, – в тот же момент кинул Доминик и почти возненавидел себя за это совпадение. Сказать в унисон – что может быть глупее! Наглость! О! – Лис… – Да, мне тоже безумно приятно познакомиться, – украл фразу Мэтт. Он уже сделал два шага в сторону от парочки. – Да-да! – только и бросила девчушка, после чего впилась в руку Ховарда и поспешила отдалиться. Беллами начал кусать свои щеки изнутри, крепко сжимая кулаки в карманах куртки. Нестерпимо больно за себя, еще бы Мэттью это почувствовал – вот была бы сцена! – Мэтт! – крикнули вдогонку. Беллами обернулся ради приличия, безэмоционально кидая взгляд в сторону дружелюбно-виноватого голоса. – Я позвоню, – пообещали ему. Но к чему все эти обещания. Пустые, они не имели ни грамма твердых намерений. Мэттью нервно закурил, наплевав на мерзнущие руки и сырость улиц. Одна за другой, он выкидывал дотлевшие сигареты в траву, не донося до мусорных баков. Слишком злой. Не умея совладать с очагом возгорания, потому что не знал чувств, будучи пятилетним ребенком в эмоциональном плане, Беллами для себя решил: сегодня он напьется. Шел его какой-то там час в Рединге. Жизнь снова скатывалась в самую бездну.***
Он, вообще-то, не хотел пить, но бутылка акционного вина все же смотрела слишком соблазнительно. Она звала с прилавка и просила, чтобы конкретно Мэттью купил ее, относя домой. Откупорил, сделал первый глоток, распластался на полу, но… Где был дом Беллами, когда он сбежал в Кембридж с одним рюкзаком, не заплатив за комнату в коммуналке? – Сука, – выругался он, зубами доставая остатки пробки, отковыряв часть ключами. Вино со вкусом пробковой коры – любимый сорт Мэтта, именно. Декабрь промораживал. Дойдя до родной Центральной, Беллами перелез через ограждения, наставленные за железнодорожными путями во время его отъезда. Пробравшись сквозь решетку и прутья, он чертыхнулся еще около десяти или пятнадцати раз, сделал жадный глоток вина, даже более безысходный, и запрыгнул на выступ. Бетон под ним не изменился, лишь виды Рединга превратились в тусклый переплет зачахших деревьев и смотрелись теперь совсем мрачно. Разгар пятницы, еще не вечерело, но начинало стремительно темнеть – Мэттью чувствовал, как сырость под ним пропитывала его брюки, как начинали дрожать ноги. Совсем закоченевшие пальцы едва не выронили бутылку вина. Ладно, не думать о Кембридже еще реально, но после этой встречи? Доминик совсем не имел совести, очевидно. Завести отношения с девушкой, прежде обещав Мэтту, что помнит обо всех фрагментах их сложной дружбы, что полностью уверен в себе и своих чувствах… Вранье! Наглая ложь! – Сука, – в очередной раз выругался Беллами. Половина бутылки была пройдена, легкое тепло пробороздило его грудную клетку и поселило слабость в мозгу. Декабрь был даже как-то милосерден. Телефонный звонок – то, чего Мэттью слишком сильно ждал, но на что уже не надеялся. На экране могло светиться единственное имя, старенький айфон Доминика, кажется, больше не принимал других звонков. Только лишь Ховард. Больше Беллами никому не давал своего номера, даже Кирку, опасаясь последствий. – Мэтт? – А кто еще. Так боязливо. Доминик будто не был уверен, кого набрал. – Ты, что, пьяный? – спросил он тут же. – Нет, а ты? – отрицал Мэттью, заметно запинаясь и пропуская звуки. – Где ты сейчас? – Уверен, что тебе получше в своей лжи. – Перестань. – Перестать? – надавил Беллами. Он был пьян и возмущен. Стало быть, Ховарда совсем не впечатлила его же собственная оплошность. – Я чувствую себя дураком после всего этого. – Где ты? – не унимался Доминик. Его голос звучал беспокойно. – Угадай с трех раз. Выступ. Централ Стейшн. Где же еще, ну, Ховард, шевели мозгами! – Тебе некуда пойти, я знаю, – угадал Доминик, теперь звуча виновато. – Я хочу поговорить. – Пораньше не мог, да? – Прекрати! – умолял Ховард. – Мне и так… – М? – язвил Беллами, контролируя себя меньше чем наполовину. – Давай, скажи. М? Что там? – Стыдно. Мне стыдно. – Да? – Безумно. – Мне тоже, – предупредил Мэттью. – За то, что снова чувствую себя таким дураком. Отвратительное молчание настигло их в следующую же секунду. Доминик слышал сбитое дыхание Беллами и даже сквозь трубку чувствовал, что тот замерзает на холодном ветру, не находя себе места в Рединге. – Приходи ко мне, – попросил Ховард. Он звучал довольно искренне. – И зачем? Будет как в прошлый раз? Или новенькое? Скажешь мне, что нашел девчонку, которую теперь трахаешь, и попросишь меня быть радостным за друга? – Я жду тебя здесь, – не унимался Доминик, закрывая глаза на встречную грубость. Словами на поступки – непривычный метод для тихого Беллами, привыкшего таить обиду в себе. – Я уже минут двадцать сижу на лавке и жду, что ты придешь. – Советую сходить попить чай, – чуть не засмеялся Мэтт. – Я вообще не уверен, что дойду. – Я вызову тебе такси. Выйди к станции. – Я не собираюсь тратить деньги на такси. – Хоть раз! – завопил Ховард в трубку. Беллами сбросил звонок. Около тридцати секунд потребовалось, чтобы на его телефон пришло сообщение с номером машины. Через три минуты Мэттью уже ехал по центру Рединга, пьяный сливаясь с огнями. Куда? Лондон-роуд, дом восемнадцатый. Остановите, пожалуйста, сразу на повороте, у первой парадной. Спасибо.***
Доминик уговорил Мэтта зайти в подъезд, а после затащил и в свою квартиру, обещая «тот самый мамин чай» и тепло получше декабрьских улиц. Беллами был молчалив, немного напряг родителей Ховарда, но постепенно оживал и приходил в себя, согреваясь. Его молчание слишком давило, хмурое лицо заставляло испытывать дискомфорт. – Выйдем? – спросил Доминик, потряхивая пачкой сигарет. – Ты не курил, – напомнил Мэттью. – Только травку. – Начал. Еще бы. С такой мымрой под боком только курить и остается, нервно стряхивая пепел. Они вышли на общий балкон этажом выше, оба закуривая еще у лифтов. Нужно было чем-то разбавить молчание, но ничего умнее и лучше сигарет в голову не приходило. Была, пожалуй, одна мысль. Но лицо Беллами по-прежнему доставляло неудобства. – Я боюсь, что все повторится снова, – вдруг начал Доминик, выбивая из легких дым. – Что – снова? – скептически отреагировал Мэттью, не веря в прошлое Ховарда. – Не знаю, зачем завел эти отношения. О, Доминик решил поговорить. Какой молодец. Но как-то слишком поздно, правда? – Я даже до сих пор путаю ее имя, – усмехнулся он, стряхивая пепел за балкон. – Алиса она или Алисия – черт ее знает. Просто, в прошлый раз… Об этом напоминала ему Мия, младшая сестра. Именно она просила не повторять тех ошибок и не обижать девочек. Быть помягче. И быть самим собой – Домиником Ховардом, которого так любили в семье, больным или здоровым. – Что было в прошлый раз? – тянул Мэттью, не сильно настроенный на лирику. Он все еще был пьян, от него несло спиртом. Сигареты усугубляли состояние, но другого ему не оставалось. – В прошлый раз приступ моей мании чуть не убил меня. – Подробнее. Они ведь договаривались не обсуждать это, верно? Но если Доминик сам завел разговор, стало быть, обещанное «когда-нибудь расскажу» наступило. – Я чуть не убил Джи, – с дрожью произнес Ховард. За время отсутствия Беллами в городе он многое вспомнил, еще больше – узнал о себе. – Бывшая? – Бывшая. Доминик ненавидел эти воспоминания. Здесь-то становилось понятно, почему помолвка сорвалась. – Я сильно ударил ее, бросив в стену в очередном порыве, – Ховард сглотнул – настолько ему было тошно. Становилось не по себе, и даже ничего не чувствовавший прежде Мэттью засуетился. – Ты ведь можешь понять? – Да, кажется, – Мэтт качался рядом, но почти не слушал. Не мог. – У тебя были отношения? Беллами вспомнил мысли в утренней дороге. Тот парень, что застрелил себя после подрыва Или, оставивший записку, в которой защитил Мэтта всеми возможными способами. И она. Та самая, что послала всю его жизнь под откос. Мэттью сглотнул, с тяжестью прожевывая воспоминания и отвечая на вопрос повествованием: – Ее звали Геша… – Беллами сорвался, выкидывая сигарету за балкон. – И… – он схватился за кирпичные ограждения, оставляя на них свою злость и боль. – Я пиздец ее любил. По голосу было слышно: Мэтту тяжело. Он почти задохнулся, вытягивая изнутри это «любил». Казалось бы, столько лет прошло. – Что случилось? – Доминик старался говорить деликатнее, но другого вопроса не нашлось. Он видел страдания Беллами, еще сильнее ощущал их по внешним признакам. – Я, правда, сейчас не очень готов об этом говорить. Мэттью почти трясло, но он продолжал держаться за кирпичную перегородку и смотрел куда-то на юг Рединга. В его глазах светилась злость. Боль наполняла все, уже доходя до легких. Беллами начинал задыхаться. – В твоей жизни произошла катастрофа? – спросил Ховард, сокращая разговор. – Геша и есть моя катастрофа, – как-то нездорово хмыкнул Беллами. Он посмотрел на Доминика, вдруг найдя объяснения половине действий друга. В конце концов, эти мнимые обещания и правда ничего не значили. Ховард не был обязан перед Мэттью. Не должен был ждать. Может, и к лучшему, если они разойдутся на этом балконе так: двое травмированных парней, растратившие легкий порыв чувств. – Ты вполне можешь себя контролировать и не повторять ситуаций прошлого, – проговорил Беллами. Он все-таки слушал Доминика и мог поддержать, хоть чуть-чуть. – Если ты с ней счастлив – замечательно. Но… – он застопорился, доставая вторую сигарету, чтобы побыстрее закурить. Мэттью как-то неуверенно внес: – Я обижен? – Я боялся тебе сказать, – оправдался Ховард, вслед за Беллами потянувшись за сигаретой. – Все произошло случайно. – Зачем ты столько всего обещал мне по телефону? – Не знаю, – Доминик пожал плечами. Ему было стыдно. – Прости. – Серьезно. Хоть что-то из того было правдой? Или… Ховард хорошо помнил каждое сообщение. Внутри у него что-то закралось, уже не из раздела вины и просьбы проявить участие, но нечто большее, гораздо более важное, чем стыд и проступки. Табачный дым гнал с балкона, декабрьский ветер подбрасывал стряхиваемый пепел. Доминик молчал, вслушиваясь в неспокойное дыхание Мэттью. Тот был дважды задет: вопросом о Геше и этими неточностями в их отношениях. – Ты обещал мне безумные декабрьские ночи, веселье, крытый каток, вино, – выдал Беллами со смешком, выдыхая слабый дым. Он решил пойти грубо: – Или снова твое биполярное расстройство во всем виновато? – Нет, – резко отрезал Доминик, пресекая. – Я помню, что обещал. – Ты трахаешь бабу, – опроверг Мэттью, интонация подскочила к концу фразы. О, он еще как был обижен. Последний пепел слетал к земле. Совсем стемнело, и Беллами вряд ли различал очертания Рединга, наполовину погасшего в свете перегоревших фонарей. Они молчали. Мэтт не слишком хотел продолжать разговор, но ощущение его незаконченности как-то давило, напрягало. Он почти чувствовал, как в Доминике дрожит желание заговорить – дыхание то и дело сбивалось, подскакивал вздох. – Похоже, влюбленность в меня прошла, – Беллами прекратил молчание. Он вдруг вспомнил слова Эстерса, сказанные ему о друге. «Уверен, что он о тебе вспомнит?». Стало дурно, но Беллами справился с переживанием, вернувшись с вопросом. Он выкинул вторую сигарету с балкона. Немного нервно Мэттью вновь вцепился в ограждения. – Я прав? – Нет, – довольно резко отрицал Доминик. Здесь была точка. И Ховард посмотрел на Беллами, чтобы в его глазах прочитать удовлетворенность от законченности диалога. Слова себя исчерпали. Шуршание шагов предательски стукалось об бетон, когда Доминик прижег свою сигарету и кинул ее себе под ноги. Если молчание было точкой, то поцелуй объявился многоточием. Некоторым намеком на продолжение, что разговор еще возобновится, что они вернутся к обсуждениям, возможно, придут к какому-то решению. Оставлять им воспоминания и сообщения или стереть навсегда, убрать, выкинуть? Мэттью неловко сжимал плечи Ховарда, уроненный на кирпичную перегородку. Их поцелуй был несколько глупым, слишком безмолвным, и оба дышали так часто, но каждый раз воздуха все равно не хватало. И Доминик крепко хватался за легкую куртку Беллами, не давая тому отойти ни на шаг. Он не хотел, чтобы этот балконный момент прекращался. Отчасти, потому что чувствовал вину. Отчасти из-за влюбленности. Так заканчивался первый день Мэттью в Рединге. Теплом внутри, покрасневшими от холода руками и многоточием.