Some legends untold

Поворот, взмах, удар. Повторение. Поворот, взмах и удар – изо дня в день, из часа в час, до бесконечности. Ровно так, как ее учили много лет назад, когда руки ведьмачки не были такими сильными, а глаза – столь печальными, когда тело крохотной Цириллы била крупная дрожь при одном дуновении холодного ветра. И Ламберт вновь, как несколько лет назад, не мог отвести глаз. Чувства, испытываемые им, изменились, обрели резкость многочисленных черт… Высокая, худосочная, распаленная жаждой битвы. Нет, она уже не была той маленькой девочкой, в ответ на резкие замечания хлюпающей носом. Львенок вырос, окреп, в мшисто-зеленых очах можно было разглядеть каждый призрак ее бурного прошлого. Сладострастные Крысы, Вильгефорц, жестокосердный Бонарт, бега в отчаянной попытке спрятаться от мчащейся вслед тебе смерти, страх и ненависть близкой погони. Предназначение. Можно узреть каждую бессонную ночь, каждый крик, оброненный в жалкой попытке спастись, почувствовать запах металла в воздухе, вкус едкого пота, едва глянув страдалице в лицо. Но все позади, в прошлой жизни. Вот оно. Путь завел Ласточку к началу, в безопасный и ждущий на краю света Каэр Морхен, что так щедро распростер в приветствии свои грубые нынче руки. К нему в руки, нет? Цири не молила о помощи, молили ее глаза. Воспаленные, ищущие поддержки. О, как ему нравились эти тени, обрамлявшие их, смоляные ресницы, выгоревшие под солнцем, красные молнии воспаленных сосудов, прорезавших белки тут и там. Ламберт помнил, как приходил в ее опочивальню вечерами, чтобы вручить юной ведьмачке кусок сладкого хлеба, припасенный еще со вчера, а в итоге заставал юную Цириллу плачущей, свернутой в полукруглый сгусток нервов. Он помнил, но помнила ли она? Нет. Ничего, кроме часов, проведенных под жарким солнцем на тренировках, ничего, только мозоли на испещренных царапинами руках, только его колкие замечания, липким эликсиром бьющие ее прямо по старым синякам. До кровоподтеков, каждый раз метко находя самые обидные слова, строя изящные оскорбления, достойные знаменитой княжны. Ламберт умел выбрать формулировку, кольнуть глубже и больнее, чтобы наглая девчонка помнила о нем… Она не молила о помощи, нет. Только не его. Ведьмак, смотревший на то, как его подросшая теперь ученица наносит удар за ударом, молча сжимал кулаки. Нет, Цири, неверно. Ногу назад, бедро отвести… Как же ему хотелось подняться с места, только чтобы поправить ее, отвести руку в сторону, прижав это поджарое тело так близко, так близко… Чтобы показать ей, как нужно делать и что, дать лучший в ее жизни урок. Она плакала вечерами, а он приходил все чаще, чтобы в мягком свете сумрака погладить потерянную девчонку по голове, утешить. Только наутро все возвращалось, Ламберт будил ее грубым «Плакса», вытаскивал из постели и толчками вел на завтрак. Пинками, шутками, только кнутом, чтобы дожить до следующего вечера без угрызений. Цири закусила губу, делая очередной выпад, но тело ее не справилось. Ламберт видел, его кошачьи глаза неотрывно глядели вперед, выхватывая каждый кусок пространства, заключивший в себя хоть крошечную толику ее гибкого стана. Она споткнулась, поскользнувшись на вымокшей под недавним дождем кочке, она медленно плюхнулась в приставучую грязь. Лицо, шея, мокрый от пота торс… Сердце екнуло в его широкой груди. Нужно было встать, подняться с камней, чтобы вмиг подлететь к распластанной на земле девчонке и протянуть ей руку, чтобы сплести вместе белые пальцы, выкрадывая каплю ее тепла. Но что сделал Ламберт, вредный и наглый, Ламберт, которого так недолюбливали все вокруг? Он рассмеялся, протяжно и звонко, словно ничего забавнее в жизни не видел, точно ему сейчас не было больно за нее, не было совестно. – Смешно, – шикнула Цири в ответ, бросив в ведьмака гневный взгляд. Горестно знать, что после стольких лет разлуки он даже не обнял ее при приветствии, только посмеялся сейчас. – Тебе весело, правда? – Да. Ты так бедрами крутишь, пытаясь усилить разгон? – спросил Ламберт, утирая слезы, предательски собравшиеся у глаз. Ему хотелось смеяться. – Жалкое зрелище, но действительно смешное. А в ответ – только поджатые губы. Вопрос был задан, но девчонка проигнорировала его, демонстративно бросая меч наземь. Нет, она не будет тренироваться, пока он смотрит и ждет ее провала, не будет, чувствуя взгляд кошачьих очей за спиной. Она уже не ребенок, не несмышленая ученица, и может уйти в тот момент, который выберет сама для себя. Цирилла нахмурилась, а ведьмак подмигнул ей, точно продолжая насмехаться. Сердце сжалось в его груди. – Ты, что, обиделась на меня, Плакса? Могу показать, как ставить ногу, чтобы не терять равновесия в движении. Я же хочу как лучше… – Для себя, как обычно? – зло ответила вчерашняя еще девочка, наглая, глухая к его наставлениям. Ей нужно уйти. – Лучше бы ты погулял в другом месте. – Ой-ей, какие мы теперь сердитые… Ты Геральту еще об этом расскажи, пусть он выйдет, заступится! Ей обидно. И вот он, львенок в ее душе стыдливо поджал хвост, львенок пытался скрыться от знакомой насмешки его хриплого голоса. Плакса. Зеленые очи метали молнии, а губы сложились тоненькой ниточкой, которую так хотелось связать узлом, облизать, коснуться одним только пальцем… Как же ему хотелось… Может, в этом и было его Предназначение? Целовать ее мутными вечерами, заламывая тонкие руки и круша под собой каждую ночь. Учить девчонку совершенно иному искусству, показывать, как должны протекать часы. Может этого ждало всевидящее проведение, толкая жаждущую касания плоть к другой плоти? Нет. Не так ведут себя наставники, не так он должен думать о своей милой теперь подопечной. Разве Геральт, названный Цири отцом, во сне тянется к ее тощему телу, разве он кричит ее имя, просыпаясь в поту и смятении, с острым желанием продлить такой жестокий и сладостный сон? Разве Геральт мечтает прижать ее к скрипучему матрасу в гостевой комнате, разве он жаждет получить наслаждение в попытке ухватить кусочек до безобразия молодого тела, пялится ли на нее за обедом, пытаясь разглядеть спрятанные кожей и одеждами мышцы? Нет. Только он, только этот старый пес, учуявший юную плоть. Ламберт готов был поклясться, что в этот чертов момент похож был на голодного волколака. Открой он рот, слюна тонкой полосой потечет с языка, окрашивая его жажду новым цветом. – Цири… Не бойся, – выдавливает из себя Ламберт, смотря ей вслед, судорожно пытаясь удержать на месте. Только у него никогда теперь не получится. – Мы их не пропустим, не дадим тебя в обиду, обещаю. Я не дам. Только этого ведьмак не добавляет, боится, что не найдет после оправданий самому себе, что не сможет найти нужных слов. В его запасе – только колкости, а Цирилла ждет поддержки. Поддержки, которую он не может, не умеет дать при свете дня. В чем его Предназначение, если не в этих упругих линиях, не в этой прогнувшейся пояснице? Она останавливается, спиной стоя к нему, слушая, выжидая. Но продолжения не будет, Ламберт замолчал в своем жалком признании. И Ласточка не стала ждать дальше, судорожно вслушиваясь в тишину заднего двора. Шаг, еще один и следующий… Цирилла ушла, копя в душе очередную обиду, а Ламберт проследил за ней, любуясь поджарыми бедрами. И чего он ругал ее за излишнюю их подвижность? Злится… Ничего, вечером он заглянет к ней в спальню, чтобы в этот раз успокоить немного иначе. Хорошо, что она здесь, что вернулась. Хорошо, что ему выпал шанс уберечь хрупкую в своей силе девчонку от услужения жаждущим земель эльфам. Ламберт вернулся к теплым камням, чтобы растянуться на них в очередной раз, чтобы направить невидящий теперь взгляд ввысь, к облакам, чтобы мысли унесли его в темную спальню, в кровать за плотным балдахином. Тишина резала слух, не было теперь взмахов деревянного меча, не было шажков и сбитого в движении дыхания. Предназначение? Ламберт никогда в него не верил. Цири привел сюда Геральт, а его – неистовый зов долга. Львенок вырос, но вырос не для того, чтобы попасть в лапы старого волка, не для его безобразных утех. А все же… Все же хорошо, что она здесь, что она сейчас, в эту минуту. И что за днем идет вечер, а во мраке его все кажется совершенно иным. Даже он с этими кошачьими глазами и дерзким языком…