Some legends untold

Холодно здесь, у нее, холодно до липкой дрожи. Вильгефорц плотнее стиснул губы, чудом не задетые мерзким шрамом, что прорезает и его щеку, и край волевого подбородка. Не самая большая его беда, время есть, есть и бесконечные возможности к регенерации для такой неудобной проблемы. Сейчас нужно заняться делами иными. Плащ не спасал, белая рубаха не грела. Только сладостные мысли гоняли по венам теплую кровь. Чародей остановился у самого входа в камеру, заперев за собой дверь и брезгливо оглядывая пол. Следы запекшейся крови, опрокинутого в порыве гнева или слабости вина … Он живо представлял себе эту картину. Забавно, наверное, вышло. Взлохмаченная, дикая кошка Йеннифэр, бросившаяся на пришедшего к ней Бонарта, рассчитывающего урвать для себя кусочек обманчиво-молодой плоти. Поделом, кто-то должен был научить его манерам, захлопнуть собачью пасть щелчком длинных белесых пальцев, измазанных сочащейся из-под ногтей сукровицей. Чародейке удалось, почти удалось поставить наемника на место. Но не до конца, пес продолжал свой скулеж. Бонарт – существо скверное, он проклинал Вегенбергскую бабу за то, что та не далась ему так просто. Наивный деревенский увалень, научившийся бряцать мечом только к закату молодости, требовал «своего». Разве мог он предложить ей хоть что-то сколь-нибудь интересное взамен на потраченное впустую время? – Слышал о том, что произошло между тобой и моим дорогим мастером. Досадный вышел инцидент, – проговорил чародей, изображая сожаление своим бархатным голосом. – Я бы и хотел это предотвратить, Йеннифэр, но, знаешь ли, мне не приходится выбирать соратников среди людей чести. В ответ чародейка промолчала. Ее исходящие карминовой кровью пальцы необходимо было подлечить, ведь в этой камере можно поймать заражение, только раз прикоснувшись к чему-нибудь. Чародей знал, что этим надо бы заняться, выбрав время для очередного досуга. Вильгефорц осторожно зажег факел, оставленный недалеко от кровати пленницы. Свет мягко скользнул внутрь кельи, устраиваясь на полу, стенах, смоляных волосах чародея. – Молчишь? – спросил он также учтиво. – Пошел ты к дьяволу, – зашипела Йеннифэр, не меняя положения. – О, нет. Тогда лучше молчи, – подавив смешок, произнес чародей. – Я пришел составить тебе компанию, Йеннифэр, извиниться за неудобства с Бонартом и его примитивными инстинктами. Животное, что еще с него взять? Двимеритовые браслеты натерли ее запястья до крови, недавняя стычка с наемником на память о себе оставила красный след на припухшей от удара щеке, пару царапин на округлой груди. Женщина не поворачивалась к гостю лицом, упрямо пялилась на покрытую селитрой стену, лишь бы не оборачиваться, не видеть и не слышать вошедшего. К запаху ее пота примешался запах выпитого им вина, каменные плиты продолжали источать колкий холод тюремной камеры. – Ну да ладно, к чему вспоминать об этом сейчас, задолго после. Жаль, безмерно жаль, Йеннифэр, что ты и сейчас не хочешь мне помочь. Я всегда был о тебе куда лучшего мнения. – Чем же я могу тебе помочь сейчас? Ты же сказал, что Цири давно уже сгинула, Вильгефорц, что я должна винить в этом только себя, – зло прошипела Йен. – Как же я могу верить твоим словам, если они так друг другу противоречат? Прозорливая сука. Чародей шагнул вперед, под мыском его сапога раскололся пыльный камешек песчаника. Есть ли разница: говорил он ей что-то или нет? Йеннифэр – не глупа, она не станет помогать без веской на то причины, верить любым его речам. Смерть ее не пугала, боль – тоже, даже унижение не заставляло ведьму трепетать в волнами накатывающем ужасе. Так где же ему взять иной рычаг давления? Да теперь и неважно. Вильгефорц осторожно опустился на кушетку, принесенную сюда не так давно, чтобы дать отдых ногам. Сегодня он не искал иной компании, не желал слушать отчеты о стратегических неудачах, жалобы на низкую оплату, на натертые в спешке мозоли и деревенское мужичье… Чародей устал от чужого нытья, ему хотелось деловой беседы, возвышенной, но строгой, беседы из числа тех, что с ним когда-то вела Лидия. Голоса наемников стояли у него в мозгу, перешептывались, перекрикивались, повышая тон. Эмгыр, Бонарт, Скеллен… К черту их всех, не сегодня. – Ты ведешь себя неразумно, Йеннифэр. Тебе уже не шестнадцать лет, не строй из себя строптивую принцессу, запертую в драконьем замке. Наверняка тоскуешь по своей маленькой Цири, по этому ведьмаку, если вас связывает что-то большее, чем удовлетворение животной похоти. Они оба приносят тебе большее удовольствие, чем я, верно? – Большее удовольствие мне принесет возможность окончательно разбить твою уродливую рожу. – Такую уж и уродливую? – коротко спросил чародей, понимая, что злости в этот момент не испытывает. Словно в попытке уязвить его сильнее, желая состроить отвращенную мину, Йен повернулась к вечернему гостю. Тюфяк под ней жалобно скрипнул, крыса зашевелилась в углу камеры, бросая недоеденную корку хлеба. Вильгефорц улыбнулся чародейке. Мягко, приподнимая уголки аккуратных губ. Он знал, что красив, знал, что всесильная судьба подарила ему приятную внешность, сочтенную с прозорливым умом, Предназначение дало ему талант... Мужчина тихо хмыкнул себе под нос, встретив неоднозначную реакцию собеседницы. Чародейка молчала. Ее фиалковые глаза изучали его прежнее лицо. Бледное, как обычно, слащавое и гладко выбритое. Аристократично-притягательное. Не было золотых спаек и клепп, незатянутых шрамов, уродливого глазного яблока или многогранного кристалла. Только иллюзия идеального, точно прежде, лица, тонких черт скул и носа, темных ресниц и бровей, впадин под щеками. Фантом. – Я мог бы и твои пальчики подлечить, Йен, – почти осторожно заметил гость, рукой проводя по своему подбородку. – Кропотливая работа. Нравится? – Не зови меня так, – прошипела Йеннифэр в ответ, не находя больше колкостей в запасе. – Зачем ты явился? – Разве я не могу навестить тебя из простой жажды встречи? – спросил он словно в обиде. – Ты же в двух шагах, а я так пренебрегаю… Мы уже давно знакомы, Йен, – продолжал чародей, игнорируя предупреждение. Чародейка злилась. Что она могла сделать в таком положении? Ничего. Спутанные темные волосы, соленая белая кожа, рубцы и порезы по всему телу. Истощенная, не чувствующая даже кончиков пальцев, Йеннифэр могла только брызгать желчью, которой у нее всегда имелось в избытке. Женщина поджала ноги, словно в защитном жесте прятавшись от ночного гостя. Фиалковые глаза ее в мягком свете огня казались черными и пустыми. – Давно, – признался он, углубляясь в воспоминания. – Помню тебя на Содденском холме, Йен, под моим командованием. Ты – точно фурия, безжалостная, грозная, ненавидящая всех вокруг, мечущая молнии в каждого встречного, помню… Такой ты мне и нравилась. – О, очень рада, что ты заметил мои таланты уже в тот день. От меня похвалы не жди, щенок. Ты и тогда был жалким. – Нет, – смеясь, заметил чародей. – Ты знаешь, что я в том бою справился просто прекрасно, и ты, и все вокруг это знают. Мой триумф, Йен, не преуменьшай этих заслуг, ведь мы поделили их почти ровно. Он подался вперед, тени поменяли положение на его приятном теперь лице. Вымученная чародейка распознала умелую иллюзию, наложенную на рваный край красивого некогда лица. Шрамы там, за слоем магии, там неприкрытая кожей глазница и бешено вращающееся в ней око. Вильгефорц, расплывшийся в воспоминаниях, уже не видел ее сморщенного от неприязни лица, искривленной полоски губ. Он только возводил глаза к покрытому паутиной и ржавыми разводами потолку, не чувствуя острого запаха пота и страха загнанной в угол добычи. – Я всегда любил поле боя, Йен. С тех пор, как оставил одну неприятную практику, скажем, низшей магии, и стал заниматься делом еще более неприглядным... Знал ли я, что стану тосковать по тем беззаботным денькам? Беззаботные – не то слово, которое он искал. Мужчина глухо хмыкнул, в полумраке находя ее израненное лицо. Острые линии, Йен и снаружи, и внутри была колючей и терпкой, как крыжовник, которым пахла ее эфирно белая кожа. Чародей хмуро перебирал в мозгу лица, выискивая нужное. Там, в бесчисленных трактирах, на полях его боевой славы и позора, в лесах недалеко от места ночлега… Скольких девок он поимел? Чародей не вел счета. Он знал молодых людей, что делали по зазубрине за каждую доярку или дочь батрака в своих грязных лапах, за зажатую в поле медичку, за старую шлюху, за всех попавшихся под горячую руку. Вильгефорц же в этом спорта не видел, только низменное свое желание, первобытный инстинкт, атавизм, не достойный даже самого низшего чародея. – Ты когда-нибудь отбивалась от голодной солдатни, Йен? Не считая Бонарта, конечно, – спросил гость тихим, бархатным голосом. – Зачем ты явился? – тише спросила женщина, все равно уже зная ответ. Понимание мелькнуло в ее фиалковых очах на краткий миг, но и этого хватило, чтобы Вильгефорц его заметил. Он поднялся, сделав два чавкающих шага вперед, чтобы опуститься уже на скрипучий, сухой матрас и почувствовать холод узкого ложа. Йен прижалась к стене, уползая подальше, прячась в тени угла, словно это бегство могло ей помочь. Свет скользил по ее ногам, не скрытым за узкой юбкой, по груди, видневшейся сквозь рваную рубаху. – Ты пьян, животное, – шепнула она, осторожно приподнимаясь. – Уходи, Вильгефорц, пока я на тебя не накинулась, как на этого… Бонарта. Придется тебе звать стражу и оттаскивать… Она не договорила. И хотела бы, да не хватило времени. Магия текла по жилам чародея, он легким движением пальцев пригвоздил руки пленницы к стене. Ее голос оборвался на высокой ноте, застыл в колеблющемся воздухе. Двимеритовые браслеты громко брякнули, прирастая к камню. Йен, чьи руки оказались пригвождёнными над ее головой, осторожно закусила все еще опухшую губу. Дрожь пробежалась по ее плечам, когда чародей наклонился вперед, а дыхание его тронуло ее маленькое белое ухо. – О, если бы. Я отпустил стражников, Йен. Мы здесь одни, и я сам тебя оттаскаю, если мне придется. В этом ведьма уже не сомневалась. Да, Вильгефорц решил верно – прозорливая сука, догадалась, к чему все клонится. Он не любил нежностей в таких делах, поцелуев и лишних касаний. После боя, запершись в какой-нибудь комнате старой корчмы, чародей, бывало, брал не вовремя заглянувшую к нему прислужницу. Даже не в поиске удовольствия, но для того, чтобы отвлечься, забыться в сжатых ладонями криках, в хлюпающем касании двух тел, собственном превосходстве. Она собиралась возразить, что-то сказать, выкрикнуть или просто бросить, но одно движение руки оппонента пресекло ее попытку. Вильгефорц щелкнул пальцами, рот Йеннифэр послушно закрылся. Прикованная к стене ведьма дрыгала свободными от кандалов ногами, разметала простынь, тонкое одеяло, скинула с неудобного ложа плоскую подушку, а та плюхнулась в лужу застывшей сукровицы. – Тише, тише. Ты же изголодалась Йен, признай это. Я не ведьмак, конечно, но в таких делах – это только лишнее, верно? Наверное, точно с животным спишь… А мы ведь уже не звери. Вильгефорц мог бы обездвижить ее полностью, лишив возможности дать любой отпор. Только что это было бы за веселье? Ни азарта, ни следов, что напоминали бы случившееся еще долго после. Йеннифэр в ответ на его реплику попыталась закричать, только у нее ничего не вышло. Сцепленные вместе губы занемели, они не разлепились по брошенной впопыхах команде. Женщина лишь утробно зарычала, стоило магу коснуться ее груди. Рубашка скользнула вниз, показались маленькие розовые соски пленницы. Ей было холодно, жутко холодно, но дрожала Йеннифэр не от этого. Когда Вильгефорц наклонился, чтобы заключить горошину ее соска в объятья своих жадных губ, Йен наклонилась вперед, ударив его тут же покрасневшим подбородком. Широкая ладонь не сильно, но ощутимо треснула ее по щеке, тут же сжимая шею, запрокидывая голову женщины назад. – Тебе же хуже. Но для нее разницы не было. Мужчина впился в белую кожу зубами, тут же оставляя на ней след. Истерзанными ранее пальцами она судорожно пыталась снять оковы, избавиться от двимерита на запястьях, но все не могла извернуться. На некоторых пальцах у Йен не хватало ногтей, другие – не гнулись. Да, надо бы их подлечить… Кровь текла вниз, кармином окрашивая ее бледные руки. Ведьма кусала губы, пытаясь спрятать боль за деланной стойкостью, не извиваться в его грязных лапах. Вильгефорц ждал. Он видел женщину насквозь, чувствовал ее страх, оставлял на коже свои отметины, следы «ласк». Отвращение и к нему, и к себе полнило комнату, к себе: жалкой, беспомощной, сломанной. Когда он укусил ее снова, пленница вскрикнула. От злости и негодования, от боли в бешено вздымающейся груди. Подумать только, какая нежная ему попалась чародейка. Колючая с виду Йен реагировала на его касания жалкой дрожью, теперь уже сдавленными всхлипами и опущенными веками. Фиалковые глаза не метали молний, они сдерживали непрошенные слезы. Отчаяние сочилось из ран на ее уничтоженных пальцах. Чародейка осталась без одежды. Ее липкая кожа звала к себе, и Вильгефорц не отказывался от этого приглашения. Его губы скользили по шее, зубы изредка впивались в соленую плоть. Сильнее, слабее, глубже… Ее трясло. Йен сносила все молча, понимая, что попытки ее – тщетны, а любой взмах ноги пресекается ударом, шлепком и укусом. За долгие дни заключения в ней все же что-то сломалось, лопнуло под тяжестью его кожаного башмака. Чародей продолжал играть, дразня своего внутреннего зверя все энергичнее, насыщаясь ее унижением. Он вспоминал деньки прошедшей молодости, смех соратников, крики девок, шепотки за широкой спиной… Ведьма чувствовала себя отвратительно. Она дрыгалась, ощущая силу его возбуждения сквозь плотную ткань штанов, слыша лязг золотой пряжки, высвобожденной из оков. Вильгефорц молчал. Его руки тряслись, теплое дыхание пахло алкоголем, а животное, заточенное много лет назад, рвалось наружу. Рычало, билось о прутья клетки, пытаясь просочиться сквозь них. – Зачем ты так реагируешь на естественное отношение, Йеннифэр? Представь себе Геральта, Бонарта, хоть свою Цири, Йен, мне наплевать, – шепнул он, наклоняясь к ее уху. – Я буду думать только о тебе. Но он не думал, действовал… Женщина вскрикнула. Было бы громко, мучительно громко, если бы она только смогла открыть рот. Вильгефорц подался вперед резко, толкаясь в ней, в сухой и негостеприимной, задирая ноги женщины слишком высоко. Йен не была гибкой, мышцы ее тут же отозвались болью, судорога зажала плоть в тиски, но чародей не дал ей выбраться. Он толкнулся вперед снова, а после – еще раз, не давая женщине шанса на передышку. Глубоко, принося с собой боль давно забытых чувств. Йеннифэр приказала себе молчать, не усиливать его удовольствие. Но Вильгефорц и не ждал от нее криков. Да, он обещал, что думать будет только о чародейке, плененной и униженной перед ним, распятой, точно мученица над костром… Но чародей думал о давно, казалось, забытом. В ней росла боль, а в нем – крепло желание. С каждым новым движением все более острое, чувствительное, льнущее дальше, вперед. Давно с ней не обращались вот так: без церемоний и излишних прелюдий. Чародей прижимался к ней ближе, зарывался в пропахшие пылью и плесенью волосы, перемещая руки с ее груди к бедрам, на шею, живот… Все ускоряясь, двигаясь резче, болезненнее. – Нужно. Было. Соглашаться. На. Сотрудничество, – рычал он в перерывах между влажными шлепками тела о тело. Но на самом-то деле это бы не спасло. Выдай она Цири, Геральта с его шайкой, старых подруг – что толку? Ведь когда Вильгефорц что-то хочет – он получает. Так было всегда. Чародейка сдалась, скулила под ним, дрыгала затекшими ногами, чувствуя, как саднит стертая кожа. Еще пару движений в сухом лоне – и брызнет кровь. Вот тогда ей действительно будет больно… Только в этот раз обошлось. Забывшись в воспоминаниях о шумных трактирах, о прижатых в углах крестьянках и их барынях, Вильгефорц закусил губу, наваливаясь на Йен всем телом. Конец. Ее руки снова задрожали, струйки крови уже попали на узкие плечи женщины. Грудь чародея вздымалась часто, дыхание его сбилось, по низу живота разлилось сладкое тепло. Темные волосы обоих смешались, падали на лица, на плечи, обоим на грудь. Чародейка не плакала, ей – нельзя, не смотря на острое желание. А Чародей… Чародей засмеялся. Жалобно, словно сумасшедший на пороге смерти, видящий глаза тянущего к нему руки дьявола. Мелкая дрожь снова сковала тело Йен, а Вильгефорц прорычал в ее ухо что-то о молодости и страсти. – Ты думаешь, что избавился от клейма прошлого? – дрожащим голосом спросила она, прерывая его веселье. – Строишь из себя великого мага, идол, ориентир для всех нас… Но ты, Вильгефорц, навсегда останешься наемником, заказным убийцей. Жалким, как и раньше. – Смотри лучше за тем, Йен, кем теперь стала ты, – злорадно прошипел он, понимая, как правдивы слова пленницы. – И запомни это хорошенько. Он не снимал с нее оков, не отбрасывал этого заклятья, не гасил трескучего огня. Пусть заночует так, прикованной к стене, вымазанной кровью и потом, холодной, сломленной. Пусть полюбуется собой, поразмыслит над пережитым, как он. Может быть, ему повезет, это собьет с чародейки хоть часть спеси, и в следующий раз она будет посговорчивее. Уходя, Вильгефорц поправлял мантию, лазал по поясным сумкам, проверяя, не обронил ли чего в спешке. Надо бы залечить ее чертовы пальцы, искупать ведьму, привести в порядок… Может, и кровать ей пошире поставить.