Some legends untold

Желание сушит губы, приходится высовывать язык, чтобы облизать их, смочить и тут же захлопнуть. Эльф молчит, сжимая кулаки до боли, костяшки его пальцев белеют, а сами пальцы дрожат в агонии предвкушения, в чуждом ему предчувствии. Знающий смотрит, Знающий не отводит взгляда, чувствуя жар глубоко внутри себя, у паха, у живота и у, должно быть, пылающих теперь щек. – Это жестоко, – шепчет он для себя, ослабляя верхнюю застежку блестящего в полумраке ночного костюма. – Ты не должна так делать, это – грязно и… – Почему? – игриво спрашивает ведьмачка, как кукла, выпячивая губы вперед. Но ответ ей не нужен, ведь Цирилла хорошо его знает. Аваллак’х прикрывает глаза, замечая очередное движение ее оголенных бедер, он заставляет себя отвернуться и забыть. Знающий отдыхал, отдыхал он в собственной спальне, и проснулся от того, что кровать его приняла на себя тяжесть чужого тела. Тела неприглашенного, тела пахнущего пряным вином, стащенным из его же погреба. – Разве я тебе не нравлюсь? О, мудрые короли древности… Знающий смолчал. Почувствовав чужое присутствие, он тут же открыл глаза, и за веками, прямо перед ним, похабно разведя ноги по обе стороны от его живота, опустившись на него, прильнув, сидела Цири, обнаженная и взмокшая от пота. Всего-то пару дней назад он читал ей лекцию о пороке, царящем в людских головах, и сейчас, в закатный час дня, она пришла, чтобы показать ему губительную власть порока над телом каждого смертного, пусть и такого сдержанного и мудрого с виду. – Нравлюсь, – шепнула она, чувствуя предательскую твердость его желания. – Очень нравлюсь, верно? «Верно» – не срывается с губ, но вертится на сочащемся слюной языке. Это проклятое «верно» вырисовывалось на пылающем лице, оно чувствовалось в запахе пота и похоти в жарком теперь воздухе. Цири закусывает губу, подаваясь вперед, а эльф не находит в себе сил, чтобы отпрянуть от нее. Нет, ближе, ведьмачка, ближе, чтобы чувствовать это тепло, сочащееся сквозь поры и шрамы, меж бедер и уст, бьющее изнутри, чтобы делиться с жаждущим. – Скажи мне, что хочешь, скажи, Аваллак’х, пожалуйста, – шепчет девчонка, скидывая с него одеяло, пальцами пробираясь вниз, к завязкам на свободных штанах. – Прошу тебя… О, Знающий не может, не может выполнить эту просьбу. Ее пальчики мягко скользят по его животу, шнуровка развязывается охотно и быстро. Ведьмачка смотрит в его аквамариновые глаза, вылавливая каждую искорку, то приоткрывая губы, то смыкая их в порыве желания. Девчонка сочится похотью, она хочет, хочет его, чувствует ответную реакцию и упивается ею, словно заплутавший в ночи суккуб. – Это неэтично, Цири, – пытается собраться эльф, но голос его предает, дрожит. – Ты сейчас же извинишься за свое поведение, возьмешь… Ты прикроешься, – продолжает он, пока рука ее скользит ниже. – А ведь ты сильнее меня, Аваллак’х, – шепчет девчонка в ответ. – Физически. Можешь сцапать за руку и сбросить с кровати, дать мне по щеке из гадливости или гордости, не знаю. Только ты этого не делаешь. Знаешь, почему? Знающий вновь отводит взгляд, мельком скользя по ее сухой фигурке. Не женственной, с широкими плечами, узкими бедрами и твердым животом, без плавности острых, но таких желанных линий. Она – не изнеженная княжна, какой могла быть, не зазнавшаяся чародейка и не наследница звонкого имени своего самодура-отца. Она – ведьмачка, воительница, она – предмет его желаний в эту минуту и в следующую, несколько месяцев подряд и еще много лет после того, как уйдет собственной дорогой, бросив его в темноте. Аваллак’х нервно сглатывает собравшуюся на языке слюну, думая о будущем. – Потому что ты меня хочешь, – продолжает Цири, пальчиком едва-едва задевая чуть взмокшую головку его члена. – Я не… – Хочешь, – прерывает Цири, подаваясь вперед, сжимая теплую ладошку бережно, не как вокруг эфеса своего серебряного меча. – Думаешь, что я не вижу этого, что я – только глупое дитя, да? О, Знающий молчит. Он видел в ней кого угодно, только не ребенка, попавшего в его заботливые руки. Эльф вздрагивает, когда ее рука движется вниз по стволу, доходя до самого края, а после возвращаясь назад, к вершине. Он кусает губы, он закрывает глаза, пытаясь дышать тише, пытаясь думать о чем-то неприятном, но не может. Закрой глаза или нет, перед ними все равно ее сладкий образ. Широкие плечи, зеленые глаза, ледяные, сладко пахнущие волосы, путающиеся на ветру северных островов. О, рука ее скользит все быстрее, дыхание, пульс учащаются, голова идет кругом. – Прошу тебя, Зираэль, пока не поздно, уйди, – просит Знающий, молит ее о пощаде. – Нет, – отвечает ведьмачка, убирая руку, приспуская его шелестящие тканью штаны. – Это будет жестоко. Мог, он мог остановить ее юркие руки, поймать за запястья и вытолкать за дверь, а на утро убраться как можно дальше и позорно забыть о случившемся… Но хотел ли? Аваллак’х молча смотрел за тем, как девчонка, не отрывая взгляда изумрудно-зеленых очей, кусая губы, улыбаясь и источая порок, обхватывает его высвобожденный от оков член, ставя его прямо. – Можно мне? – спрашивает она намеренно тихо, заставляя его мелко вздрогнуть, обронить мягкий стон желания. – Можно мне, Аваллак’х? Можно тебя? – Ласточка, это… Это… Неправильно. Так не должно быть. Знающий знает, да, знает, но может ли он сказать ей сейчас? Эльф колеблется, а девчонка покорно ждет, нависая над его возбужденной плотью, истекая соком, сочась нетерпеливым желанием. О, дайте сил, дайте сил сказать, выгнать ее, пока не поздно, кто-нибудь, дайте же сил... Аваллак’х кривит губы, и память играет с ним злую шутку. Лара, его милая, славная Лара с теми же зелеными глазами, обманутая иллюзиями вездесущей любви. Ведь они с ней почти и не целовались, украдкой держались за руки, пока никто не успевал заметить дерзость их молодости. Было ли это правильно, были ли это честно, что она, неверная, глупая и молодая, отдалась человеку, в то время как жениху своему дала лишь пару беглых поцелуев? Разве он не может получить… Хоть сейчас, хоть уже и не от нее, но каплю положенной «благодарности» за ожидание, за сладостный трепет при одном только взгляде, звуке выжженного на сердце имени? – Можно, – шепчет он, словно не веря в свое же согласие. – Пожалуйста, Цири. Он медлит, но она реагирует быстро. Улыбка тянет ведьмачьи губы, ее руки ложатся на его талию, и девчонка опускается вниз, пуская его внутрь. Узко, горячо и мокро, он входит в нее с большим трудом, потому что плоть ее слишком упруга для резкости. Цири вздрагивает, она чувствует легкую боль и останавливается, и эльф, не желая слушать собственный разум, сам подается вперед. – Ах, – вскрикивает она, щурясь, кривя блестящие слюной губы. – Больно… Это было больно. – Прости, – отвечает ей эльф, опуская руки на разведенные бедра, мягко перебирая пальцами. – Я не мог больше ждать, Цири. И сейчас не может, не может и не сдерживается. Зираэль не спешит, и Знающий сам подается вперед, проникая глубже, сквозь плоть и тесноту. Цирилла вздрагивает, но на ее лице нет ни боли, ни сожаления, только жар. Девчонка закусывает нижнюю губу, краснеет и всхлипывает, ощущая первые движения. Свои руки она кладет поверх его, ласково приглаживая кожу, двигая бедрами навстречу сладким ощущениям. Снова и снова, она насаживается на его член, продолжая свой грязный танец. Ее глаза открыты, ее глаза горят огнем, девчонка жаждет продолжения, но не хочет конца. Она источает тепло, стенки ее лона сжимаются вокруг его плоти, эльф вздрагивает, теряя контроль. Жадно, как жадно она сводит бедра, находя темп, удобный ей больше, чем ему. Губы шепчут, губы лопочут что-то несвязное, и Аваллак’х слышит только обрывки собственного голоса. – Моя Зираэль, мое дитя, моя отрада… Я люблю тебя… Так люблю тебя, Ласточка, так люблю тебя, о, Боги бы знали… Зираэль слушает, внимает его словам, не сбавляя выбранного темпа. Вверх и вниз, вверх и вниз, шаг за шагом по проторенной дороге к храму наслаждений. Аваллак’х – ее наставник, ее проводник, а Цири, наконец, совершает паломничество. Еще пара легких движений, два взмаха бедер, а после – сладкая пауза, дразнящая теснотой, предвкушением. Затем вновь те же движения, только быстрее, сильнее, глубже, с каждым разом падая в низ все быстрее и быстрее. – Я не должен был… Ты, брошенное дитя, ее, Лары… О, Ласточка, не останавливайся, прошу тебя. – Продолжай, – кричит ему Цири, стоит эльфу умолкнуть и зажмурить глаза. – Ну же, скажи, скажи, Аваллак’х. – Я… Я никогда не… Не любил так Лару, – продолжает Знающий, силясь собраться, сквозь шлепки тела о тело, влажные стоны, выкрики, скрип матраса. – Я никогда не любил ее так, как я люблю тебя, Цири. Суккуб, его маленький, безрогий суккуб, она улыбается, продолжая скакать. В аквамариновых озерах его очей плещется удовольствие, оно растет, пока не утихает скрип кровати, а ведьмачка шипит, чувствуя усталость в ногах. Аваллак’х не может терпеть, он привстает, подается ей навстречу, обхватывая девчонку за талию, силой усаживая на себя, забирая дело в свои руки. Он будет двигаться так, чтобы приятно было и ему, и ей: глубоко и нещадно. – Цири, я… Я… Как же я не хочу тебя отпускать, Цири, как же я не хочу, чтобы ты уходила, чтобы ты оставляла меня одного. – Не… Не отпускай меня, – вскрикивая она между стонов. – Аваллак’х, заставь меня… Меня не уходить, а? – Ласточка… Он улыбается сквозь наслаждение, чувствуя жар ее тела, радуясь крупице невинности в заданном вопросе, в ее наивной просьбе. Эльф притягивает ее к себе ближе, двигаясь все быстрее. Его кожа – липкая, ее – тоже, плоть шлепается о плоть каждый раз с громким хлопком, с губящим сознание чувством. Ведьмачка вздрагивает всем телом, насаживаясь на него в последний раз, и он замирает, чувствуя вязкий конец его похоти. Семя эльфа течет по ее бедрам вниз, к его промежности. Знающий мелко дрожит, обнимая ее сильнее и сильнее, а Цири хлюпает носом. Она плачет? По звуку – похоже, но плечо его, к которому девчонка сейчас прислонилась, не окропляется влагой выроненных слез. Аваллак’х наклоняется к ее макушке, целует, гладит по платиновым волосам. Ведьмачка обнимает его за плечи, и звук рыданий, исходящий словно со стороны, чуть усиливается, стоит ему заговорить. – Никто, кроме тебя, Цири, никто… Никогда. И даже если век ее оборвется быстрее, и молодость сгинет в пучине времени, так что с того? Ведьмачка молчит, молча же отстраняется от него, и тепло ее исчезает. Знающий не понимает, к чему такая спешка, но осознание ловит его в капкан. Запах пота рассеивается. Рассеивается и колкая тьма помещения, свеча трепещет перед глазами, которые он открывает только сейчас. Всюду мрак, знакомо пахнет старой бумагой. Сон. Аваллак’х поворачивает лицо к свету, краем глаза замечая знакомую женскую фигурку, ускользающую в дверной проем. Та эльфка, что стережет его пыльную лабораторию, это она хлюпала носом чуть поодаль. Знающий морщится, смаргивая остатки сладкого сна, вспоминая касания Цири, ее точеное тело, твердое, горячее и молодое. Он говорил с нею вслух, вслух молил ее об ответной любви, вслух признавался в болезненной и ненужной ей самой верности? Да. Да, но что с того? Пусть эльфка слышит, пусть слышит лишний раз, пусть уходит, если надумает уйти от него… Эльф замирает, свешивая ноги с кровати. Может она сейчас вынырнет из-за поворота, вильнет бедром, приглашая его в игру? Может… Может прочитать ей еще одну лекцию о морали, а ночью насладиться сладострастным сном о своей же воспитаннице, чтобы с утра поносить чужую уже похоть, отчаянно пряча свою за заботой и деланной холодностью?