Some legends untold

Казалось, что сверчки эти никогда не умолкнут, и шелестящая над крышей трель их зова будет звучать и утром, и днем, все также мешая чародейке спать. Кровать здесь была мягкой. Лучшей в замке, если верить смешкам полупьяных мужчин. Ведьмаки спали на матрасах, набитых соломой, тряпьем и господь знает чем еще, а Трисс – на пуховой перине. Высокой, теплой и ласковой к ней, словно течная кошка старой аристократки к дворовому коту. А гостья все равно не могла сомкнуть глаз. Мысли Трисс были заняты, в них всплывали пережитые в этой кровати моменты, и воспоминания острыми зубами вгрызались в душу, причиняя боль. Раньше, в предыдущий свой визит, она не спала здесь в одиночестве. Рядом, у края, всегда спал Геральт, иногда вздрагивая посреди ночи, иногда не желая сомкнуть глаз и не позволяя ей. За его мерным дыханием гостья не замечала ни холода, ни одиночества, ни стрекочущих за окном сверчков, ничего. Мир ограничивался постелью. Девушка перевернулась на другой бок, чтобы уже не смотреть в приоткрытое для свежего воздуха окно. Голая стена серого камня впитывала ночной холод, источала его, передавая самой Трисс и всему вокруг. Тяжелое одеяло не спасало, и темные мысли шептались в бессонной ночи. Здесь. В этой кровати, нынче холодной и пыльной, забытой всеми вокруг… Ведьмак брал ее, целовал в пылу страсти. Он был нежен с нею, точно с той, кого будет любить всегда. Таким же он был с Йеннифер прежде, таким же и будет теперь, до самого их конца? Последняя мысль заставила девушку поежиться не то из зависти, не то от боли утраты. А может, то был холод, проникающий к ней через окно? Чародейка свесила ноги, заставляя себя подняться с кровати, тонкими пальцами зачесать выбившиеся рыжие волосы назад. Небольшой коврик, брошенный у изголовья ложа, не спасал ее ступни от холода, и девушка поспешила обуться и накинуть тонкий зеленый халат, чтобы прикрыть прыгающие по плечам мурашки. Если захлопнуть форточку, можно будет насладиться блаженной тишиной ночи, можно будет сохранить внутри капельку тепла и греться им дольше отведенного. Отгоняя от себя мысли о тепле чужого теперь тела, Трисс прошла к окну, чтобы тщетно попытаться его закрыть и поймать уже свое тепло. Тонкие розовые пальчики сняли с рамы слой многонедельной пыли, но та оказалась тяжелее, чем о ней думала чародейка, окно не двинулось под ее напором. Мысли, мысли, крутящиеся внутри вихрем… Вот он, ее желтоглазый ведьмак, его сильные руки, его хмурая улыбка… Он бы смог ее захлопнуть, не пришлось бы даже просить, хватило и одного зябкого вздоха, дрожи, бегущей вверх по тонким розовым рукам. Меригольд сжала губы до белизны, вспоминая своего мужчину, его касания, его незабытые еще слова. Если ночью не можешь уснуть, придется размышлять, занимать голову, и чародейка не желала сидеть во мраке, думая лишь об упущенном. Ей нужно лишь захлопнуть это дрянное окно, а уж ворвавшееся тепло подтолкнет ее в объятья отдыха. Половицы хрустели под ее ногами, но не так громко как там, за дверью. Кто-то шастал по коридору, не находя времени для сна, и Трисс пожелала узнать, кто ждет ее там. – Геральт? – с надеждой шепнула девушка в темноту, осторожно проходя вперед, к самой распахнутой двери. Произнося его звучное имя, чародейка уже знала, что неправа, она не могла остановиться в желании вновь сложить эти буквы в хорошо знакомое слово. Чародейка придвинулась вперед, чтобы выглянуть наружу, вглядеться в окрасившую все вокруг темноту. Геральта не было, но один из его названных братьев все же стоял у дверей, вперив в укрытую халатиком гостью довольный взгляд. – Весемир велел передать тебе вот это, – произнес Ламберт, протягивая гостье непрозрачный мешочек. – Что там, Меригольд? Оплата? – За твое отравление и скорейшую кончину. Чародейка хмыкнула, выхватывая принесенный мешочек из его рук. Вид ее выражал напускное презрение, но губы нервно сжимались в осторожную улыбку. Все же, эта встреча могла стать ей мимолетным отвлечением от ночных мыслей, от воспоминаний, бередящих старые раны. Ламберт скрестил руки на широкой груди, плечом припав к дверному косяку. Белая рубашка, расстегнутая только у горла, скрывала его тело от ее взгляда, а обтягивающие ноги штаны смотрелись слишком пошло. – Открывай давай, – проговорил он весело. – Посмотрю хоть, что тебе принес. Вдруг я теперь фисштех передаю по просьбе главведьмака. – А разве не лучше тогда будет о таком не знать? – Знания – всегда на пользу, Меригольд. Но тут она могла бы поспорить. Многое из увиденного чародейка не желала бы знать. О возвращении Йен – своей заклятой подруги – в первую очередь. Девушка хмуро сдвинула брови, на шаг отходя назад, в свои покои, а после пытаясь одним осторожным движением захлопнуть входную дверь, чтобы вновь погрузиться в ждущее там одиночество. Жаль, что тяжелый сапог ведьмака не позволил ей ретироваться, дверь не продвигалась дальше подставленного мыска. – Я не шучу, Трисс, дай хоть посмотреть, что там, можешь даже не делиться со мной и сама снюхать. Истинная лиса, улыбка ее в этот момент была надменно-хитрой. Чародейка прикрыла губы розовой ладошкой, сжимая переданный гостинец в руке. Ламберт, Ламберт… Знала бы она о его любопытстве раньше, могла бы воспользоваться этим уже тогда, а сейчас лишь поддразнить, чтобы снова разбудить интерес. – Закрой мне окно. – Что? – опешил мужичина, улыбаясь в ответ. – Окно. Окно мне закрыть нужно. Оно тяжелое, я не могу сдвинуть эту чугунную раму. В ответ мужчина преувеличенно вымученно вздохнул. Ламберт надавил на дверь, чтобы Трисс под ее напором отошла и освободила ему проход. От грубости девушка недовольно поморщилась, но все же заставила себя стерпеть. Ведьмаки. Они по-другому устроены, не похожи на мужчин иного склада – трусливо-раболепского, обычного, серого. Для них и вежливость имеет свой оттенок, и проявление высоких чувств, и обычная беседа. Пустые каменные стены брошенной наверху комнаты навевали тоску и на сдержанного Ламберта, не то, что на нее – изящную молодую даму, привыкшую к роскоши. Аскетичность хороша только в меру, когда на стене не десять картин, а одна, если же их нет вовсе – то бедность, не более. Здесь и не было ничего, кроме кровати, старой напольной тумбы и пустых полок у самого потолка. Обогнув кровать на пути к окну, ведьмак недовольно поежился, чародейка видела это. Должно быть, они говорили об этом там, за общим столом, говорили про нее, Геральта и старую скрипучую кровать, что когда-то наполняла замок блаженной песнью сладострастия. Пусть судачат, ей не было дела. Лишь бы не мешали спать, распевая похабные песни в зале. – А чего его вообще закрывать? Боишься, что к тебе в форточку вампиры залетят или болотное комарье? – Что говорливые ведьмаки заберутся, – ответила она, спешно запахивая халат. – Давай быстрее, я же тут мерзну. – Меригольд, я тебе не Геральт, мной помыкать не надо. – Не Геральт, – эхом отозвалась она, виновато потупив взгляд. – Ну так ты делай сам, и помыкать или просить никто не будет. Ответом девушке было недовольное бурчание о слабости некоторых прекрасных существ. Ведьмак захлопнул окно легко, с преувеличенно-сильным хлопком, точно пытаясь показать девушке, насколько она беспомощна. Крошки камня соскользнули с подоконника, старая чернокрылая сорока испуганно вспорхнула с насиженного у крыши места. Закончив, Ламберт тут же развернулся к девушке лицом, чтобы очаровательно улыбнуться, выполнив весьма насмешливый поклон для дамы, спасенной из беды. Волчий медальон сверкнул на его груди, и чародейка сжала пальцы в кулак, вновь вспоминая о Геральте. – Прости, Трисс, ничего личного. Что, нет у тебя заклинания, чтобы теплее было? – спросил мужчина, заметив, что по рукам ее бегут мурашки. – Думаешь, что если бы оно было, я бы тебя позвала? – хмыкнула чародейка. На кровать она не села, упала, ведомая порывом злости. Ведьмак же молчал в ответ. Он смотрел за тем, как ухоженные руки девушки аккуратно развязывают переданный ей мешочек, как голубые глаза ее загораются в полумраке комнаты, как та давит в себе улыбки. Удивительно, но в холодном свете двух несчастных свечей она выглядела на удивление хорошо, лучше, чем при дневном свете, когда видно точеность ее фигуры, хитрецу в глазах и напускную незаинтересованность в происходящем. Трисс не смотрела на него, она чувствовала, как от мужчины холодными волнами исходит жалость, он жалел о ее разбитом сердце. Чародейка молча сжимала губы, только краем глаза замечая впереди суету: ведьмак искал что-то в карманах собственной рубахи. Странно это, странно было видеть их – ведьмаков – без готовых к бою доспехов. Точно голые, ненастоящие, не из тех кровавых ночных сказок, что ученицы чародеек рассказывали друг другу в общей спальне. – У меня есть свои методы, Меригольд, – произнес мужчина, протягивая ей флягу. – Чистейшая магия, светлая, как небо. – Ночью? – спросила девушка, протягивая руку. – А это каждый уже сам решает, темное небо или светлое у него над головой. «Философствует», – подумалось девушке. Смешок пришлось в себе подавить, чтобы не смутить расщедрившегося Ламберта неблагодарностью. Трисс улыбнулась. Сдержанно, холодно, но улыбнулась ему, делая первый глоток. Мелодовуха, крепкая, словно настоянная на чистейшем спирту. Чародейке пришлось собрать все свои силы, чтобы не поморщиться от охватившей горло горечи, от жжения, греющего тело. В голову ударил резкий запах, он же вкусом осел на языке, не давая той сглотнуть. – Что, для маленьких девочек это очень сильно? – ухмыльнулся ведьмак. – Хотела бы я сейчас быть маленькой девочкой, Ламберт. Могла бы… Могла б одуматься и оказаться не здесь, а в поле. Собирала бы пшеницу с обычными бабами, не зная ни печали, ни тоски. – Медовуху пила бы за милую душу, как сельчанка... Впрочем, Меригольд, какая из тебя баба? Ты даже не знаешь, что ночью в поле не работают. Он и сам улыбнулся, делая не первый за этот день глоток. Ламберт уже не морщился, чувствуя вкус, Трисс видела, что улыбка его не сбегает с недрогнувшего лица. Ведьмак протянул руку вперед, указывая на кровать, и чародейка аккуратно кивнула, разрешая тому присесть рядом. Она подобрала полы зеленого халата, закинула ногу на ногу, как подобает кокетке. Ночь все равно будет долгой, почему нужно всю ее тратить на сон? Пусть присядет, отвлечет ее от мыслей хотя бы своими ехидными замечаниями. – Ну, хорошей бабы из меня уже не выйдет, – сказала она тихо. – Но была бы неплохой, начни я пораньше. – А сколько же тебе лет, Меригольд? Я вот не знаю. – А шестнадцать, Ламберт. Ты разве не знаешь, что неприлично такое спрашивать у молодой дамы? – Молодая? Что-то запамятовал совсем, Трисс, что ты – дама… Ну, вот скинь халат, я тут же вспомню, буду вежливым, как никогда. – Дай мне, – буркнула девушка, перетягиваясь через ведьмака, чтобы отнять у того изрядно опустевшую фляжку. Тепло не приходит так быстро, как того хотелось, и чародейка все еще мерзла, подтягивая рукава до самых кончиков пальцев. Ведьмак не сопротивлялся долго, тут же передал девушке желаемое, глянув на нее слишком уж любопытно. Рыжие волосы Трисс поблескивали в густом полумраке, щеки медленно краснели, пока алкоголь гнал теплую кровь по венам, и глаза блестели, точно изумруды в золотом ожерелье бариновой жены. Алкоголь помогал ей вдвойне. Он и грел, и выбивал боль из неудобных вечером воспоминаний. Думая о Геральте, девушка уже не кусала губу, не царапала тыльную сторону ладони, пытаясь отвлечься болью, она лишь смотрела в закрытое окно, сидя на кровати, все еще помнившей тяжесть их сплетенных в единое целое тел. Трисс больше не спрашивала себя, где он сейчас, где Йеннифэр, где пропавшая Цири. – Ламберт, – шепнула она в разогревающемся полумраке, нервно сжимая рукава халата. – Когда приедет Йен? – Понятия не имею, – честно ответил ведьмак, глотая последние капли медовухи. – Но за день-два до приезда Геральта, они всегда так поступают. – Плохо, – сказала она, прикрывая глаза. – Не хочешь освобождать им спальню? О своих словах Ламберту пришлось пожалеть почти моментально. Мужчина повернулся к ней, сохраняя беззаботную улыбку, но встретил в ее глазах невыплаканные слезы. Чародейка закусила губу, отворачиваясь, прячась от него, но толку уже не было, ведьмак заметил. Девушка тихо выдохнула давящий на легкие воздух, чтобы сморгнуть непрошенную слякоть. – Прости, Меригольд, я не хотел тебя обидеть, – нервно произнес он, поглаживая самого себя по коленке. – Я просто не подумал о… – Ты ведь недолюбливаешь Геральта, верно? – спросила Трисс все также тихо. – Это очень хорошо видно, можешь даже и не отвечать мне. – Тогда к чему этот вопрос? Ведьмак казался обиженным, но чувствовал лишь легкий укол злости. Мошкара оживилась за окном, огромная белая моль мохнатыми лапками стучалась в окно, пытаясь дотянуться до теплого света двух свечей. Медовуха грела чародейку изнутри, заставляя мысли ее мельтешить перед глазами пошлыми картинками. Ламберт ждал, ждал терпеливо, чувствуя, что атмосфера старой пыльной комнатки меняется под напором настроения чародейки. – Хочешь помочь мне насолить им? Обоим. – Знаешь, а тебе лучше пить поменьше и помедленнее. Меригольд, как ты вообще пьешь на ваших чародейских приемах? По бокальчику? Или просто валяешься под столами после каждого сбора? – Ты, что же, импотент, Ламберт? В ответ ведьмак презрительно хмыкнул, давя в себе довольный чужой шуткой смешок. Свечное пламя трещало неподалеку, свет его был теплым, но помещение оставалось холодным и мрачным, несмотря ни на что. Трисс улыбалась, хитро, как ассоциирующееся с ней животное – плутоватая красная лиса, желавшая стащить из его рук кусочек сыра. Дышала она часто, вспоминая, выдумывая, радуясь открытой ей возможности. – Ты… – Ты верно меня понял. Понял, Ламберт не был пугливым мальчишкой, что при виде улыбающихся девушек прячется за ближайшими кустами. Но Трисс… Трисс Меригольд… Стройная, юная, девушка, что уже успела наследить в истории своим же громким именем. Чародейка недолюбливала Ламберта, и неприязнь ее имела отклик в его сердце и ответ. Мужчина скверно улыбнулся, вставая с места. Хотел ли он ее? Возможно. Трисс – красива, молода и сладкоголоса, а он – жадный до томных девичьих взглядов мужчина, пусть и обиженный ее напускной злобой. Ламберт молчал, молчал, смотря на нее сверху вниз, наблюдая за тем, как аккуратные тонкие губы вытягиваются все в той же хитрой улыбке. – Меригольд, это же глупо. Месть не стоит ни унижений, ни… – Удовольствий. Глупо? – игриво спросила она, положив руку на прикрытое халатом плечо, медленно опуская его, оголяя розовую кожу. – В такие моменты мои мужчины, Ламберт, говорили совсем по-другому. Она слышала, какой глубокий вздох покинул его легкие, видела, как испарина выступила на лбу и знала, что победила в гонке с его честью. Чародейка вскочила с места, чтобы скинуть халат на пол, тот упал к ее ногам, переливаясь изумрудами. Ведьмак молчал, смотря за тем, как девушка делает навстречу ему два коротких, но не робких шага, как она приоткрывает губы, чтобы остановиться всего в паре миллиметров от его лица. – К черту, – шепнул Ламберт, целуя ее первым, первым пробуя девушку на вкус. – К черту их обоих. «К черту», – подумала Трисс, чувствуя, что ноги ее больше не достают до пола. Ведьмак поднял ее одним легким движением, чтобы после переместить на старую скрипучую кровать. Его губы оказались теплыми, мягкими и скользкими, и чародейке нравилось касаться их самой и чувствовать их же касания. На оголенных плечах, на груди, возле пупка и ниже, ниже, там, где он ласкал ее дольше, чем Геральт когда-то. Она не смотрела в потолок, не закрывала глаза, взгляд ее приковал к себе улыбающийся Ламберт. Его белая рубашка оказалась снята и брошена на пол, за ней последовали и остальные элементы одежды, не нужные в этот сладкий момент. Ласки не кончались, губы мужчины изучали тело партнерши, выдавливали из него вздохи, крики, стоны… Трисс не смогла вскрикнуть от первого движения: ведьмак сжал ее губы своими, давя в ней наполненный сладостью стон. Первые толчки казались мягкими, нежными, ведьмак словно до сих пор не мог поверить, что делает это с ней. После же движения его стали жестче, грубее, и лишь теплые поцелуи могли разбавить животную страсть двух наполненных желанием тел. Старая кровать скрипела в такт его бедрам, Трисс больше не могла улыбаться, это трудно с открытым ртом. Она не сдерживала стоны, и Ламберт не желал ей мешать. Замок полнился откликами их удовольствий. Пусть слышат, пусть говорят и пусть расскажут третьему брату, ему полезно будет знать. Меригольд выгнулась, чувствуя прилив наслаждения, ведьмак навалился на нее, понимая, что руки его дрожат. Наслаждения… Щекочущего, терпкого, сладкого, того, что заставило ее забыть своего ведьмака на пару долгих часов. Меригольд не говорила, заснула на его плече, уткнувшись в теплое тело носом. Той ночью Трисс позволила Ламберту остаться подле нее, на общем ложе, позволила простыни впитать его запах и сохранить в себе на пару одиноких ночей. Той ночью ведьмак не желал мстить ни Трисс, ни Геральту, ни Весемиру, что так не любил склоки внутри Каэр Морхен. Ламберт также хотел тепла, так же, как Трисс, что не могла раздобыть его самолично. Той ночью он подарил ей свою старую флягу, что девушка при себе оставила, подвесив к поясным сумкам.