***
– Ты видишь, Цири, чтобы другие девочки лазали по деревьям и пачкали свои платья о траву? Что-то я сомневаюсь, будто кто-то, кроме тебя, был этим занят, а ведь ты должна быть им всем примером, Цири. Голос у чародея звучит строго, и Вильгефорц сам верит, будто зол на нее теперь. Маленькая княжна стыдливо поджимает губы, взгляд ее упирается в пол, к грязной земле, а пальцы комкают испачканную травой юбку дорогого платья. Еще чуть-чуть, и девочка заплачет, губки ее задрожат, а голос превратится в пищащий и срывающийся вопль обиженного ребенка, знакомый сценарий. Чародей следил за детьми знати прежде, он знает, как те себя ведут, как следует изменить голос, чтобы поставить сорванцов на место. Мужчина терпелив. – Девчонки не делают ничего веселого, – жалуется она вместо того, чтобы плакать. – Они просто говорят про всякую дурь и ничего другого! – Всякую дурь? – давя в себе улыбку, все же спрашивает чародей. – Всякую, всякую, – бубнит девочка, все не поднимая взгляда. – Они говорят, что не выйдут на улицу, потому что тут грязно, что тут носятся мальчишки туда-сюда и что нельзя лошадей трогать без взрослых… Говорят, что лошади кусаются и пальцы могут отгрызть! А зачем это лошадям? В ответ Вильгефорц молчит, молчит строго, как суровый наставник, словно осуждая свою спесивую подопечную. Пусть и не из чувства долга, а чародей все же старался выполнить выбранную им роль – наставить девчонку на путь истинный, наставить так, чтобы то шло ему на руку. Он прикрывает глаза от усталости и на секунду позволяет себе перестать держать стальной взгляд. Строгий учитель смеется себе в ладонь, вспоминая, как ему докучали чародейки и их разговоры о жемчугах и туфлях, о том, какая преподавательница лучше пахнет и говорит. Цири не шевелится, знает, что сейчас ее накажут, добавив к изучаемому очередной параграф или целую главу, зная, что вечер она проведет в компании книг, а следующим утром глаза будут страшно болеть от напряжения. «Каждый новый учитель похож на предыдущего» – решает она для себя. – Если я еще хоть раз увижу тебя на дереве, если нянька скажет мне, что ты снова ушиблась, ободралась или… Цири, клянусь, только узнаю – и ты больше никогда не выйдешь на улицу без провожатого. Закончив с поучениями, чародей отступает, давая девочке дорогу. Удивлены они оба, оба не ждали, что ответ будет таким. Юная княжна не стала ждать продолжения нравоучений или долго думать о содеянном, она тут же удалилась подальше от его глаз, запомнив, что если и лазать по деревьям, то подальше от окон чародейской башни. Вильгефорц не смотрит ей вслед, взгляд его приковала к себе толпа снующих по двору мальчишек. Дети конюхов, служек и мелкой знати, дети поваров и дворян – все они играли вместе, без присмотра, собираясь дружной толпой и гоняя кур и голубей. Перемазанные грязью те выкрикивали ругательства, обменивались взаимными смешками и ударами. Не то аристократы позволяли своим отпрыскам лишнего, не то местное общество было слишком лояльным к становлению связей, к дружбе, что должна была обнаружиться в раннем детстве и продлиться всю жизнь. Дикий край. Отправляясь сюда, чародей не знал, чего ожидать, потому настраивался на худшее. Когда ждешь лучшего исхода, не получая его в итоге – расстраиваешься, чувствуешь злость разочарования и вкус несбыточных надежд, но если изначально не ждал ничего, результат тебя не заденет, каким бы страшным он ни был. Собираясь в дорогу, маг говорил себе: «В конце концов, я несколько лет прожил в Темерии, на службе государства, хуже уже точно не будет». Да и может ли быть что-то «хуже», что-то не так, если искомое – найдено? Носительница Гена, юная, милая девчушка, растущая за несколькими безопасными стенами, наследница Цинтры, единственная дочь ныне сгинувшей четы, наследующей тот самый Цинтрийский трон. Вильгефорц нашел ее – маленькую еще Цириллу, что в будущем подарит ему небывалое могущество. Чародей прибыл ко двору не так давно, с полгода, чуть меньше. Очаровать старую Львицу, не забывшую горе утраты, оказалось весьма легким заданием, и уже скоро Вильгефорц выбил себе место в наставниках для юной княжны, и теперь мог следить за тем, чтобы не упустить нужный момент – момент ее окончательного созревания, готовности к деторождению, и ждать осталось не так долго. «Пятый год от роду. Высокая и тощая для своих лет, волосы пепельные, непослушные, как и вся Цирилла. Характер упертый, взбалмошный, тяжелый, что характерно для представителей класса и отдельно взятой семьи. Глаза ярко-зеленые, большие, отчетливо проглядывается эльфийская наследственность, тонкие черты лица и фигуры тоже могут иметь к этому отношение. Девочка здорова, явных физических или психологических заболеваний не выявлено, вздорный нрав можно корректировать, чем я и займусь в будущем. Учится быстро, если заинтересована в науке, если нет – учению всячески сопротивляется. Отрицательное поощрение воспринимает лучше положительного. Девочка уважает авторитет старших, что пойдет только на руку, к власти не тяготеет, соперничать не привыкла, но готова бороться из упрямства.» – гласила первая запись в его запертом в столе дневнике. Поднявшись к себе, первым делом чародей бросает взгляд на часы, бьющие час дня. Он падает на кушетку, кладет ладонь на глаза и думает о том, как девчонка не похожа на тех княгинь, что уже были ему присланы ранее… Юной Ласточке остается гулять лишь час, а после придется подняться наверх, захватить с собой книжку, и усесться поближе к окну. Вильгефорц расскажет ей несколько фактов о ее же крае, напомнит пройденное ранее и спросит о том, закончила ли Цирилла ту карту, что они начали рисовать еще вчера, а девчонка вновь потупит взгляд и выслушает от него гневное наставление о том, что нельзя забывать заданное.***
Говорят, что чужие дети растут быстро, но эта девчонка отчего-то все медлит и медлит. Все та же раздражающая упертость, тот же звонкий девичий голос, и яркие веснушки никак не соскользнут с ее по-детски припухлых щек. Вильгефорц смотрит за тем, как его юная подопечная прыгает от одного борта к другому, как светлые волосы ее развеваются С этим воинственным взглядом, с деревянным мечом в руках она была бы похожа на валькирию, не походи так на тонкорукую фею. – Но господин маг! Господин маг, скажите ей, она же сейчас убьется, а нам с вами отвечать! – причитает старая нянька, что никак не может приструнить девчонку. Скажите ей, чтобы так не егозила! Ее слово значило для Цири не больше, чем вскрик разбивающейся о борт волны, девчонка, подобно кораблю – шла сквозь причитания старухи, забывая и в миг поступления. Наставления чародея же были для нее чем-то весомым, маленькая княжна выпрямляла спину, видя его перед собой, переставала по-детски дуть губки и принимала вид взрослой особы, что вот-вот заговорит с ним на эльфийском, рассказывая о том, как прекрасна сегодня погода. В ответ на причитания «коллеги» мужчина громко вздыхает. Впрочем, чародей то и дело ловил себя на мысли о том, что юный плечистый Хьялмор – плохая компания для его маленькой леди. Маг заставил себя спуститься вниз по ступеням, обогнув рулевого, заставил себя взглядом обнаружить взбалмошного львенка. Вон она. Царственная, пусть и диковатая, снова в компании шумной толпы мальчишек, воюющих за ее внимание. Только на этот раз среди них была и такая же шустрая девчонка – девчонка с огненными волосами и доброй щербатой улыбкой... А в руках ее – не веер, а такой же игрушечный меч. – Цири! – зовет ее чародей. И игра останавливается на пару секунд. Девчонка остановилась, услышав его оклик, замерла. Вильгефорц вновь стал свидетелем любимейшего своего представления: Цири выпрямила спину, заставила себя отвести плечи назад, в царственной позе повернуться к своему наставнику, чтобы одарить его приветливой улыбкой, показать горящие азартом неоконченной игры глаза. – Мы переносим занятия? – тонким голосом спрашивает она, понимая, что если и так, чародей может сжалиться и передумать. – Нет, занятия начнем через час после того, как пришвартуемся, – холодно произносит наставник. – Няня просила тебя не бегать по палубе. – Просила, да. Старая трусиха просто не хочет потом стирать мои юбки, вот и все. Голос у нее не обиженный, только чуть расстроенный, словно девчонка не ожидала, что на нее нажалуются. Ей всегда не нравилось, если жаловались не бабушке, а ему – чародею, призванному к ней самим Предназначением. Вильгефорц и сам заметил, что перед ним Цирилле нравится рисоваться, заучивать лекции до дыр, в самостоятельных работах выводить каждую петельку с особым усердием, а к ужину надевать самые лучшие свои наряды, если к столу пригласят чародея. То льстило ему, нельзя отпираться. Благоговейное отношение к его мысли, ее внимательные взгляды, полные интереса, завороженно повторяющие услышанное уста – что может стать учителю приятнее? Пусть Вильгефорц не рассчитывал питать к своей подопытной человеческие чувства, тешить самолюбие нравилось ему в любом случае, то подстегивало его жажду признания. – Ты знаешь легенду о водах Скеллиге, Цири? – спрашивает он, загадочно улыбаясь, зная, что сейчас девчонка скомкает все оставшееся у нее внимание и подарит его ему. – Не знаю. – Ну так пойдем, подойдем к борту, я все расскажу. Цири привычно подняла вверх тонкую белую ручку, ладошкой цепляясь за его рукав. Маг не позволял себе касаться ее чаще необходимого, и потому запрещал девчонке тянуть к нему руки без позволения на то. Судно приближалось к Ард Скеллиг, острову, хранившему на себе жемчужину ближних мест – столицу разрозненных островов. Чародей был здесь в прошлом году, сопровождая ученицу, и помнил каждое здание, что ныне не поменялось. Цири перевалилась через парапет, руки ее повисли на холодном ветру, глаза изумленно рыскали на горизонте знакомые места – те самые Стопы Великана, о которых Вильгефорц рассказывал ей в прошлое их путешествие. – Знаешь свою пра-пра-бабушку, Цири? – спрашивает чародей, и продолжает только после утвердительного кивка девчонки. – Ту, что подарила тебе истинно-королевский дар – Ген… Величественную эльфийскую деву, бежавшую из чужого мира в этот, лишь бы быть с мужчиной, в которого та была влюблена. – Лара Доррен. Маг замолчал, позволяя девчонке представить образ отчаявшейся влюбленной женщины, ищущей убежище в столь нелегкие времена. Цири сложила губы плотнее, взгляд ее приобрел мечтательный оттенок, княжна молчала, ждала продолжения. Чародей аккуратно убрал от ее губ прядь непослушных светлых волос и продолжил, придавая голосу более теплый оттенок. – Когда она умерла, здесь, в этом самом месте, разразился невиданной прежде шторм. Говорят, что твоя кровь, Цири, кровь женщин твоего рода – связана с морями, что окружают этот остров, что вода оплакивает ваши смерти. – Но вода же – вода. Она не может плакать, она и есть слезы. – Это метафора, Цири. Местные верят в водных божков, а у них есть и руки, и ноги, и глаза, и некоторые из них даже похожи на нас, могут плакать или смеяться. – А почему они плачут по нам? Почему не по кому-то другому? – Потому что твоя кровь – особенная, Цири, – произносит маг с придыханием, зная, что говорит ей истинную правду. – Другой такой не найти. Особенная? Девчушка молчит, губы ее кривятся, стоит княжне заметить юного Хьялмара, что машет руками и приглашает вернуться к игре. Вильгефорц радуется тому, что девчонка медлит, не решает откликнуться на зов собственных ног. Его общество нравится ей большее компании вздорного мальчишки и его ярко-рыжей сестры, что ничуть не уступает ни в силе, ни в норове. Ей хочется остаться с чародеем и послушать еще… Улыбка сбегает с ее хорошенького лица, губы тут же кривятся, брови выгибаются дугой. Цири тонко вскрикивает, чувствуя боль, тут же подтягивает к себе руку. Никто не замечает, только он – чародей, стоявший совсем близко, только он видит, что княжна вновь попала в беду. Вильгефорц наклоняется ближе, смотрит на нее строго, заставляя девчонку показать ему свою грязную ладошку. – Заноза, – говорит он серьезно, не теряя строгости в угоду сожалению. – Пойдем, я вытащу ее. «Восьмой год, все также высока и худа. Упрямство не покидает девчонку, как и живой цепкий ум. Львица во многом потакает Цирилле, видит в ней не Паветту, но молодую себя, через пару лет согласится слушать девчонку и опираться на ее мнение в решении государственных вопросов. Девочка проявляет заботу: вчера принесла мне травяной настой, решив, что я не переношу качку. Настой вылил в море, грубить девочке не стал.»***
Его башня больше не казалась ей такой мрачной и холодной, много времени прошло с тех пор, как ноги княжны подгибались перед этими скрипучими дверями. Цири уже не боялась ни строгого взгляда, ни осуждения, то и дело проскакивающего в голосе наставника, а Вильгефорц все не мог того заметить. Года шли быстро, и теперь она все чаще задерживалась после занятий на час-другой, оставалась, как осталась средь уютных каменных стен башни сейчас, чтобы дослушать. – Друиды верят во взаимосвязи всего сущего, – говорит маг, не глядя в книгу. – В природу, что даёт жизнь, которую они ценят превыше всего – в любом её проявлении. И сама природа для них есть Жизнь. – И в их магии нет боевых заклинаний? – Почти нет, Цири. Их очень мало, весь упор идет на созидание или сохранение уже имеющегося. О культе друидов они заговорили совершенно случайно: Цирилла пролистывала странички и заострила внимание на одной интересной иллюстрации. Красивая женщина держала за руку старого бородатого мужчину. Вильгефорц рассказал о том, что то изображена дриада, охраняющая свой лес и Иерофант – старший друид. Магия привлекала девчонку, словно яркий огонь ночного мотылька, и лишь услышав о ней, Цири закидала учителя вопросами. Ее зеленые глаза светились сквозь темноту комнаты, и не ответить было невозможно. Чародей сам не замечал, как губы его захватывала улыбка в такие моменты, как те же губы сами собой выдавали все, что знали. – Я прожил с ними много времени, – отчего-то говорит маг. – Ты? И тебе не было с ними скучно? Скучно? В ответ чародей улыбается, мельком вспоминая былые деньки. Было ли ему скучно? Да, пожалуй. Цири подобрала очень верное слово, что описало бы причину его ухода в мирскую жизнь. Скука, жажда большего могущества, сил, что способны не только взрастить из желудя дуб, но и тех, что могут разнести это несчастное дерево в щепки, обернуть его грудой пепла, вернуть к изначальной форме – форме еще не проросшего желудя. – Давно я тебе это рассказывал? – спрашивает мужчина, притворно удивляясь своей разговорчивости. – Нет, не очень, – охотно отзывается девчонка, улыбаясь. – Когда рассказывал о своей юности и о том, как ты стал чародеем. И верно, он говорил ей об этом раньше. Вильгефорц сам того не замечал, но интерес, что Цирилла питала к его судьбе – подогревал в нем неизведанные ранее чувства. Мать бросила его, бросил и отец, и маг никогда не знал ни любви, ни заботы, ни участия, простого участия, что вновь рожденному дарят близкие. Друиды были добры, но не потому, что Вильгефорц был в их глазах особенным. Лишь от того, что чародей был живым существом. Зеленые глаза девочки излучали интерес, они следили за тем, как на лице учителя меняются тени, как губы его то и дело кривятся в довольной улыбке. Он был интересным, значимым в его глазах, его хотелось слушать, питаться словами, выуженными в задушевной беседе. Потому, потому башня не была больше сырой и мрачной, причиной тому был не свет учения, не радость новых знаний. Он. Цири нравился сам звук его голоса. – Вы ушли оттуда из-за скуки, верно? – Нет, не совсем, – задумчиво отвечал ей маг, вспоминая пройденное. – Я чувствовал, что мне там не место, Цири. – Я… Я тоже иногда это чувствую, – признается княжна, отворачиваясь. – Будто мне здесь совсем не место. То сложно было не заметить: Цирилла не вела ни светских бесед по собственной воле, ни махала поданным с радостью истинной правительницы. Если следить за ней с рвением мага, можно было заметить и то, что Цирилла не заводила знакомств с юными девами, беседы с эфирными воспитанницами высших домов навевали на нее только сонную скуку и мигрень, не дающую спать. Она не заводила связей, не упорствовала в изучении предшествующих ей правителей, жажда власти обходила ее стороной. – Бабушке это не нравится, – говорит девочка, вновь закусывая губу, словно пытаясь смолчать о собственных страхах. – Она боится, что я одичаю и сбегу из дома, буду странствовать с бродячим цирком или шайкой разбойников. А я… Я просто не хочу этого… Этого… – Бремени власти? – подхватил чародей полушепотом. – Так. Время, отведенное к уроку – истекло еще полчаса назад, но девчонка все не покидала пыльных покоев мага. Вильгефорц не гнал ее прочь. За семь лет, проведенных в стенах замка, тот не завел себе ни друзей, ни приятелей, и держался удивительно жестко, лишь иногда примечая заезжих чародеек и чародеев. Беседы тот вел с ней, с повзрослевшей Цириллой, и лишь ей мог доверить правду о своей судьбе. – Ты будешь править лучше всех других, – обещает он, не теряя улыбки. – Я помогу тебе в этом. «Двенадцатый год: фигура меняется к более женственной, созревание идет медленнее, чем у сверстниц. Цирилла не обещает радовать взгляд женственными формами в будущем, подкожного жира мало, бедра узкие, грудь едва-едва больше мальчишеской. Лунные циклы, по расчетам, придут в пятнадцать или шестнадцать лет, большая часть женщин этого рода созревала поздно. Мысли отныне опережают ее действия, в жестах появилась плавность, нрав смягчился. Девочка доверчива и любознательна, во мне видит не только наставника, но и друга. В нужный момент сможет сбежать из дворца, если того потребую Я.»***
Сегодня ему трудно было сказать, кто из них волновался сильнее. Вильгефорц скитался по замку целый день, не видя вокруг ни души, Цири – заучивала вежливые кивки и улыбки у своего же зеркала. Замок шумел подготовкой, и даже старая Львица чувствовала набегавшее волнами волнение. Калантэ улыбалась Цирилле, успокаивала внучку так, как когда-то говорила себе сама. «Не бойся немного не соответствовать их представлениям о тебе, милая, это просто чернь, чернь, в сравнении с тобой.» Но черни все равно нужно было понравиться, чтобы ею после и править. Сегодня важный день, важный день, особенный… Его юную еще подопечную впервые выведут в люди, покажут свету то, за чем они не могли смотреть все это время. Вильгефорц ждал, велел служкам выгладить лучшую свою изумрудного цвета мантию, принял ванну и уложил волосы так, как мужчина на той картине, что Цири окрестила «хорошенькой». Он обещал себе выглядеть представительно, обещал, что ее цепкий взгляд заметит его в бесконечной людской массе. Чародей оказался в зале раньше, его подопечную должны были представить под всеобщее молчание. Вильгефорц примостился у столов с закусками, взглядом своим словно пристыжая прибывших ко двору гостей. Нильфгаард, Темерия, северные королевства, разрозненные на мотив десятка маленьких столиц. Казалось, что ее появление собрало вместе целый свет, даже эльфийскую знать, даже ту самую подающую надежды Филиппу, всех, у кого были ноги, чтобы добраться сюда и взглянуть. – И как, Вильгефорц, смог ты пробудить в ней знаменитый Ген? – спрашивает чародейка, хитро кривя губы. – Как-никак, ты здесь очень давно. – Ты же знаешь, Филиппа, каким путем он в девах пробуждается. А похож я, по-твоему, на совратителя? – О, сегодня особенно сильно похож, – замечает чародейка, взглядом снова окидывая его наряд. – Впрочем, не шутя все же скажу, что посмотреть на твое творение будет очень интересно. Не только мне. Чародейка еще поинтересовалась у него о начатых и законченных трудах, обменялась с магом любезностями, поведала о снующих в магическом кругу сплетнях, о том, что эльфийские коллеги начали масштабные поиски джиннов на ближайшей отсюда земле… Но Вильгефорц уже словно не слышал ее слов, и диалог их закончился отчаянно быстро. «Твое творение» – все звучало в его голове, мелодичный голос Филиппы то и дело повторял озвученные ранее слова. Рука мага вновь потянулась к наполненному вином бокалу. Цириллу ввели в зал, как и полагалось – в благоговейной тишине, под шепотки многоликой толпы прибывших ко двору гостей. Небесно-голубое платье ее олицетворяло чистоту мысли, зеленые глаза сияли, подчеркнутые изумрудами из шкатулки старой Львицы, а серебро ее волос так и молило о прикосновении. Цири улыбалась. Робко, заученно, чтобы скрыть вздорный нрав и характер, переданный ей прародительницей. – Хороша, – шепнул стоявший неподалеку от чародея наследник граничащего с Цинтрой государства. – Она преступно хороша, отец. И верно, маг знал об этом лучше остальных. Ласточка улыбнулась наставнику, намеревалась шагнуть тому навстречу, но Вильгефорц знал, что не сможет поговорить с ней до самого вечера. Музыка возобновилась, гости толпой хлынули к княжне с расспросами, с вытянутыми в жадности руками, и загнанный в ловушку Львенок не мог отбиться от них. Во взгляде ее изумрудных очей то и дело мелькал вызов, проступал страх, и тонкие пальцы подрагивали, сжимая нависавшие над ними рукава. – Почему же ко двору так и не прибыли Крах и его дети? – спросила высокая сухая дама средних лет, наклонившись к самому уху Калантэ. – Мне совершенно не хватает его звучного голоса, он приносит с собой веселье. – Потому что, милая, их горячая кровь создана не для наших тихих приемов, а для битв и распивания пива в трактирах. Я не хочу сцен на первом выходе Цириллы. Но Львица лгала. Всего несколько дней назад Цири созналась чародею, что бабушка не позвала Хьялмора и Керис лишь потому, что считает, будто внучка ее влюблена во вздорного сына Краха. Девчонка рассказывала об этом смеясь, и взгляд ее даже не заметил горькой завистливой улыбки, расцветшей на устах мага. «Четырнадцатый год, Цириллу впервые вывели в большой свет. Высокая, стройная, прекрасная, она произвела положительное впечатление, скрыв волнение, заставлявшее ее пальцы изредка вздрагивать. Не знаю, призналась ли Цирилла в своем страхе кому-то, помимо меня, но Калантэ явно о том не ведала, подталкивая ее то в одну компанию, то в другую. Семейство Ан Крайт не присутствовало на приеме, что дает понять: Львица не собирается связывать себя с ними новыми брачными узами. Только до полного созревания Цири осталось всего два года, и до тех пор ее должны будут сосватать наследнику, скорее всего, Северных Королевств. Нужно успеть.»***
– Не плачь, – шепчет маг, когда девушка падает в его теплые руки. – Не плачь, Цири. Но она впервые за долгие годы не может его послушать. Слезы льются сами собой, слезы пачкают влагой его ночную рубашку, и все вокруг словно меркнет под тяжестью их воды. Вильгефорц, сраженный внезапностью, гладит ее по волосам, стараясь придать этому жесту отцовскую непринужденность, исключить любой намек на теплое чувство, запретное для него и нее. Цирилла прокралась к нему сквозь ночную тишину коридоров, она шла, не держа в руках ни свечи, ни факела, шла по памяти, ведь знала свой путь до последнего шажка. Девушка двигалась быстро, стараясь не рыдать так громко и горько, как плакала сейчас, уткнувшись в его теплую грудь. Чародей смущенно прижимал Ласточку к себе, больше всего остального желая утешить ее, успокоить, унять терзавшую девушку мысль. Вид ее слез вызывал в нем лишь боль. – Что-то случилось, Цири? Расскажи мне. Я дам тебе воды, присядь. Пока девушка опускалась на его кровать, маг зажигал лучину, искал оставленный на столе кувшин с водой. Цирилла утирала слезы рукавом рубахи, пыталась унять дрожь, охватившую ее перед сном, и собиралась с мыслями. Вильгефорц ждал, вновь терпеливо, вновь холодно и отрешенно, словно желая передать свое настроение и ей. – Лунные дни… Наступили мои лунные дни. Стоило ей только сказать это, произнести дрожащими от волнения губами, как чародей улыбнулся в ответ. Лунные дни. Лунные дни и всего-то? Он знал, что приход зрелости для юных леди всегда был событием волнительным, но мог ли предположить, что волнение это имеет столь сильный оттенок? Нет. – О, Цири, тебе же уже шестнадцать, это в порядке вещей. Почему ты так… – Это значит, что меня выдадут замуж. Ответив, девушка отвернулась, набирая в легкие воздуха. Тишина повисла меж ними, словно занесенный меч палача. Вильгефорц замолчал, пытаясь осознать услышанное. Замуж? Он жил под одной с девушкой крышей, продолжал обучать ее языкам, истории и живописи, но не знал о помолвке или о договоре с тем, кому Цири была обещана, как давно. Чародей подал ей стакан, чувствуя, что сам хотел бы сейчас сделать пару глотков вина. Крепкого. Сухого, чтобы горло обожгло болью, приводящей в чувство. – Бьорну из Вердэна нужна жена, он наследует земли отца, а я – земли моей бабушки, и она уже год обещала ему, что отдаст меня, когда… Когда это случится. – Год? – Да. Я все думала, что Бьорн упадет с лошади, что его покалечат в каком-нибудь бою или что-то еще, – лепетала Цири, вновь утирая слезы. – Он такой хилый, такой скучный, всегда болеет и жалуется. И я его совсем не люблю. – Любовь, – шепнул маг, отворачиваясь. В памяти Цири образ влюбленных друг в друга родителей был столь ярким, что изгнать его не могла ни суровая реальность края, ни уверения бабушки в том, что так быть не должно. И даже рассказы Вильгефорца не будили в ней чувство долга, Цири не желала этого замужества, даже понимая, что кровь ее рода должна перетечь в новый сосуд – сосуд для того подходящий. Чародей опустился рядом, почувствовал, как теплая рука Цири оказывается в его дрожащей ладони. Дрожащей? И верно, маг дрожал. Вильгефорц уверил себя в том, что волнение это вызвано новостью – если девушка созрела к рождению, плану его пора воплотиться в жизнь, Цирилле следует зачать, а нерожденное дитя – извлечь из ее чрева, чтобы завершить эксперимент, чтобы получить могущество, силу, желанную столь сильно, столь давно. Да, истинно так, верно. Он дрожал лишь о того, как близка его цель, на каком расстоянии осталось ждущее впереди могущество. И не от того, что видел девушку во снах, что целовал ее пылающие огнем щеки, что желал обнять Цири, прижать к себе, как сейчас – наяву. – Если Калантэ обещала, что свадьба состоится, Цири, она должна состояться, хочешь ты того или нет, – говорит он, сам не веря своим же словам. – Правителям не положено выбирать. Первого супруга – уж точно. – Нет, – отрезает она, показывая дикий норов. – Я сбегу. – Сбежишь? – грустно усмехается маг, чувствуя в ней себя, себя на несколько десятилетий моложе. – Но куда, Цири? Куда ты пойдешь? – Куда-нибудь, – прошептала она, держась за собственный живот, скрученный незнакомыми ей болями. – Отведи меня куда-нибудь. Пожалуйста. – Сначала тебе нужно поспать, прийти в чувство и рассказать мне все, что ты знаешь о планах бабушки. «Пожалуйста», – произнесла Цирилла шепотом, пока слезы стекали по ее раскрасневшимся щекам. Что-то шевельнулось в его душе, что-то двинулось там, за ребрами, когтями царапнуло его по груди, повелев слушать сердце. Маг плотнее сжал губы, когда девушка, не дождавшись ответа, вновь потянулась к нему, припала к широкой груди мужчины, ища у него утешения. Моля о помощи, Цири не знает, что обретет ее, не знала, что строгий когда-то наставник уложит ее в собственную постель, чтобы через пару часов разбудить, поднять с ложа и отвести к повозке, ждущей последний свой груз. Моля о помощи, она лишь шла к первому, к единственному, кто поймет и услышит ее…***
Маг ловит себя на мысли о том, что давно не делал записей в походный журнал, и сейчас тот пылится в груде старых зачитанных до затертостей книг. Он поднимается с кресла, выуживает его из самой нижней полки и садится за стол. Цирилла спит, спит крепко: она устала за прошедший день, и даже скрип старого стула не сможет ей помешать. Перо опускается в чернильницу, кончик его мокнет, но чародей не спешит писать. К чему бы? Эксперимент его уже был окончен. Подопытная, он и его подопытная – сбежали, успели миновать и границу, и страшную рощу, отделявшую одно королевство от другого, когда замок был объят ужасом пропажи. Когда солдаты шастали по лесам, когда Калантэ трубила во всеуслышание, что внучка ее пропала, Вильгефорц успел спрятать ее от чужих глаз в самой глуши темных лесов Темерии, месте, где он когда-то провел пару долгих юных лет. Цирилла шла за ним, точно преданная ученица за мастером, за наставником, за единственным хозяином своей же судьбы. Предназначение толкало ее в его распростертые руки. Мысли его меняли свой оттенок, все большее тепло сближало двух путников, сведенных судьбой в единое целое. И маг благодарил Цири за преданность все большей лаской, объятья его становились крепче, чувственнее, и на одной из стоянок девчонка робко, осторожно и боязно, но потянулась к его губам. – Можно мне? – спросила она тем вечером, пьянея от выпитого вина. – Я никогда еще не целовалась. Но Вильгефорц не дал ей совершить первый шаг. Губы его сами коснулись ее виска, затем соскользнув ниже, изучая сладость губ чужих. Маг целовал ее долго, целовал, показывая, как то должно быть в будущем, и Цири запоминала его уроки. Чародей обещал себе, что не хотел этого прежде, что не испытывал мучительной ревности, что не думал о ней в таком ключе. Он обещал себе, будто юношеская влюбленность не украла его работу, но лгал, лгал вновь и вновь. Узнав, что Цирилла ждет ребенка, маг спрятал ее от чужих глаз, намереваясь выполнить задуманное в одной из брошенных им же лабораторий. Без помощников, без подручных, с малыми средствами, но он мог, мог совершить задуманное. Как часто Вильгефорц смотрел за ее животом, пока девушка спала, как часто он держал в руках шприц с заготовленной инъекцией, думал о том, где делать свой первый надрез… Как часто он выл от отчаяния, выходя на улицу, прячась от ее удивленного взгляда? «Быть может – в следующий раз», – думал он каждый день, каждый день, пока не дотянул до последнего, пока не услышал его первый крик. Сын. Черноволосый мальчишка с широко распахнутыми глазами, глазами зелеными, как освещенная ярким солнцем трава. Прометиций, в честь одного из сильнейших магов, что знал сей бренный мир, названный им, чародеем и его женщиной. Сын, что станет могущественнее отца, что будет его продолжением, его бессмертием. «Год двадцать третий, вторая беременность, уже не о чем сожалеть», – написал он, закрывая старый истрепанный дневник. Надо бы, впрочем, сжечь его, чтобы сын не выудил из самого темного закоулка.