Разве милосердие не должно проявляться с особенной силой именно там, где особенно глубоко падение? Виктор Мари Гюго
***
Заседания кончились, а это означало, что и свободное время супруга подошло к концу. Каждый раз, когда сенешаль объявлял окончание последнего дела, Цирилла тихонько поджимала губы. Если кончилось последнее – Эмгыру суждено было вернуться к государственным делам и оставить жену до самого обеда, который тот предпочитал проводить в скованном молчании, чтобы вновь увидеться только вечером, готовясь ко сну. Сидеть в холодном зале рядом с ним, у всех на виду, держа спину прямо – испытание, но оставаться без императора вовсе было девушке еще сложнее. Придворные дамы Цириллы оказались на удивление молчаливы и покорны, Эмгыр выбрал таких для нее, не желая «испортить» жену любовью к дворцовым сплетням, из развлечений у нее было разве что чтение и вышивание, немного музыки после обеда, прогулок в саду... Но ведь этого мало, чтобы забить голову и отвлечься. Мысли то и дело сменяли друг друга, нагоняя на девушку не то тревогу, не то страх. Иногда императрица вспоминала тот подвал. Холодный и мерзкий, его запах словно впитался в ее кожу так глубоко, что не смоется еще долгие годы. Цири помнила, как ее обливали водой, как длинной тростью били по щиколоткам, как заставляли произносить одни и те же фразы по тысяче раз. «Цирилла Фиона Эллен Рианон, Цирилла Фиона Эллен Рианон, Цирилла…» – до бесконечности, до боли в уставших губах, пока чужое имя не врезалось в ее собственное, разбивая его на осколки. Когда у императрицы находилась тихая минутка, когда иных дум в ней не оставалось, Цири прикрывала глаза, пытаясь решить: любовь к Нему ей вбили в том же подвале? Ответа каждый раз не было, только сердце привычно вздрагивало, стоило жене увидеть супруга вновь. Такой пугающий, такой жестокий и властный, окруженный раболепски смотревшими на него аристократами… Такой желанный в своей холодной полутьме. Заседания кончились, и Эмгыру предстояло удалиться, оставив Цириллу искать себе развлечение, коротко поцеловав при этом в лоб. Только император все медлил, точно решая, как следует поступить. Советник приблизился к королевской чете, коротко кивнув обоим ее членам. Цирилла выдавила из себя кроткую улыбку, Эмгыр не шевельнулся в ответ. Взгляд его золотых глаз блуждал от одной колонны зала к другой, точно выискивая на безупречном мраморе сколы, следы битв за его империю. Когда количество их пополнится вновь? – Передай графу Вермонту, что сегодня я встретиться с ним не смогу. Завтра в это же время мне будет удобно. И перенеси пятичасовой совет на семь, – распорядился он громко. – Можешь быть свободен на сегодня. – Да, мой император, – ответил советник, кивнув. Он и хотел бы возразить, сказав, что совет и без того часто откладывали, мог напомнить императору о том, что старый граф начинает подстрекать собственный народ к мятежу, и к нему следовало бы присмотреться. Но разве советник мог? Как может вышедшая из-под его крыла искра учить пламя разведению пожаров? Мужчина поджал губы, не смог скрыть досаду, но все же удалился, предоставляя императора самому себе. – Идем, – шепнул император, взяв Цириллу под руку. Тон этот настолько сильно не был свойственен ее мужу, что девушка не сразу двинулась за ним. Перевертыш решил украсть ее или чародейский совет? Императрица дождалась, пока расстояние между идущими увеличится настолько, что мужу придется потянуть ее за собой и заставить споткнуться от ускорения. Цирилла повиновалась, как обычно, разве что сильнее закусив губу в этот раз. – Что-то случилось? – спросила императрица, ускоряя шаг, дабы не отставать. – Если что-то случилось, я хочу знать об этом. – Что-то случится, – холодно отрезал Эмгыр, давая жене понять, что на этом разговор их окончен. Коридор тянулся вдаль прямой, но непривычно длинной дорожкой красного ковра. Цири послушно шла за своим императором, чувствуя, как в горле ее застрял мешающий дышать полной грудью комок страха. Девушка молчала, пока молчал ее супруг, и эхо шагов скрашивало висевшую в воздухе тишину. Цирилла никогда не поймет его, верно? С того момента, как дрожащую и запуганную ее привели под эту крышу, прошло уже много лет, но что изменилось с тех пор? Разве что ее положение, взгляды, которые той позволено бросать на теперь уже мужа, одобренные касания. Эмгыр остановился, и Цири словно только сейчас смогла скинуть охватившую ее панику и раскрыть глаза. У спальни. Он привел ее к собственной спальне, мягко подталкивая в вежливо распахнутую дверь. – Не бойся, – произнес он со всей лаской, на которую был способен в эту секунду. – Зайди, Цири. Но она послушала его лишь частично: смогла зайти. Стоило Цирилле сделать лишь шаг, как двери за нею неосторожно захлопнулись, окрасив коридор громким лязгом петель. Время замерло, и несколько секунд, отделяющих ее от его голоса, показались девушке часами тишины. Эмгыр прочистил горло, положил тяжелую ладонь на ее узкое плечо и развернул жену лицом к той стене, что стояла напротив их кровати. – Почему здесь висит именно эта картина, Цири? – спросил император, осторожно наклоняясь к ее уху. – Почему из всех тех портретов, где ты в свадебных или бальных платьях, с регалиями в руках, где ты улыбаешься или смущенно прикрываешь губы ладонью, я выбрал именно этот? Но откуда она могла знать? Цири взглянула на себя, изображенную на желтоватом полотне художника. Она смотрела прямо, не отрывая взора от зрителя, держала подбородок высоко, несмотря на то, что голову ее украшала слишком тяжелая корона. Корона – единственный атрибут власть имущей, что получил одобрение художника, но весь вид Цири говорил о том, кем девчонка являлась. Черные и золотые цвета ее платья казались не мрачными, но величественными, и взгляд бледно-зеленых глаз преображался из спокойно-отрешенного к величественному. – Я не уверена, – тихо произнесла девушка, чувствуя, как руки супруга скользят по ее плечам. – Попробуй, – произнес он, начиная расшнуровывать тугой корсет ее платья. Императрица набрала в легкие воздуха, понимая, что пора вновь откопать в себе ту самую силу духа. Ту самую, что она потратила только что на окончившемся заседании. Цири выпрямила спину, заставила себя перестать мучить собственную губу и взглянуть на портрет еще раз. «Потому что я красива? Нет, это не было ему интересно. Потому что свежа? Нет, нет…» – думалось ей секундой раньше. – Потому что на ней я выгляжу более властной, чем на любом другом портрете? Жаль, что улыбку, расцветшую на его бесстрастном обычно лице, Цири не смогла увидеть. Повернутая к нему спиной, все, что могла девушка – чувствовать. Касание каждого пальца заставляло ее вздрагивать, звук разбегающихся в стороны пуговиц и петель – понимать, что ноги слабеют. – Умничка. Верхнее платье всегда было тяжелым. Из бархата, плотного шелка или велюра – оно давило на ее скелет каждый новый раз, и, спадая, даровала ощущение небывалого облегчения. Только не под его взглядом, не так, чтобы муж смотрел на соскальзывающую к полу ткань. Девушка вздрогнула, ощутив его пальцы уже на оголенной коже, но отойти не могла: император не терпит неповиновения. Если он хочет этого сейчас, при свете дня, пусть берет то, что ему положено. Без зажженных по углам свечей, окруженная лишь мягким светом растопленного камина, спальня казалась мрачной. Черные и бордовые тона делали свое дело: подавляли свет, осмелившийся проникнуть в обитель власти. Сейчас, дрожа под его руками, чувствуя, как мягко пальцы мужа скользят по ее плечам, Цирилла боялась сознаться себе в том, что наслаждается происходящим, ведь по-настоящему мудрые жены из книг по истории были непорочны, выше радости плоти, а значит, что и должна, верно? В такие моменты супруг не любил говорить. Разделываться с одеждой он помогал жене молча, и когда она, нагая и напуганная, повернулась, чтобы помочь ему в ответ, император лишь улыбнулся, отводя ее руку. «Мне еще понадобится этот костюм», – говорил его взгляд, и девушка повиновалась, напомнив себе, что сможет любоваться им ночью. И ночью, и следующим днем… Цирилла почувствовала, как его жесткие холодные губы коснулись ее – нежных и жаждущих. Поцелуи императора всегда были такими. Теплыми, но жестокими, оставлявшими после себя болезненное послевкусие. И этот раз не был другим. Эмгыр шел вперед, заставляя девушку пятиться, отходить к притаившейся в тенях кровати. Ноги ее заплетались, в глазах стоял страх, стояло желание. Ей хотелось ощутить его тепло, хотелось рук его, губ и касаний. Цири вздрогнула, чувствуя, что не может дольше терпеть. Минуты близости выпадали им редко. Император не стремился зачать дитя, а Цирилла не имела прав настаивать на продолжении рода. Она плыла по течению его желаний и нужд. Муж не толкал ее на кровать, позволил девушке опуститься самой, сесть на самый край ложа, чтобы смотреть за тем, как супруг развязывает шнуровку штанов. Когда ноги ее оказались на его плечах, те дрожали не то от страха, не то от нетерпения. Первое движение всегда приносило девушке боль, давало понять, что ласки будет меньше, чем похоти. Стоило ей почувствовать, как Эмгыр вторгается в нее, как с губ слетел приглушенный стон. Наплевать, пусть слуги ее слышат. Кому они осмелятся рассказать о свидетельстве любви императора? Девушка стиснула зубы, закрыла глаза, понимая, что дальше ее ждет наслаждение. Супруг двигался быстро, выбивая наслаждение из нее, из себя. Эмгыр не любил долгие ласки, не мог томиться и ждать. Завоеватель, рыцарь, он всегда брал то, что ему причиталось по праву, не спрашивая на то разрешения ни у кого вокруг… Кроме нее. Нежной и хрупкой, император всегда заглядывал в глаза жены, понимая по ним ее настроение. Он редко делал это прежде, но сейчас наклонился вперед, чтобы запечатлеть на губах девушки поцелуй. Руки его притянули Цириллу за затылок, пальцы зарылись в ее мягкие волосы, сбившиеся, спутавшиеся из-за него. Поцелуй подавил стон обоих, и император, выбившись из сил, опустился на жену. Его теплое, мокрое тело придавило ее к матрасу, но Цири не могла заставить себя возразить. Слишком быстро, сегодня все произошло слишком быстро, звук ее голоса, отраженного стенами зала, придал ему сил. Благо, что Эмгыр не желал задерживаться в этом положении надолго... Наспех вытеревшись сдернутой с кровати простыней, он тут же выпрямился, чтобы привести себя в порядок и вернуть лицу холодное, неприступное выражение. – Я хочу, чтобы ее дело завершила ты, – произнес он тихо, наклоняясь к обессиленной жене еще раз, мягко поглаживая ее щеку. – Я хочу, чтобы ты позволяла себе вновь и вновь держать слово на заседаниях. – Мне вынести вердикт? – спросила девушка в ответ. – Основываясь лишь на собственном мнении? А вдруг… А вдруг я захочу пощадить ее? – Ты императрица, Цири, ты можешь решить что угодно.***
Когда заседание возобновилось в начале нового дня, императрица отметила про себя, что аристократов в зале стало гораздо больше. Должно быть, о том, что вчера Цирилла подала голос – рассказали всем вокруг, и теперь из суда над несчастной женщиной решили сделать цирковое представление. Они пришли посмотреть, как императрица говорит. Зимний холод расступился, и десятки юбок показались Цири лишними, под ними девушке было слишком жарко. Под ними или под взглядами жадной толпы? Сенешаль озвучил детали дела вновь, обвиняемую ввели в зал под всеобщее цоканье, и ее идеально сидящее еще вчера платье сегодня было ободрано у подола. Эмгыр не издал ни звука, сегодня император сидел прямо, не нарушая негласного протокола. Во дворце словно и не происходило ничего нового, ни единой перемены. Так уже бывало раньше: вчера суд только начинался, а сегодня уже выносится вердикт. – Слушание закончилось, показаний свидетелей не потребовалось, экспертиза доказала, что, Мадам самозванка, и… – говорил Рееф, пока Эмгыр не поднял ладонь в дрожащем от напряжения воздухе. – Все вы знаете, что остается лишь озвучить приговор, – начал мужчина удивительно тихо, играя со слушающими. – Но приговор этот вынес не я, и не мне следует произносить его вслух. Собравшиеся тихо зашептались, бросая друг другу многозначительные взгляды. Каждый знал, к чему клонит правитель, оставалось только произнести это вслух. В его силах дать ей милостивый приговор – изгнание, жизнь в ссылке или общественные работы до конца недолгих лет. Но ведь то было жизнью, не смертью! Подсудимая, понимая, что происходит, растянула губы в довольной полуулыбке. Пусть та была убийцей, лгуньей, дочерью подлеца и несчастной эльфки – а нильфгаардка из нее вышла смышленая. Долорес хорошо знала, что императрица ее – кроткое мягкое существо, не способное и не желающее принести ей вред или даже обиду. Цирилла оглядела присутствующих, прежде, чем встать с места. Эмгыр не спрашивал о ее решении, он хотел услышать его лишь сейчас, вместе со всеми, чтобы разочароваться или возгордиться женой на глазах у подданных. Императрица плотно сжала губы, чувствуя, что волнение не оставило ее до конца. Полуэльфка смотрела на нее с надеждой, и в темно-голубых глазах ее, красивой молодой женщины, Цирилла видела веру в прощение. Они слишком похожи, верно? Обреченные прикрываться иным человеком до конца жизни, слышать чужое имя, жить чужой жизнью, лишь бы не прекращать жить… Только для Цири судьбу эту выбрали, ее швырнули в темный подвал, изъеденный мхом, ей вшили в подкорку чужое имя. Долорес же вершила свою судьбу сама. Императрица сделала кроткий шаг вперед, выпрямила спину, как учили ее несколько лет назад в чужом доме. Кем же ей быть? Оставить каплю себя: мягкую, нежную и всепрощающую… Или стать ему мудрой женой? – Вина подсудимой доказана, – произнесла девушка тихо, снова не видя, как император улыбнулся за ее спиной. – Наказание за измену одно – смерть.