Some legends untold

Она знала, с самого рождения знала, что любой девушке, рожденной в знатной семье, не видать привилегии принцесс из сказок. Нет, придворные дамы, дочери князей, баронов и королей, как сама Анаис, не могут выбирать себе мужей из любви, не могут выбирать их из любого другого стремления. За юную, за неопытную девушку, всегда выступающую разменной монетой меж двумя сторонами, выбор сделают вышестоящие чины. Отец, брат или опекун, старающийся на благо Севера. Радовид выбрал Анаис, а ее же спасители и защитники охотно отдали маленькую девочку под крыло самодовольного безумца, лишь бы сохранить собственные жизни. Впрочем, той еще повезло, девочка не успела влюбиться в другого мужчину, не успела повидать, как живут дамы в подобных браках – серо и уныло, не успела испугаться своего владельца. Воспитываясь для короля северных царств, Анаис оставалось только мечтать о том, что ее-то брак выйдет счастливым. Слишком маленькую, слишком хрупкую, юную, король Редании не мог взять в жены, пока той не исполнится шестнадцать лет. Для запертой в четырех стенах девушки – это слишком, слишком долго. Помолвка – не означала свадьбу, и каждый из представителей почившей в веках Темерии втайне надеялся, что Радовид умрет быстрее, чем принцесса их успеет повзрослеть. Только годы шли, и свирепый правитель наращивал силу. Войска его крепли, и дух их пламенел, подгоняемый Вечным Огнем за спинами. Нильфгаард отступал, терял позиции, но не сдавался, и в народе начали говорить о перемирии двух сильнейших воинствующих империй. Слухи ходили разные, и большая их часть состояла из рассказов бежавших от жестокой руки правителя чародеев, ведьм и ведунов. Каждому слуге, каждому приближенному, каждому учителю или няньке темерской принцессы король лично запретил рассказывать Анаис правду. Его хорошенькая юная избранница не должна была знать, что жених ее – озлобленный монстр, что по его приказу убивают зачастую ни в чем не повинных людей, что Радовид испытывает истинное удовольствие от предсмертных стенаний ведьм и чародеев. Зачем? Пусть строит в мечтах розовые замки и живет там средь мятных облаков под его жадным взором. И Анаис росла, не слышав о том ни слова. В Реданских книгах о молодом амбициозном короле не писали и одного гадкого слова, Радовида именовали не иначе, как Спасителем, Отмщенным, Мудрым, и принцесса верила этим словам. Перелистывая сушащие кожу пальцев страницы, она думала лишь о том, как гордо в ближайшем будущем та понесет громкое звание «жена». Жених, впрочем, не навещал ее, нет, у него, ведущего бесконечные войны, не было на нее и капли времени, но переписку с будущей супругой тот вел с удовольствием. Радовид заказывал портреты невесты, и с удовольствием изучал меняющиеся черты. Пухлые детские щечки растаяли, оставив на виду только острые скулы, красивые розовые губы украшали ее милое лицо, а золотые локоны ниспадали до самой талии принцессы. В походах он иногда представлял себе, как мягки они под руками, как податлива будет будущая королева, если намотать эти локоны на кулак. Хороша, молода и покорна, а что самое главное – влюблена в рассказы о нем… Чего еще Радовид мог искать в ней? Он не был таким же наивным. Король знал, что брак не обязательно должен быть счастливым, но не приносить неудобств – тот обязан что батраку из доков, что королю в его стремлении удержать мир, пусть и заключенный при столь неудачных обстоятельствах. Анаис вселили мысль о том, что Радовид не купил, не отнял ее силой, не выкрал у собственной страны, а спас из рук опасного ведьмака и его подельника. Юная, напуганная, беспомощная, она верила каждому слову. Слугам не было велено радовать принцессу, дарить ей лишний уход или любовь, отчего чувства к незнакомцу-спасителю сами вспыхнули в ее душе. Если он не даст ей того тепла, тех добрых слов на бумаге, то где еще их можно будет встретить? Планы короля неизменно сбывались, и проект, названный «Анаис» шел своим чередом. Взращенная на сказках, Анаис любила помечтать перед сном. О том, как совсем скоро ей исполнится шестнадцать, и ее перевезут ближе к Оксенфурту, к любимому, чтобы подождать там всего ничего. Принцесса думала об этом перед сном, за завтраком и обедом, она мечтательно приглаживала свои золотые волосы, размышляя о том, как впервые получит от короля положенный ей поцелуй, как обнимет его, как именно улыбнется при первом взгляде в его нежно-карие глаза... Только в этот раз планам обоих суженых не суждено было сбыться. Филиппа, впитавшая в себя ту же ненависть, что молодой правитель, понимала, что не сможет этого допустить. Месть сладка, месть приятна, месть сглаживает обиды. Расчетливая, знающая его с малолетства, чародейка понимала, что смерть хорошенькой доброй принцессы не принесет ему и капли горя, но ее «нелюбовь», ее страх, то чувство, что Филиппа у Радовида отнимет, разрушение его светлого образа – вот, что лишит самодура столь желанной марионетки. И что может быть лучше, чем показать золотому королю, что ложа все еще может нанести удар? Девчонка мечтала, мечтала все чаще, все откровенней, и сны ее отличались лишь местностью, но не лицами, участвующими в них. Ее наивность так и манила, Анаис походила на ожившую мишень. До совершеннолетия оставалась всего неделя, когда ко двору со всеми рекомендациями прислали новую горничную, чью лоснящуюся загорелую кожу тут и там покрывали шрамы от ножа. Другие слуги с ней не общались, ее избегал и конюх, и сторожевой, и оттого выполнить задуманное было легче: подлить принцессе в чай нужную дозу вспоминающего отвара. Вспомогательного отвара из чужих мыслей. Выбрав для юной принцессы правдивую историю, чародейка поступила особенно гнусно. Она знала, что ничто не откроет глаза Анаис так широко, как правда. Последнее воспоминание чародейки, пропавшей в бесконечных подземельях Новиграда лучшее, что Филиппа могла предложить. Вечером хорошенькая молодая принцесса засыпала в собственной келье, пламя свечи мягко трещало за столом, и воск сползал к керамическому дну чашки. Недописанные послания королю лежали за столом, дожидались рассвета, и солнце осторожно закатывалось за горизонт. Тени густели, и распахнув глаза снова, Анаис поняла, что находится уже в другом месте, не там, где за долгие годы привыкла быть. В нос бил запах сырости, неубранной рвоты, крови, гниющей на открытом воздухе. До жути знакомый запах, словно вырванный из ее детства, спрятанный много лет назад от глаз и ушей. Будто выдумка, будто чья-то печальная сказка, будто ее, незаконнорожденную принцессу, не крали у матери, на ее глазах не убивали старого отца, юного брата… – Плачешь? – спросил смутно знакомый, обманчиво-ласковый голос где-то вблизи. – Сожалеешь о своих поступках? Ну что ты, кого ты пытаешься обмануть? Разве у чародеек есть подобные чувства? Анаис не сразу смогла понять, что обращаются к ней. Распахнув глаза, та прежде всего взглянула на собственные руки. Двимеритовые кандалы стягивали не только запястья, но и что-то внутри, там, глубоко, где мышцы сливаются с кожей в защитном союзе. Там, куда не должны были проникнуть оковы, там, где у настоящей Анаис ничего нет. Впереди ее ждала густая тьма камеры, только пламя, запертое в очаге, давало свет. Девушка дернулась, пытаясь встать с пола, но не смогла и пошевелиться. Тело ее болело то тут, то там, и тысячи шрамов украшали некогда белую кожу. Словно… Словно десяток ожогов. Свежих, полученных только сейчас. – Все, что ты можешь – чувствовать это. – Нет! Принцесса не знала, что эта саднящая боль в теле может стать сильнее. Раскаленное лезвие затупленного меча коснулось ее руки, Анаис взвыла, чувствуя, как плоть ее разъедает пламя. Холодный пот тек по лбу, и девушка понимала, что смешан он с кровью, что он так залил глаза, что веки ее не поднимались слишком долго. И, может быть… Может быть, было бы лучше, не поднимись они совсем. Мягкий хохот сопровождал ее крики, хохот того, кто отнял раскаленный меч от изящной девичьей руки, кто превратил ее совершенное тело в кусок истерзанной огнем плоти. Анаис вновь распахнула глаза, чтобы увидеть своего же мучителя, чтобы взглянуть ему в лицо, чтобы спросить «за что, за что это?». Белый орел на ярко-красной тунике, герб ее прекрасной страны, золотая корона, блеск таких же золотых глаз в полумраке подземелья. Радовид, клинок над ней заносил он, Радовид Свирепый. – Пожалуйста, – взмолилась чародейка, на одну долгую ночь приютившая в своем теле разум принцессы. Воспоминание нельзя переделать, его можно лишь снова пережить, увидеть, осознать хоть другим человеком. Как бы Анаис ни пыталась управлять чужими губами, а боль не позволяла ей вымолвить: «Радовид, это же я, я…». Агония все усиливалась, даже когда король отнял от испоганенной плоти девушки раскаленный металл, кожа продолжала ныть, боль только усиливалась, и десяток других ран играл новыми оттенками. Принцесса понимала природу их появления. – Пожалуйста, что? – спросил Радовид, вновь опуская лезвие в пламя, смотря за тем, как меч краснеет, как он накаляется. – Пожалуйста, убить тебя поскорее? Почему ты думаешь, что это решать мне? Вечный Огонь греет праведников, виновные в нем сгорают, и, как видишь, пламя решает, что будет с тобой. Проси не меня, а огонь. – Прошу вас, сжальтесь, – вновь прокричала чародейка, но слова ее не разжалобят никого в этих стенах. Радовид хмыкнул, вновь трогая ее раскаленным лезвием. Новый вскрик, полный боли, не заставил себя ждать. Ужас, рожденный в сердце принцессы, въелся в ее же грудь, оставил на ней пятно, прожигающее внутренности сильнее железа. Секунды сливались друг с другом, и каждая и них походила на неделю, на день или год, но не на краткий миг боли. Мерзкий запах крови, рвоты и гниения отходил на второй план, всепоглощающая боль занимала собой каждое чувство, каждую клетку ее тела, оставляя место лишь страху перед ним. – Ты – пятно на карте моей страны, ты – животное, мерзкая тварь, которая не имеет прав на существование. И это не мое веление, так пожелал огонь, посмотри. Перед глазами Анаис возникали картинки. Мозг чародейки отзывался на них: та помнила об этом из собственной жизни, та отчаянно пыталась отвлечься, вспоминая себя. Она продавала селянам настойки от простуды, от нежеланного дитя, от болей, для облегчения родов… Она училась в Аретузе с такими же юными девочками, она лечила в госпитале больных, не зная ни одного боевого заклятья. Чародейка, пытаемая самим королем, не была чародейкой в полной мере этого звания. Целительница, лекарка – вот, кто умирал перед ним в муках. С каждым разом, с каждым новым касанием боль становилась только сильнее. Анаис казалось, что совсем скоро она привыкнет, и чувства ослабнут, но то лишь самообман, которым перед смертью упивалась сама чародейка. Она все ждала, что кто-нибудь распахнет двери и объяснит королю ошибку, думала, что что кто-то обязательно должен войти. Время шло, спасителя не было, время шло, и боль только усиливалась. Ее аккуратные ноготки скребли двимерит наручников, но оковы все не спадали. Искусанные в мясо и кровь губы ныли, слезы текли по щекам, мешая в себе пот и кровь. – Огонь очистит тебя, и не думай, что в том мире ты избавишься от его поцелуев. Ты будешь гореть, будешь гореть целую вечность, день за днем, раз за разом. За то, кем являлась при жизни, ты будешь отвечать вечностью в огне. Анаис слышала в его голосе восторг, открывая залитые кровью глаза, она видела перед собой зловещую улыбку психопата. Страх кусал ее все сильнее, страх боли, которую король держал в собственных руках, которой он ведал для собственного развлечения. Никто не придет, никто ей не поможет, осознание приносило с собой еще больше отчаяния. Чародейка не сопровождала свои крики проклятьями, сквозь паузы меж прикосновениями к коже огня, она слышала, как в соседних камерах стенали такие же пленники, как они умирали один за другим. – Все вы… – шептал Радовид, представляя перед собой только одну чародейку. – Все вы, все вы сгорите… – Хва… – силилась произнести девушка, но уже не могла закончить фразу. Сколько их здесь, скольких он заточил, скольких также замучил? В светло-карих глазах короля точной цифры не разглядеть, в них лишь виден азарт, по ним ясно, что через несколько мгновений тот перейдет в соседнюю камеру, чтобы и там довершить чью-то судьбу. Боль не проходила, она росла, сливалась в одну большую рану, и когда король приложил раскаленный металл к щеке девушки, крик той не сменил тональности. Боль, агония, испытываемая ей, уже не могла быть сильнее. Даже когда око принцессы лопнуло, когда рот ее заполнился спекшейся кровью, агония не стала сильнее, чем была. Пик ее был достигнут уже давно, и ждать смерти, милосердной, доброй смерти чародейке оставалось недолго. Анаис внутренне молила о том, чтобы та пришла как можно скорее, чтобы мягкие руки неизвестности прижали ее к собственной груди, чтобы «спаситель» замолчал, чтобы он исчез, испарился, чтобы затхлый запах сырости заменил вкус собственной плоти во рту… – Так быстро? Ты держишься очень и очень мало, – произнес король, понимая, что забава кончена. – Твоим учительницам должно быть стыдно: ни одного проклятья для своего убийцы, ни одного пожелания смерти или предсмертных мук. Я позабочусь о том, чтобы твой труп скормили больным собакам. Может, даже не труп, а полудохлую тебя… И целительница хотела бы что-то сказать, но челюсть ее же не могла исполнить приказа. Не было сил, не было иных желаний, кроме ожидания смерти, не было ничего. Когда раскаленный меч снова коснулся ее плоти, найдя на ней один свободный кусок, девушка не издала ни звука, только изогнулась. Она думала о том, что совсем скоро обнимет мать, сестру и отца, которых потеряла много лет назад. Анаис очнулась в собственной спальне посреди ночи, в келье ее распахнули окно. Она снова была принцессой, принцессой в заточении, не чародейкой, замученной в подвалах короля. Холодный ветер разгонял тепло, задувая его в щель между дверью и полом, свечи давно кончили свою жизнь за столом. Сердце принцессы билось в груди все сильнее, и пока перед глазами расступалась тьма, девушка не могла забыть. Его взгляд, его голос, всю ту злость, что он к ней питал. Но за что? Чем только она заслужила? Желанием помочь, сделать мир капельку лучше, желанием превратить крестьянскую жизнь в жизнь, а не гонку от смерти? Анаис прислонила ладонь к щеке, словно желая увериться в том, что щека ее на своем месте. Фантомная боль сопровождала ее даже здесь, во мраке собственной обители. Слуги услышали скрип кровати, поняли, что подопечная их уже не спит, и совсем скоро в коридоре послышались торопливые шаги самых заботливых гувернанток. Двери спешно отворились, свет нырнул в келью, упал на стену, упал на ее кровать. – Принцесса Анаис, почему вы не спите? С вами все хорошо? – спросила одна из горничных, первой подав голос. – Мы слышали, как вы вскрикивали во сне. – Вам приснился кошмар? – вторила третья девушка, выглядывая из-за плеча старшей. – Госпожа, вы в порядке? Нет. Нет, и то было видно. Но Анаис не ответила, принцесса смотрела вперед, не решаясь отвести взгляда. Его портрет в полный рост висел перед ее кроватью, взгляд его светло-карих глаз следил за сном будущей жены, следил за тем, как та пропитывалась любовью к ублюдку, как та долгие годы кормилась обманом собственных слуг, готовясь вверить себя страшному монстру. Холодный страх шевельнулся в груди девушки, боль вспыхнула за ним, боль и отчаяние, сравнимое с тем, что испытывала погребенная в желудке гончей чародейка. Вспомнив свое негодование, вспомнив тот запах, вспомнив агонию, охватившую ее, Анаис приоткрыла красивые розовые губы. Крик вновь сорвался с них, крик отражался холодными каменными стенами, и новенькая горничная шевельнулась в своей кровати, не прерывая сна, только улыбаясь сквозь дрему. Нет, Ее Высочество этого не забудет, как бы король не желал облегчить свой союз. Радовид не получит любви даже в собственном замке, с женой, в которой так надеялся воспитать столь нужное ему чувство.