***
На поезд он практически опоздал. Экспериментировать с аппарацией Гарри ещё боялся, посему пришлось добираться по лондонским пробкам, а затем искать сколько-нибудь уединённое место рядом с вокзалом, чтобы надеть мантию-невидимку. Понимал, что всё, даже платформа, будет огромным потрясением, в разы серьёзнее недавнего выхода в Лондон. Да и не вполне был уверен, что сможет хоть немного держать лицо, когда голова будет разрываться на части. Но чтобы он там себе не думал, а пробираться через толпу родителей и учеников, постоянно оглядывающихся в поиске «знаменитого Гарри Поттера», было безумно трудно. Просматривая мельком магов, Гарри не увидел никого знакомого, ни одного лица, хоть чуть-чуть напоминающего ему однокурсников из воспоминаний. Даже шумных Уизли не было видно, а они должны были в этом году проводить Джинни в Хогвартс в последний раз. Со свистком поезда Гарри вбежал в последний вагон, занимая верхнюю полку одного из последних купе и надёжно скрываясь под мантией-невидимкой. Отката не было. Был интерес, память медленно адаптировалась и врезала личность Гарри в первую поездку Поттера, но больше ничего. Его разрывали противоречивые сомнения, с одной стороны — было безумно страшно потеряться, раствориться в Поттере. Если Гарри был слабым маглом, его воспоминания пронизывало отчаянье и вместе с тем смирение, со своей судьбой и невзгодами, то Поттер — Поттер был неубиваемым. Это доказывал даже Волдеморт, пытаясь прибить ребёнка столько раз. А сейчас он медленно, но верно приближался к Хогвартсу — месту, сделавшему из Гарри — Поттера. С другой стороны — хотелось равновесия, хотелось вступить уже на ровную землю, понять, что представляешь себя целиком, а не разрозненными кусками, со своим детством и чужой жизнью. Но мерный стук поезда успокаивал, головная боль становилась чуть меньше, а в купе так никто и не пришёл. Самое лучшее путешествие, которое Гарри мог себе представить, даже с учётом воспоминаний: тишина, пустое купе и виды Шотландии за окном. В такой атмосфере даже заглушающее получилось с первого раза. О чем ещё можно мечтать?.. Вышел из поезда Гарри тоже в числе последних, совершенно чётко понимая, что это трусость, но продолжая прятаться под мантией. Он понимал, что рано или поздно ему всё равно придётся встретиться и с толпой поклонников, и с подругой, знающей его лучше кого-либо из ныне живущих, и с… Джинни. О ней Гарри старался думать как можно реже, одно дело оказаться в умирающем теле, принять его память, примириться с его жизнью, но его любовь — это было что-то из разряда «слишком». В воспоминаниях Джин была кем-то средним между ангелом, сестрой и матерью. Собирательный образ нежной и доброй девушки, от него так и тянулся шлейф невинности и наивных мечтаний, и Гарри был уверен, Поттер с этими мечтами был согласен. Но если к Гермионе Гарри питал симпатию с самого начала, хотелось узнать её саму и стать ей другом, вместе познавая новый мир, то к Рону он особого тепла не испытывал. Друг был очень уж «особенным», и если тёплые чувства самого Поттера не давали ему увидеть картину целиком, то Гарри мог расставить всю их дружбу по полочкам, и плюсы не всегда перевешивали минусы, точно не в этом случае. А Джинни, Джинни была чужим ангелом, чужими мечтами. Красивой картинкой призрачной девушки, к которой Гарри не питал даже малейшего интереса. Конечно, всё могло измениться, стоило его памяти прийти в порядок, но здраво размышляя, если его мнение изменится настолько кардинально после этих ассимиляций, то уже стоит начать сомневаться, не Поттер ли вернул свою душу, захватив и изменив его. Можно было пройтись до Хогвартса пешком, или призвать метлу из багажа, но Гарри хотел узнать всё, что было сейчас в его силах, посему, идя уже привычным медленным шагом, он постепенно приближался к оставшимся каретам. Тестралы были необыкновенными. Гарри так и не удалось за эти несколько недель прокатиться на лошади, хотя он несколько раз пытался найти подобных извозчиков в Лондоне: те, по рассказам женщины из соседнего дома, часто развлекали такими поездками туристов. И сейчас он не мог сравнить, насколько тестралы походили на тех, обычных лошадей, но когда Гарри протянул руку, предлагая заранее припасённый сахар, тестрал фыркнул и слизал угощение тёплым и шершавым языком. Самым обычным языком. Эта маленькая передышка, пока Гарри гладил «транспорт» по костлявым крыльям, дала ему небольшой заряд энергии. Тестралы доказали то, что, казалось, он и так должен был знать лучше других — внешняя оболочка не имеет значения. Оторвавшись от нового друга, он наконец решил взглянуть, была ли карета свободна, и впал в ступор, заметив, что в ней сидит его однокурсник. По белобрысому затылку и прямой, словно палка, спине было не трудно понять, что это Малфой. Выбор был невелик: или идти пешком, так как предпоследняя карета, нагруженная смеющимися младшекурсницами уже отъезжала, или попытаться, закутавшись поплотнее в мантию, проехать весь путь с бывшим врагом. Варианта перестать трусить и сесть в карету без мантии — не существовало вообще, не в этой вселенной точно. Несмотря на панику, трясущиеся руки и воспоминания о злополучном разбитом носе, Гарри было невероятно интересно посмотреть, сравнить, прочувствовать человека, занимавшего немалое значение в его жизни. Молясь всем богам, он влез в карету, держась за мантию, как маглы за спасательный круг, и уселся напротив Малфоя. Как оказалось, тот не заметил бы даже третье пришествие Волдеморта. Малфой, несмотря на позу и вздёрнутый подбородок, смотрел абсолютно пустым взглядом в сторону Запретного Леса. Весь его вид говорил — я не здесь, я там, где мне так же паршиво, но всё равно не здесь. И это состояние давало Гарри возможность беспрепятственно рассматривать слизеринца и сравнивать, сравнивать, сравнивать… Он изменился, стал даже более тощим, чем тогда, на шестом курсе, под глазами темнелись круги, а волосы словно выцвели окончательно. Весь Малфой был холодным, вырезанным из мрамора, застывшим, как угловатая резкая статуя, без движений, с единственными просветами жизни в горящих, бесцветных глазах. В них горела ярость и отчаяние, то, что Гарри видел в своих последние недели после каждого неудачного заклинания, только помноженные на миллион. От Малфоя исходила такая огромная безнадежность и боль, что эту ауру, наверное, можно было потрогать руками. Она затягивала в себя, подавляла, стоило скользнуть взгляду по впалым скулам или острому подбородку. Этот человек притягивал Гарри с первой же минуты, как он его увидел. Малфоя хотелось встряхнуть, растрясти, вывести из себя, вернуть. Вернуть в того, чужого Малфоя, который нападал и издевался, кривил застывшее сейчас лицо в неподражаемую ухмылку. Такая была только у него одного. Гарри хотел себе свою жизнь, с друзьями, Хогвартсом, учителями и Малфоем, своим и живым Малфоем. Когда Малфой вылез из кареты и, не оглядываясь, пошёл к замку, Гарри остался на месте. Он не мог сейчас сесть в лодку и проплыть вместе с остальными первокурсниками до Хогвартса, точнее мог бы, конечно, только это вызвало бы ненормальный ажиотаж и миллионы вопросов. Но сейчас, сидя, пусть и под мантией, и любуясь на замок, светящийся изнутри тысячами свечей, он мог представить, что это его первый год. Первый курс, один из многих других, из многих лет, что он проведёт здесь и будет считать Хогвартс своим домом. Откат никак не хотел появляться, даже вид школы, ещё не отстроенных башен, сгоревшей избушки Хагрида или тьмы Запретного Леса, ничего не менял. Были воспоминания Гарри, о жизни с тёткой и поезде в новую жизнь, и были воспоминания Поттера, о школе и войне. Ничего не изменилось. И Гарри стало по-настоящему страшно. Он просто не знал, хватит ли чужих воспоминаний, не прожитых самостоятельно, чтобы не выдать себя. Не притворяться чёртовым Поттером, а оставаться собой.***
Заходить в большой зал после распределения и речи директора было не лучшей идеей. Определённо не лучшей, хотя, в случае Гарри, какой момент не выбери, всё равно все взгляды будут прикованы к нему. Так хотя бы рты большинства гриффиндорцев были заняты едой. Гермиона сидела у самого края стола, ближе всего к выходу, одной рукой держа очередное «лёгкое чтение», а другую положив себе на колени. Эта привычка была у неё с войны, держать руку ближе всего к палочке. Гарри до сих пор просыпался с палочкой в руке, несмотря ни на что, даже если он убирал её в ящик прикроватной тумбочки. Хотелось верить, что время вылечит их всех, а вместо палочки Гермиона будет тянуться рукой к чьей-то руке. Под сотни взглядов и увеличивающийся гам из шепотков, переходящих в редкие вскрики, он присел рядом с ней, растерянно теребя рукав мантии и не поднимая глаз от тарелки. — Привет, Гарри. Я не ожидала тебя увидеть, — Гарри помнил всё, что он говорил ей. Это точно не были слова поддержки для подруги, разругавшейся с парнем и не знающей, как вернуть своих родителей. — Но я все равно рада, что ты здесь. — Спасибо, Гермиона, — он чуть слышно выдохнул, пытаясь придумать подходящий повод закончить неловкий разговор и узнать у неё пароль от гостиной. — Я могу надеяться, что ты разобрался в себе? Что ты не сбежишь в Тибет или на Северный Полюс, или ещё черт знает куда, когда будешь нужен мне здесь? — Я уже в порядке, правда. Ты извини меня, я не должен… — Забудь. Мы все были на взводе. Рон вот до сих пор так и не написал мне ни слова, не то чтобы я ждала, но мы же столько лет… Ай, ладно! Ты не прикрепил свой значок? — Какой значок? — у Гарри от нарастающего шума и вспышек колдокамер начала болеть голова. Только за столом Слизерина было относительно тихо. Те лишь кидали настороженные взгляды, а Малфой прожигал взглядом стол, даже не пытаясь съесть хоть кусок своего ужина. Со стороны Гарри даже показалось, что спина того стала ещё прямее, хотя куда уж больше-то… — Прости, голова раскалывается, ты что-то говорила? — Я понимаю, этот шум становится просто невыносимым, невозможно сосредоточиться. Тебе должны были отправить значок старосты, Гарри. Макгонагалл не была уверена, что ты приедешь, но из всего прошлого курса на Гриффиндоре остались лишь мы. Она попросила нас побыть старостами. — Ох, вау… Нет, я не знал… Там конечно была приписка, об обязанностях и просьбе присмотреть за малышами, но ты же знаешь, сколько всего от меня теперь ждут! — он оперся локтями на стол, раздвигая тарелки, и опустил на руки голову, потирая виски. — Гарри… Гарри! Иди в комнату. Ты не знал об обязанностях, да и не думаю, что сегодня от тебя будет много толку. Пароль гостиной: «В терпении — сила», твоя комната та, которую занимал Перси. Помнишь её? — Да. Спасибо, Гермиона, — Гарри неловко привалился головой к её плечу, не позволяя себе даже дружеских объятий. — Я лучше пойду сейчас, пока большинство ещё в зале. Не хочу сегодня устраивать вечер военных историй. — Да-да… — девушка уже его не слышала, снова погрузившись в чтение. Гарри в последний раз окинул взглядом зал — ученики понемногу успокаивались, но многие продолжали оживлённо что-то обсуждать, периодически смотря или показывая в его сторону. «Как в зоопарке», — ему не хотелось признавать, но вся эта атмосфера праздника сейчас лишь угнетала. Малфоя уже в зале не было, видимо он успел сбежать во всеобщем ажиотаже. Поймав на себе взгляд Джин и неловко улыбнувшись, Гарри быстро вышел из зала, не желая ни секунды больше там оставаться. Комната оказалась маленькой, но удобной. Он, не раздеваясь, забрался на кровать, мельком замечая свои вещи в углу комнаты, и закрылся от мира балдахином. Что ж, первый день был не таким ужасным. Стоило всё обдумать, разобраться в чувствах, или хоть снять мантию, но глаза предательски слипались, а подогретое эльфами одеяло так и притягивало к себе невидимыми путами. За окном шуршали крыльями совы, а вдалеке рычал очередной любимец Хагрида, но Гарри уже ничего не слышал, забывшись спокойным сном.