Героиня второго плана

Тсуне снилось, что она кольцо. Древнее кольцо, из-за недостатка силы вынужденное принимать причудливую форму и тащить за собой остальные. Если бы она могла сожалеть, то сожалела бы именно об этом — Солнце, Дождь, Туман, Облако, Ураган и Гроза были на своём месте, и только медицинское Небо медленно меняло их внешний вид и саму суть. Тсуне снилось, что она на руке неправильного Неба, и его Пламя стонет ещё сильнее. Ещё более слабое, более несчастное — и, кажется, более искусственное. Будь у Пламени сознание, можно было бы сказать что оно просто сдалось. Перестало бороться, перестало сопротивляться — покорно склонило голову под вырывающим его наружу препаратами, безразлично позволило искорёжить собственную суть и флегматично ожидало агонии и смерти. Будь у бездушного кольца эмоции, Тсуна бы ему посочувствовала. Значит, это Небо так и не приручило собственное Пламя. Не договорилось, не научилось просить, не смогло услышать. Тсуна могла бы порадоваться, что для неё всё иначе — но кольца не могут радоваться. Тсуне снилось, что она Джотто. Уставший, до конца не верящий в происходящее и мрачно насмехающийся над собой Джотто. Хранитель, почему-то, до последнего надеялся, что новым Небом будет не оно — что это всё ошибка, тактика, план, и, когда придёт время, он сольётся с собственным прямым наследником. С тем, силу которого он забирал до сих пор, чтобы хранить Триннисетте. Если бы кольца могли смеяться, Тсуна-Джотто повеселилась бы от души. Церемония Наследования это не просто красивый ритуал, придуманный для удовлетворения страсти людей к пафосным зрелищам. Церемония Наследования — это время настройки. «Клятва охранять и беречь» — то, что не может существовать само, не может существовать вечно. Тсуна-Джотто лишь направляет чужое Пламя — источник должен быть живым. Если бы кольца могли демонстрировать свои чувства, Тсуна-Джотто закатила бы глаза. Увы, она всего лишь кольцо, а это значит, лишена права выбора. Правила установлены давно, правила устанавливала не она — а это значит, что кольцо может питать только одно Небо. И, если правила работают, то сейчас самое время. В какой-то момент Тсуна осознала, что она больше не Джотто. Не Джотто, не кольцо, не Пламя — она Савада Тсунаеши, секретарша Дисциплинарного Комитета, живая девушка четырнадцати лет. И сейчас она чувствовала себя так, словно всё её тело примёрзло к железу на морозе, и прапрадед пытается её отодрать, методично отделяя кожу от бездушного металла. Больно, мучительно — но освобождённые участки сразу же охлаждались, переполняя её облегчением. Кажется, её бремя кончилось. Если бы кольцо-Джотто могло выражать эмоции, оно бы завистливо вздохнуло. Вопреки ожиданиям, освобождённая Тсуна с тлеющим, но уже нагнетающим жар огоньком внутри не исчезла — она просто встала рядом, сторонним наблюдателем, бесстрастным духом. И сейчас, когда её собственное Пламя вернулось, она опять смогла видеть. Всё ещё не глазами, всё ещё не телом — чем-то иным, собственными ощущениями, предвидением и вероятностью. И сейчас, свободная от гнёта чужой воли, она отчётливо видела правду. Кто бы ни выбирал, они совершили ужасную, непоправимую ошибку. Искорёженного Неба не хватит. Оно с трудом способно выходить наружу, со стоном и внешним вмешательством, забирая контроль над чужим телом, сходя с ума от боли и ярости — у него не хватит сил держать остальных. Неважно, насколько они хороши, неважно, какое у них Пламя — всё теряет смысл без правильного Неба. Новая связь устанавливалась тяжело — медленно, болезненно, периодически слетая и вынуждая начинать всё заново. Если бы кольцо-Джотто могло раздражённо постукивать по коже своего нового владельца, на его пальце уже остались бы шрамы. А ведь какой набор, какой набор! Прямые наследники, чистые линии, море возможностей — и всё будет разрушено из-за того, что Ноно выбрал не того ребёнка в Дечимо. Тсуна не понимала и половины того, что бушевало в кольце. Не понимала, где она и кто стоит вокруг. Понимала, что это Пламя — две Грозы, два Солнца, два Урагана, два Облака, два Тумана… два Неба. Первое старое, затухающее, но всё ещё яркое и чистое, второе — молодое, но уже почти уничтоженное, слабое, исчезающее на фоне первого. Беспокойство прапрадеда стало куда яснее и ощутимее, но он был просто кольцом, а она — отпечатком сознания, и они ничего не могли сделать. Наследник — это не просто слова. Кровь — не просто жидкость, омывающая внутренние органы. Пламя — не просто бездушный инструмент. Но, несмотря на всё это, решает только человек. И поэтому, когда пришла чужая сила — слабее, хуже, но куда гармоничнее, Тсуна и Джотто ничего не смогли сделать. Она была просто собственной фантазией, лоскутком воспоминаний и души. Он — остатком Пламени, клятвой «охранять и беречь». Какими бы ни были идеальны детали по отдельности, их истинные способности раскроет только совместная работа. И, если хоть один элемент окажется слишком слабым, он утянет за собой остальные. Тсуна обречённо закрыла глаза, когда первое кольцо разрушилось. После этого странного сна Тсуна три дня не могла встать с постели. Не помогали даже лекарства Шамала — каждый нерв простреливало болью от малейшего движения, а внутри, клокотало что-то хорошо забытое, наконец-то вернувшееся домой. Тсуне казалось, что она река, которую кто-то запрудил, и теперь она медленно наполняется жгущим изнутри огнём. Изнурённый препаратами мозг ещё несколько раз показывал ей Рёхея с кенгуру, иногда ей чудился шёпот, а в ноздри забивался тяжёлый запах собственной крови. Несколько раз случались приступы — тело словно скручивали в жгут, и только сведённые судорогой челюсти не давали ей кричать. Шамал хватался за голову и ласково матерился, уговаривая её потерпеть, и колол совершенно другие лекарства, от которых голова шла кругом и безумно тошнило. На четвёртый день всё изменилось. Тсуна поняла это, просто открыв глаза. Тело ещё болело, но хотя бы слушалось, никаких дамб внутри не наблюдалось, Рёхей и кенгуру больше не стояли над головой, а голова могла соображать. Рядом бессильно спал, прикрывшись свежей газеткой, доктор Шамал, и Савада нерешительно ткнула его пальцем в колено. Доктор вскочил и ударил воздух ребром ладони, будто и не спал вовсе, а только дожидался удачного момента. Завёл руку за спину, Тсуне даже показалось, что там блеснула игла, и на секунду остро пахнуло опасностью. Впрочем, потом острый взгляд резко потеплел, и Шамал разом обмяк и устало выдохнул. — Очнулась. Ну, как ты? И, не дожидаясь ответа, начал колдовать над капельницами. — Погулять хочу. Выпустите меня, доктор? Сначала доктор не соглашался, но Тсуне удалось его уломать — с обязательной горой таблеток и после четырёх уколов в вену. Невыносимо хотелось на воздух, а мозг устало напоминал о ситуации с Комитетом. В прошлый раз парни устроили настоящее собрание, на котором бригадиры выдвигали различные предложения по ведению партизанской войны. В ход должно было пойти всё, от избивания примкнувших к новому Комитету добровольцев до подкидывания Адельхейд сигарет и закидывания в окна её кабинета презервативов с водой. Комитет жил, Комитет верил — Комитет не собирался сдаваться. Но, к удивлению, первым встречным человеком из ДК был не один из близнецов, не какой-нибудь новичок и не Кусакабе-сан. Тсуна ещё никогда не видела Хибари…таким. Потухшим, надломленным, человечным. Не аватар, не Ашура — покинутое тело, пустая, брошенная оболочка. Глава, будто почувствовав её приближение, медленно повернул голову и постарался спрятать душу за бронёй силы — не люби его Тсуна так сильно, ни за что бы ничего не заметила. — Ну здравствуй… Зверёк. Прозвучало на удивление грустно. Хибари-доно не требовалось ответа — он снова отвернулся, вернувшись к созерцанию окна, и Тсуна смогла подойти поближе. Ноги дрожали, но она всё равно рискнула — прикоснулась к чёрному рукаву, на котором много лет висела, приколотая булавкой, красная повязка. Глава Комитета грустно улыбнулся. — Я проиграл, Зверёк. Всё закончилось. У неё не было интуиции, не было никаких идей. Не было даже здоровья, не было сил сжать пальцы на его плече сильнее. Было смутное воспоминание о заголовке газеты, под которой спал доктор Шамал. — Я слышала, в Намимори приехал театр Кабуки. Не хотите сходить, Хибари-сан? Изменение суффикса было сродни преступлению, но сейчас она могла позвать его только так — и замерла, ожидая ответа. Хибари молчал — а потом вдруг словно ожил, резко повернулся на каблуках и ухмыльнулся. — А пошли. Тсуна успела несколько раз вознести благодарственную молитву, что Хибари-доно всегда ходил первым — появилось время выпить горсть таблеток, без которых она бы точно не смогла спуститься по лестнице. Глава ждал её внизу, с серебряным шлемом в руке и на мотоцикле — том самом, к которому она уже имела наглость прикоснуться. В тот раз она была счастлива и немного смущена от чужой футболки и близости тёплого тела — сейчас она с трудом могла двигаться, а её Ашура как никогда походил на человека. Театр отыскали довольно быстро — Намимори был слишком маленьким городком, и подобное событие могло произойти всего в одном месте. Удивительно, но они даже успели к началу спектакля и смогли купить билеты — Тсуна вдруг поняла, что у неё совсем нет денег, но Хибари-доно заплатил сам, не глядя. Они попали на отё-моно, и в другое время Савада бы только порадовалась их невозможной удаче — но чудодейственные синие таблетки, почти убивающие её нервы, постепенно переставали действовать, а Хибари-доно был слишком разбит, чтобы сполна насладиться зрелищем. Он начал говорить на десятой минуте — тихо, спокойно, будто сам с собой. — Они напали со спины, Зверёк. Пришли на Церемонию, будто они там хозяева, и решили пролить кровь. Мы верили им, Зверёк — мы просили их о защите. Забавно, но предали именно они. Я хотел покарать их за это, и проиграл. Я повержен, Звёрек — повержен с трёх ударов. Тсуна не понимала, о чём он говорит. Не знала, что произошло, не знала, что будет дальше. Она ничего не чувствовала, её интуиции просто не хватало — но она, не думая о последствиях, сделала то, что делала всегда. Разбитая и больная Савада Тсунаеши с жаром встала на защиту своего Божества. — Не проиграли. Не проиграли, Хибари-доно — это они сдались. Притворились друзьями и напали, как последние трусы. Не Вы повинны — они обезумели от страха. Не Вы слабы — они слишком ничтожны. Не Вы повержены — они отринули собственную Гордость. Хибари-доно, вы непобедимы. Вы сильнейший из демонов и людей — вы идёте путём Шуры, не обращая внимания на жалких смертных, стоящих впереди. Я верю в Вас, Хибари-доно, и поэтому…поэтому… Она прикрыла глаза, мутные от слёз и сдерживаемой боли. Дышать было тяжело, внутри словно что-то мерно покачивалось из стороны в сторону, словно собираясь оторваться. Тяжёлые звуки сямисэна стучали в голове, а пальцы почти полностью потеряли чувствительность — но она всё равно положила ладонь на чужое, мужское колено. — Пожалуйста, сразитесь с Вашим врагом снова. «И вернитесь прежним» — но на эти слова голоса уже не хватило. Слёзы всё-таки полились, и Тсуна тяжело моргала, каждый раз буквально заставляя свои ресницы подниматься вверх и опускаться вниз. В ушах стучало, глаза почти ничего не видели, а каждый вздох словно заново ломал рёбра — но чужая, жёсткая ладонь мягко опустилась на её руку, и она почувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Накатило привычное спокойствие — даже почти ослепшая, Тсуна видела, как расправляются плечи, а серые глаза наливаются потусторонним серебром. «Вернись, Ашура. Вернись и веди его снова». — Спасибо, Зверёк. Наслаждайся спектаклем. И ушёл. Резко, быстро, с каждым шагом наполняясь чем-то тяжёлым, удушливым, пряным — как то Пламя Облака из её странных снов. Сил хватило дотянуться до последней таблетки, не уменьшающей боль, но дающей контроль — и пальцы смогли набрать вбитый на быстрый набор номер. Тело медленно падало куда-то вбок, в динамике надрывался Шамал, а актёры на сцене продолжали играть. Кажется, она ещё не утратила умения быть счастливой.