Героиня второго плана

— Какого чёрта?! Это я должна спрашивать, какого чёрта! Рука сама дёрнулась — Тсуна была готова в этом поклясться. Как интересно устроен мир — несколько секунд назад она стояла у двери, полная надежд, а теперь теснила Хибари к кровати, искренне желая его убить. Она так долго верила, так много ждала — и теперь, в конце пути, получить необоснованные претензии?! Ну нет уж, не на ту напали! Пощёчина вышла на редкость смачной. Громкой, болезненной, из тех, что надолго оставляют след на коже. И, надо сказать, Тсуне понравилось. То, что она пережила, то, что копила этот год — всё это вышло на поверхность и бурлило мутной жижей, требуя выхода. В первый раз сработало отлично — ничего удивительно, что вторая пощечина не заставила себя ждать. — Исчез непонятно куда! Не оставил инструкций! Никакой связи! Никакой информации! Новая пощёчина прилетела по второй щеке — чисто для симметрии. Потом была ещё одна, ещё и ещё — Тсуна разбушевалась и вошла во вкус. Куцее, совсем мизерное Пламя вышло из-под контроля, мебель и картины задрожали, и Савада от души пожелала, чтобы что-нибудь рухнуло. Всё то, что она пережила за год разлуки, всё то, что, казалось бы, уже отболело и было прощено, снова появилось на поверхности, и теперь Тсуна упивалась этими эмоциями. Когда в последний раз она делала нечто столь безрассудное, как нападение на Хибари Кёю? Когда она в последний раз позволяла эмоциям вырваться наружу при другом человеке? Когда она испытывала такую острую потребность поделиться ими, разделить с другим — пусть и таким искажённым способом? На пятой пощёчине Кё-сан отмер — резко перехватил её за запястья, не давая вырваться, рванул, притягивая к себе, заорал прямо в лицо: — Я оставил тебе дом! Такое высказывание подлило масла в огонь — Тсуна разбушевалась ещё сильнее. Она несколько раз рванулась, пытаясь вырваться из захвата, поняла, что это невозможно, и заорала в ответ: — Дом?! Аренда квартиры закончилась через месяц! Я осталась на улице! Без денег! Без работы! Без всего! Мне пришлось вернуться к маме, потому что меня уволили из-за того, что я несколько месяцев обзванивала морги и колесила по Японии, пытаясь найти следы одного придурка с хибёрдами вместо мозгов, который не удосужился никого предупредить! Кё-сан возмущённо хватал ртом воздух, а Тсуна вдруг поняла, как же ей это всё надоело. Как и всегда, после сильного эмоционального взрыва наступила апатия, и ей ничего не хотелось, кроме как свернуться клубочком где-нибудь в уголке и немного поспать. Она впервые так сильно срывалась на ком-то, и запала банально не хватило — она устало ткнулась кулачками в чужую грудь и прервала зрительный контакт. — Если мы тебя так достали, мог бы просто сказать, а не устраивать игр с таинственным исчезновением. Парни бы разошлись, я бы уехала к Хане-тян. Мог бы не объяснять подробно — про Вонголу и Пламя — но нам бы хватило пары слов о том, что дальше не по пути. Мы ведь действительно волновались — я даже родителям твоим пыталась позвонить. Зачем надо было…так? Пока Тсуна говорила, она чувствовала, как Облако меняется. В запале ссоры она снова закуталась в чужое Пламя, и некоторое время они даже обменивались эмоциями — но теперь в витавшей Ки не было ярости. Внезапное озарение, шок, бездна — именно так Савада могла бы описать то, что она почувствовала. Кё-сан осторожно переместился, отпустив её руки, и Тсуна медленно села на кровать, чувствуя, что сейчас снова расплачется. Что-то много слёз в её жизни в последнее время — эти, правда, всё равно самые горькие. — Мне было так страшно. Я не знала, что делать. Куда бежать. Я пыталась снова и снова — но все мои усилия оборачивались только новыми проблемами, которые не было времени решать. Не делай так больше, слышишь? Можешь бить, можешь убивать, можешь из окна выкинуть — только не бросай меня больше, ладно? Не бросай меня, Кёя. Не бросай меня…так. Вину можно было пить. Потягивать, как густой кисель, смаковать через трубочку. Слёзы лились не переставая, Тсуна тихо всхлипывала, иногда пытаясь стереть их рукой. Прямо перед ней маячили чужие ноги — носились туда-сюда, но она не могла заставить себя поднять взгляд на их владельца. Да, истерика закончилась — но эмоции-то остались. Тсуне хотелось избавиться от них — выплакаться ещё раз, на этот раз точно последний, выпустить всю ту боль, то отчаяние и яд, которые она пережила. Хотелось, чтобы её обняли, чтобы сказали, что всё будет хорошо. Чтобы это — всё это — наконец закончилось. — Знаешь, как это страшно — когда дорогой тебе человек исчезает, а ты даже не знаешь, жив ли он? Как страшно снова и снова обзванивать морги и больницы, снова и снова искать — и не находить даже зацепок, даже намёков? Это действительно больно, Кёя — вот ты просыпаешься, строишь планы, улыбаешься человеку, а через пару часов он стирает себя из твоей жизни, оставляя в пустоте. С вещами, сохранившими запах, с кучей идей, которые вы обсуждали вместе — только без надежды. Тсуна хотела рассказать про фотографии, но резко оборвала себя — потому что вдруг поняла, что чувство вины, висящее в воздухе, не было её виной. Она резко вскинула голову, зарёванная и неопрятная, чтобы увидеть, как невозможно растрёпанный Кё-сан носится по ковру, схватившись за голову и мерцая белыми глазами. Тсуна впервые видела этот оттенок — обычно глаза Кё-сана либо серебрились, либо темнели до цвета стали. Но белые? Увольте, никогда! Тсуна даже плакать перестала, пытаясь разгадать эту загадку. Кё-сан будто почувствовал — замер прямо напротив, уставившись в её лицо. — Они не сказали тебе! Боги, Зверёк — ты же ничего не знала! В этот момент Хибари Кёя больше напоминал сумасшедшего — распахнутый костюм, растрёпанные волосы, шальной взгляд. Он в смятении, он в шоке — он душит себя виной так сильно, что Тсуне снова нечем дышать. — Я купил тебе дом, Зверёк. Открыл счёт в банке. Нанял поверенных, выделил сумму ежемесячного содержания, дал достаточно денег, чтобы ты могла поступить в университет. Оставил письмо, где всё расписал, и… И ты ничего не знала. Они просто не сказали тебе. Тсуна протянула руки, и Кёя послушно подошёл поближе, позволяя взять себя за рукава. Снова взгляд снизу вверх, снова глаза в глаза — о, как же это отличалось от тех мгновений в зале! — Почему ты не сказал мне об этом, Кёя-кун? Почему передал это кому-то другому? Кажется, они оба слишком много пережили за сегодня. Кёя тоже не железный, особенно когда речь касается его Комитета и его Зверька — он устало присел рядом, тихо выдохнув и спрятав лицо в ладонях. — Я… не смог. Тсуна чувствовала это — отголоски чужой боли и растерянности. Вся эта эпопея с исчезновением пришлась на момент слабости, на время, когда зверь прячется в нору и зализывает раны. Чудовище ослабло, чудовище растеряно — чудовищем легко управлять. — Чуть больше года назад я совершил первое убийство. Настоящее. Убил человека, размозжил череп, и мне сказали — «молодец, теперь следующий». Они оба снова пережили это — тёплую кровь на руках, злость и какую-то детскую растерянность. Словно что-то милое и наивное, что ещё жило внутри, внезапно умерло. — Меня быстро впрягли во всё это. Встроили в сетку заказов, выписали гонорар… Пометили, можно так сказать. А потом перестали работать таблетки. Я не рассказывал, но я с детства на таблетках — помогают против внезапных вспышек неконтролируемой агрессии. Тогда у меня сменился врач, и то, что он дал… серьёзно, даже твой чай помогал лучше. В общем… Тсуна быстро-быстро заморгала, стряхивая выступившие слёзы — боги и демоны, откуда только берутся — и столкнулась с виноватым взглядом белых глаз. — Я не смог. Хотел рассказать, но не смог. Вся эта Мафия, моя болезнь, убийства… У меня отняли сакуру, отняли таблетки, отняли Японию — чем бы я стал, если бы всё это отняло у меня тебя? План был безупречен — несколько лет здесь, потом возвращение назад. Я был уверен, что ты знаешь. Хотел верить, что не ушла. Впрочем, едва ли я бы стал тебя винить. Это предположение было таким диким и абсурдным, что Тсуна не смогла найти слов. Вытянулась вперёд, накрыла его руки своими, оказалась близко-близко. — Мы собирались стать якудза, Кёя-кун. Мы собирались запугивать и убивать людей. С чего ты вообще взял, что я бы сбежала? Ты должен был сказать мне. Сказать мне так, как сейчас. В следующий раз скажешь прямо, ясно? Даже если будет нечто ещё более ужасное, чем то, что происходит здесь. Как минимум чтобы мы не рушили планов друг друга и не делали глупостей. Чужое тепло успокаивало. Тсуна вжалась в подставленное плечо, зарылась носом, глубоко вдыхая запах — тот самый, совсем не изменившийся. Будто и не было этого года мучений, разлуки, воровства и безумного выживания в Италии. Умиротворение длилось недолго — руки, незнамо когда обвившиеся вокруг её плеч, налились силой, а Ки снова сгустилась, преобретая неповторимый привкус ненависти от человека, умеющего убивать. Её Облако никогда не стояло на месте — новая жертва выбрана, и горе тому, кто встанет на его пути. — Я их убью, Зверёк. Знаешь, как они уговаривали меня? Клялись, что лучше знают, клялись… Неважно. Нет смысла оправдываться — всё равно я один виноват во всём этом. Просто знай — убью. И, если захочешь, принесу тебе их головы. Тсуна тут же вскинулась и нахмурилась. Это как это — значит, она столько времени сюда добиралась, истерила, утешала, а её Кёя снова собирается вскочить и куда-то сбежать?! Всё её естество тут же взбунтовалось — и в этот раз речь шла не об интуиции, а о чём-то женском, до этого никогда не поднимавшем глаз. Тут же вспомнились и собственные мысли, и желания, и твёрдые обещания поцеловать. Что она, кстати, и сделала — зажмурившись и слишком резко, боясь, что её за такую дерзость выкинут в окно. А потом, не встретив сопротивления — только получив очередную порцию чужого шока через Пламя — поцеловала снова. Надо сказать, первый раз для девушки редко бывает приятным — особенно если это спонтанный первый раз, без какой-либо моральной и физической подготовки, а партнёр не обладает особым опытом и шокирован таким поворотом событий. Тсуна не стала исключением — было больно, глупо и максимально неловко. Впрочем, неудобства физические полностью перекрыли ощущения моральные. Савада чертовски нуждалась в этом — почувствовать почву под ногами, убедиться, что теперь всё поменялось на самом деле, дать выход своей влюблённости и заявить свои права на человека, который столько лет казался недосягаемым. И, заодно — убедиться, что ответные чувства действительно существовали, что всё это время она не видела того, чего нет, и что она значит для него хотя бы примерно столько же, сколько он для неё. Что они — одно целое, даже если речь идёт о нескольких минутах абсолютного единения. В общем, Савада Тсунаеши была довольна завершением этого отвратительного года — и то, что ошарашенное лицо Хибари Кёи с космосом в глазах, лежащего на соседней подушке, было последним, что она видела перед тем, как заснуть, было лучшим тому подтверждением.