Героиня второго плана

Тсуна не помнила, как они попали в больницу. Последним связным воспоминанием стал звонок Каваллоне — потом мир смазывался, темнел, проваливался в шторм паники, и лишь отдельные картинки всплывали в голове. Они всё ещё в подворотне, но теперь вокруг куча людей. Дино Каваллоне что-то говорит и трясёт её за плечи, пока двое мужчин осматривают Хибари Кёю. Они в машине, Кёи здесь нет — его загрузили в микроавтобус, оборудованный под хирургический кабинет, и у Тсуны нет сил задумываться, откуда это взялось. Каваллоне сидит рядом, молчит, изучающе смотрит. Она отчётливо помнит, как цепляется взглядом за его лицо — как будто мир рухнет, если отвести глаза. Больница, белые стены, диванчик, на котором она сидит. Её спрашивают, она отвечает, вопрошающий ругается и спрашивает снова — она пытается изо всех сил, но всё равно говорит на японском. Хочется комкать юбку, но в руках жёсткий диск — тот самый, о котором говорил Кёя. Она в полной уверенности, что его нельзя отдавать никому, кроме Вонгольского Облака, и готова драться со всеми Каваллоне, если они попробуют его отобрать. К счастью, они не пробуют. Она чувствует, что её телефон разрывается от звонков — трубка пугает, а не вызывает желание отвечать. Тсуна выбирает молчание — она не уверена в своей способности говорить. Её пускают в палату, и она падает к кровати, на которой лежит её муж. Опасность миновала, он выживет и скоро станет прежним — слова с трудом доходят до мозга, а паника не отступает, и она тонет, тонет, тонет… Это ведь она виновата. Потому что не предвидела ранения, не ощутила его, не разглядела, пока с ней была Интуиция. Бьянку с Патрицией увидела, а роковой выстрел — нет. Причём знала, точно знала, что использование атрибутов приведёт к катастрофе — не подстраховалась, не подумала, даже не вспомнила.  А ещё — зачем-то полезла в разгар боя с личными проблемами. Ну не хотел Кёя пускать её в свою криминальную жизнь, так они могли бы решить это как-то иначе. Потом поговорить, в безопасности — зачем, вот зачем надо было разводить любовь там, где вполне могли остаться недобитки вражеской Семьи? Так что это полностью её вина, как не крути. Но жизнь текла дальше, не обращая внимания на её самобичевание, так что Тсуне пришлось вернуться в реальность. Теперь она сидела в коридоре, куда её изгнали из палаты, вертела в руках телефон и думала, как они будут расплачиваться за то, что находятся в частной больнице под покровительством Каваллоне. Вообще, удивительно, что эти люди  занимаются медициной. То ли хорошо шифруются, то ли Хибари-гуми что-то упустили. Или она просто забыла из-за нервного напряжения? — Тсуна, ты в порядке? Хибари-сан заморгала, с усилием переключая внимание на собеседника. Ей постоянно требовалось прикладывать усилия — иначе будет слишком страшно. Дино Каваллоне, человек, которого она хотела втоптать в грязь, единственный, кто смог протянуть руку помощи, сейчас нависал над ней и участливо смотрел, стараясь поймать взгляд. — Да… Да. Спасибо. Хибари-гуми компенсирует все неудобства. Босс Каваллоне отмахнулся. — Оставь. Моя Семья не примет компенсации. Я волнуюсь о Кёе-куне и забочусь о нём, даже если он не хочет этого признавать, так что сделал бы это в любом случае. Но сейчас ему ничего не угрожает, и я волнуюсь о тебе, даже если ты тоже не хочешь принимать мою помощь. Как ты, Тсуна? Хибари-сан отвернулась, упёршись взглядом в пол.  — Нормально. Если Хибари-доно лучше, то и мне тоже. Он пострадал, а не я. Правда. Дино недовольно цыкнул, но подавил недовольство и присел рядом. — Муж и жена, как говорится… Тсуна, я знаю, что ты Страшная Женщина и не доверяешь мне, но я старше, опытнее и не желаю вам зла. И ты можешь храбриться, сколько влезет, но то, что ты видела, не может не повлиять даже на матёрого мафиозо, а ты не только прошла по дорожке трупов, но и застрелила двоих человек. И я могу помочь — хотя бы выслушать, чтобы стало легче. Тсуна дёрнулась. Ах да, трупы и убийства — то, о чём она уже успела позабыть. Даже лиц не запомнила. Видимо, всё, трансформация завершилась — теперь человеческая жизнь значит для неё не больше бумажки на столе. Занзас будет счастлив. — Я… Послушайте, Босс Каваллоне. На моих руках чуть не умер человек, которого я люблю больше жизни — после этого остальные события стёрлись из памяти. К тому же, разве вы не слышали о застреленном китайце? Дино фыркнул. — Та утка Варии? Оставь это мелким Семьям. Чтобы Занзас позволил своему офицеру своевольничать на переговорах? Да он скорее откажется от мяса. Красивый ход, усиливший положение Варии в Альянсе и позволивший Хибари-гуми уйти в свободное плавание, не более того. Тсуна, пожалуйста. Ты не спала, тебя трясёт, и ты рыдала, когда мы нашли тебя в окружении горы трупов. Прости — я пытался оградить тебя, но… Слёзы потекли сами. Злые, бессильные, полные горечи и обиды. Тсуна, наверное, просто устала их сдерживать — а объятия довольного Каваллоне только усилили поток. И плевать, что для него она плачет из-за чего-то другого, плевать, что Тсуна предпочла бы уткнуться в плечо кому-то другому — кажется, ей просто нужно выплакаться. Ладно. Возможно, они будут милосердны к Каваллоне. После этой короткой истерики Хибари-сан пошла разбираться с делами. Ей нужно было себя чем-то занять, пока Кё-сан не очнётся — звонки союзникам стали идеальной возможностью.  Занзас выслушал её молча, а потом разразился таким потоком ругательств, что стало ясно — итальянский Тсуна не знает совсем, потому что этих слов она никогда не слышала. Парням была скормлена байка о том, что она захотела вернуться домой на машине — Хибари-гуми не должны были узнать о состоянии их лидера. Парни слишком эмоциональны и всё принимают близко к сердцу — если уж она так отреагировала, в какую истерику впадут бывшие хулиганы? Десятому Поколению она тоже что-то наврала, в ответ получив оправдание, что Реборн собрал их на срочную летучку в комнате с глушилками. Правду узнали только Такеши и Рёхей — первому Тсуна верила, как себе, второй мог помочь с помощью Солнечного Пламени. Тсуна впала в какое-то странное состояние — как будто её душа заснула, и теперь телу требовалось скоротать время, пока Кёя не очнётся. Как будто надо срочно себя занять, или она сляжет прямо здесь — чем-то, что не имеет отношения к Мафии.  Какое счастье, что у неё как раз было такое дело. Она покинула больницу, как только Рёхей переступил порог палаты Кё-сана. Вызвала парней к ближайшему перекрёстку, обнаружила, что уже день, и покатила вперёд — в Палермский университет. Ну, а пока они ехали, она достала телефон и набрала номер: — Бьянка? Прекрасно. Моё терпение кончилось — либо ты отлавливаешь Патрицию сегодня, либо этим напрямую занимаюсь я. Не надо? Всё в твоих силах. Хотя сначала, наверное, надо попасть домой — принять душ, спрятать жёсткий диск и переодеться. Они подъехали как раз к получасовому перерыву, выделенному студентам на обед. Бьянка превзошла саму себя, заманив свою Цию в пустую аудиторию всего с одной дверью. Запереть дверь, тихо выдохнуть, в последний раз проверить телефон — кажется, она просверлила в нём дырку, ожидая, когда же Кё-сан очнётся — и двинуться вперёд. Патриция была довольно милой девочкой — в меру красивой, с ладной фигурой, стильной причёской и затравленным взглядом дикого животного, попавшего в капкан. Плотные штаны, водолазка — стоит так, чтобы не сильно задевать синяки. Тсуна понимала, откуда взялось беспокойство — она снова и снова сканировала девушку взглядом, пытаясь найти хоть одно доказательство, что всё не то, чем кажется. Это ведь можно распознать, да? Можно отделить жертву домашнего насильника от жены жестокого человека? Или она тоже выглядит так в глазах своих друзей, вызывая не уважение, а сострадание и жалость?  — Патриция, верно? Меня позвала Бьянка. Взгляд твердеет, девушка поворачивается к своей подруге и делает ей выговор с самым недовольным лицом. Бьянка пристыженно краснеет, но Тсуна не позволит ей отступить. — Скажу сразу — я не буду насильно спасать тебя. У нас уговор, и правила простые. Первое: сначала я убеждаюсь, что тебе нужна помощь, и ты сама просишь меня о вмешательстве. Второе: предложение одноразовое. Если ты отказываешься, я самоустраняюсь и не буду ничего делать, даже если ты приползёшь ко мне на коленях. Что скажешь? Ция немного успокоилась, а потом села на парту и сердито сжала кулаки. — Всё в порядке. Правда. Сама разберусь. Упрямится, конечно. Сопротивляется, борется до конца — осознанный выбор или слепой бег загнанного животного? Жертва или доброволец, выбравший ад? Надо проверить. Для начала — закатать чужой рукав и увидеть синяки. Патриция сразу же попыталась отдёрнуть руку. Тсуна удержала её, со всех сторон рассматривая желтоватые следы от мужских пальцев. — У меня информация, что твой парень держит тебя за мусор. Запрещает общаться с друзьями, сторожит, поднимает руку, будто ты его собственность. Издевается. Губы Ции начинают дрожать — Тсуна не уверена, хорошо это или плохо. Сейчас её это не очень волнует — она хочет докопаться до истины. В том числе, для своей. — Он просто ревнивый. И собственник. И я сама виновата. Хорошо — Хибари-сан никогда не говорила таких вещей. То есть Кё-сан, конечно, очень ревнивый, и он собственник, а в том, что он сейчас в больнице, виновата только она сама — но он никогда не ограничивал её круг общения, доверял, пережил новость о поцелуе с Занзасом и оставлял засосы, а не синяки. Но девочка ни за что не скажет, что происходит на самом деле — ни за что, если Тсуна не заставит её говорить. — Так мы никогда не договоримся. Давай я немного ускорю процесс, хорошо? Думаю, твой парень очень часто говорит тебе, что твои синяки это твоя вина. Что ты отвратительна. Что ты провоцируешь. Что твои друзья самые отвратительные люди на земле, с которыми не надо общаться ради твоего же блага, что ты такая страшная, что не нужна никому, кроме него. Что ты должна быть благодарна за то, что он вообще с тобой. И что ты никогда ничего не добьёшься. Потому что именно это говорят, когда не любят. Когда хотят почувствовать, что человек в твоей власти. Когда человек чувствует свою никчёмность и пытается сделать так, чтобы окружающим было ещё хуже. Тсуна знала это — Фонг учил её и этому тоже.  Патриция часто заморгала, сдерживая слёзы, и прошептала: — Он любит меня. Он… — Иногда идеален? Это очень важно — иногда превращать жизнь своей жертвы в сказку. Чтобы было что-то, что удерживает жертву рядом, чтобы ловушка работала неукоснительно. Чтобы мысль об уходе казалась неправильной, чтобы верилось, что насилие это ошибка, и надо потерпеть ещё чуть-чуть, и всё будет хорошо. Если бы Хибари Тсунаеши услышала то, что она сейчас сказала Патриции, она бы пришла в ярость. Она бы сказала, что её собеседник ничего не знает, что он несёт чушь, и что она полезет в драку, если он немедленно не заткнётся. Ция расплакалась. — Вы не понимаете. Не понимаете… Тсуна подошла ближе. Осторожно присела на корточки, чтобы оказаться ниже, медленно положила руки на чужие коленки, участливо заглянула в чужие глаза. — Ты думаешь, что это никогда не кончится. Ты запуталась и ничего не понимаешь. Тебе кажется, что мир сошёл с ума, и что он убьёт тебя, если ты будешь сопротивляться. И ни полиция, ни кто-то ещё не смогут тебя защитить. Но сейчас я скажу кое-что важное. Резко встать, отойти и показать своё лицо. То, которое создавалось годами, то, над которым работали Фонг и Занзас, то, что помогало запугивать Мигеля и заключать сделки. Лицо Гокуцумы — женщины, ставшей чудовищем. — Я сильнее. Я делала то, что и не снилось твоему парню, я дралась до того, как ему впервые пришло в голову ударить тебя. И мне плевать на закон и правомерность моих действий — потому что я всегда остаюсь в выигрыше. И, если ты хочешь, я загрызу его до смерти. Не буквально, конечно — нам ведь не нужен труп, правда? Но одно слово, и он никогда к тебе не подойдёт. Забудет о твоём существовании, исчезнет из твоей жизни — или, если хочешь, будет ползать в грязи, рыдать и умолять о прощении. Я могу сделать это — но только, если ты скажешь мне, что хочешь этого. Если нет, то я встаю и ухожу, и ты навсегда остаёшься в своём кошмаре. Это рискованно, конечно. Сначала атаковать, потом предоставить выбор — пока оппонент слаб, повержен и беззащитен. Манипуляция, которая не позволит остановиться и подумать, давление, превращение человека в жертву, слабую и беспомощную. Но Патриция, за которую просила Бьянка, уже слабая и беспомощная — так что Тсуна посчитала, что её давление погоды не сделает. И Ция сломалась. Согнулась, обхватила себя руками, еле слышно всхлипнула, потом громче, громче, громче… — Вы не понимаете, каково это, синьора. Вы даже не представляете… Тсуна и в самом деле не представляла. Каково это — быть жертвой безжалостной эмоциональной мясорубки, жить в страхе, тонуть в вязком кошмаре и каждый день молиться о том, чтобы всё произошедшее было сном, и теперь всё наконец-то стало хорошо. Она никогда не переживала этого — и это значило, что всё это время она выбирала правильно. Она не Патриция — и её жизнь была иной, как бы это ни выглядело со стороны. Успокоенная этой мыслью, Хибари-сан развернулась и сделала несколько шагов по направлению к двери. Вопрос решён, всё стало ясно — она будет отбиваться от любых обвинений и попыток её «спасти». Осталось решить несколько деталей, и всё будет в порядке. Ну и, конечно же, выполнить просьбу Бьянки. Ещё один шаг… — Спасите меня. Я согласна.