Истории про Региса

В первый момент Геральт не почувствовал ничего. Длинные когти тянулись к нему сквозь какую-то преграду, но в пылу адреналина не осталось ни страха, ни удивления, ни брезгливости. Бестия Боклера застряла, тяжело дыша тленом, смрадом вампирьей глотки и железным духом свежей крови. Доблесть и трусость... Затем он услышал знакомый голос, забытый разумом, но сохраненный в глубинах памяти, куда не хочется проникать во избежание боли. Из трусости. Из мелкой боязни заново пережить то, что случилось, а позже повторилось многократно, во сне и мучительных мыслях. Что было бы, сделай он, Геральт, два шага вместо одного. Если бы отдал чуть больше сил и не отвлекся на скрученную болью Йеннифэр. Он не мог не отвлечься, но если бы... Его тайна — крошечная, ничтожная по сравнению с Пророчеством Итлины, детьми Старшей Крови и происками чародеев, — его единственная личная, дорогая, бесценная тайна стекала по камню оплавленным месивом. Крик звенел в ушах еще долго, звенел всякий раз, когда он отваживался вспомнить. Голос звучал теперь, прерываемый хрипом бестии, здесь, в Туссенте, недалеко от дворцовых садов, как эхо минут, проведенных в этих садах много лет назад. Геральт не мог подсчитать точно. Для него прошла целая вечность, поглотившая каждое из тех мгновений. В голосе звучало отчаяние, мольба и запрет. Преграда, сдержавшая бестию, истекала кровью; Геральт видел ребра в ошметках мышц и пульсацию оголенного сердца. Он еще помнил его стук под ладонью, под кожей, одновременно горячей и прохладной. Вид зияющей раны отрезвил его, и ведьмак бросился вперед. Бестия растворилась, вылетела в дыру в кровле багровым дымом. Раненый повернулся. ... два бокала, до краев полных вина, искры солнца в гранях хрусталя, золотистый полог листвы... ... удар белого пламени в колонну... — Я всякое повидал на своем веку, но подобного... Жили-были вампир да ведьмак, натянули в тенечке гамак... — А вампир не простак, ведьмака так, и эдак, и сяк... — Браво, милостивый государь: кратко, игриво, оставляет простор для воображения. Еще немного, и у любезного виконта де Леттенхофа появится при дворе серьезный конкурент. — Угу... — Ага. Подвинься, пожалуйста, и передай мне бокал. Только постарайся не пролить. Жалко хороший батист, вдобавок Ангулема слишком любопытна. Интересуется, не дряхлеем ли мы с тобой, коли руки трясутся и стакана удержать не можем. И не пора ли уже дядечке ведьмаку на пенсию. — Ты сам как считаешь? — Благодарю. Нет, не пора. ... удар белого пламени в колонну... ... крик... ... его собственный стон от ласки пальцами, что не похожи ни на какие другие... ... удар пламени... Он постарел, если можно так выразиться о существе возрастом более четырех сотен лет. Лицо было изможденным. Рана стремительно затягивалась, оставляя пятно крови на одежде. Геральт попятился. В горле у него пересохло. — Жили-были два чудовища, накопили себе сокровища... — Жили-были два страховидла, наварили себе повидла... — О, боги... Думаю, мы все же не представляем угрозы для господина Леттенхофа. — Согласен. В глазах его мелькнула нерешительность, потом медленно, будто уголек в очаге, затеплилась радость. Он улыбнулся, как всегда, не показывая зубов. — Да, Геральт, это я. Можешь не сомневаться. Геральт опустил меч. Одумавшись, сунул его в ножны. Расстегнул перевязь, бросил оружие на землю. Регис сам шагнул к нему, раскрывая объятия. … удар пламени, крик, оплавленный сталагмит, в котором угадывались контуры фигуры... — Вот все, что есть между нами, что это? — Не знаю, друг мой. — Ты, и не знаешь? Тебе же четыреста лет! — Пытаешься меня пристыдить? Напрасно. Иногда сложные понятия описать легче, чем простые. Вопрос в другом — нужно ли описывать то, что очевидно и неоспоримо по самой своей сути? Не говоря уж об исключительных случаях, для которых, хм-м, стандартная терминология не подходит по ряду причин... Короче, не будем тратить время на рассуждения. — А на что мы будем... Ага, ясно. Погоди, поставлю обратно бокалы. Из-за клыков они никогда не целовались в губы по-настоящему, но теперь Геральт не выдержал. Тело в его руках горело, обжигало, на пальцы еще капала кровь. Язык задел острые зубы, скользнул глубже, сбивая дыхание. Он видел, как распахнулись широко глаза, и не зажмурился, погрузился с головой в щемящую антрацитовую тьму. В памяти вспыхнул свет, но не тот, белый, губительный, а живой проблеск неба над осенним дворцовым садом. Лютик пел на террасе свою новую балладу, что-то про чудное мгновение, восхищение, преклонение и вдохновение. Медленно кружила листва, дамы ахали, прикладывая платочки к напудренным щекам. Что-то там было еще про жизнь и слезы, Геральту не понравилось. Жизнь в слезах как-то не вязалась с Туссентом. Сейчас он сам не отказался бы от платка, но ограничился рукавом, царапнув по лицу серебряными вставками. Шмыгнул носом. — Ну, будет, будет, — голос Региса успокаивал, как и прежде. — Теперь все будет, друг мой. И жизнь, и слезы... И любовь.