We are

      Чёрная бездна над головой с мириадами звёзд и белесой дымкой, что стремится ввысь, яблоко луны словно смотрит свысока. Пар изо рта, неспешные шаги, хруст веток под каблуками туфель. Спутница прогулки — тишина, та плетётся рядом, крутится у ног, надоедливо вьётся рядом. Ангелы сложили свои ладони, с улыбкой смотря на всех. Благословляют? Отправляют в Ад. Их каменные одежды, крылья застыли вне времени, а взгляд предназначен лишь мертвецам. Отмеренное время кем-то свыше оборвалось, оставив жизнь в прошлом. Сбившиеся дыхание и дрожащие пальцы, перебирающие белоснежные лепестки, и чьи-то беззвучные рыдания во тьме.       Смерть. Сме-е-е-ерть. Шепчут где-то рядом, тянут, рвя, криво складывая обратно. Она, чёрной дымкой вьясь рядом, ластится где-то неподалёку. Смерть скрежет под коркой, сводит с ума. И крик сотни заблудших душ вырывается наружу, оглушая, заставив стаю птиц, скрывающихся в ночи средь могильных плит, расправить свои крылья и взмыть в воздух. Они оставляют после себя лишь призрачный звук шелеста листвы.       Вина-старуха гнилыми когтями пронзает тонкую плёнку сердца. И кто-то рядом, отчаянно близко, протягивает свои руки морщинистыми, дряхлыми ладонями вверх.       «Забудь», — и тонко кто-то напевает: «Тебе не нужно, не твоя вина». В это хочется верить так, словно это истина. Правда больно режет душу и крепко заседает в мыслях, хватаясь за самые жутки события прошлого. И всё ради одного: «Помни, ты — монстр».       Пальцами водит по шершавой бумаге, царапая кожу. Бумага режет, давит, вином окрасив белые цветки. И даже боль уже не чувствуется, та больше не существует в сознании.       — Уорд, — слова хлыстом бьют тишину. — Уорд. Грант, прости меня.       Слезы оставляют ямки на сухой могильной земле. Каменное изваяние с чёрными глянцевыми словами давит на душу, царапая, уничтожая её. А там внизу, под кучей рассыпчатых частичек, лежит пустой гроб, что шепчет «смерть» на ухо.       — Прости, Грант.       Слова эхом отдаются в мозгу. «Прости» — спасательный круг в море отчаянья. Скай искренне верит, что это спасёт. Будто бы Грант услышит и простит за собственную смерть. Скай кусает обветренные губы, впиваясь в кожу до крови, вспоминая, как всадила четыре пули. Где-то в груди что-то ноет, мешая спать по ночам. В церковь ходить уже поздно, душа прогноила, спасать уже нечего.       — Но мы все знали, что так кончится, — и белые лилии, изысканные цветки, падают вниз, поднимая столп пыли.