Медовый месяц

Голубицкий был предложением изумлен. Договариваться с ним Яков пошел один, дабы не отвлекаться ни на что и со всем покончить быстрее. История эта его уже изрядно утомила, и дело было даже не в том, что шел всего лишь третий день его супружеской жизни, который следовало проводить совершенно по-иному. Яков не любил истории, в основе которых лежала жадность. Было в самой жажде денег нечто жалкое, даже унизительное. Как человек страстный, временами несдержанный и гневливый, он мог еще понять причину преступления, совершенного на почве страсти. Деньги в его глазах никогда не стоили того, чтобы идти на убийство. И именно деньги чаще всего становились главной причиной. - Что за безумная идея! - ротмистр головой тряхнул. - Хорошо, допустим, супруга ваша и в самом деле говорила с духом Шиловского, но… - Мне случалось уже прибегать к подобным методам, - пожал плечами Яков. - И не без успеха. - И на что вы тут надеетесь? - мрачно спросил Голубицкий. Больше всего Яков надеялся на то, что история эта наконец-то закончится, они с Анной сядут на поезд и отправятся дальше, к морю. Еще он надеялся, что в оставшееся время Аня ни в какую авантюру не ввяжется, и сам этой робкой надежде не верил. - Это зависит от вашей веры в загробную жизнь, ротмистр, - спокойно сказал Штольман. - Если вы верите, то можете получить прощение и благословение с того света. Если же нет — земное правосудие также должно вас удовлетворить. Голубицкий сощурился подозрительно. - Вам-то, Штольман, что за забота? Вы здесь проездом, человек случайный. Уедете завтра и все забудете. Яков улыбнулся. - Я очень люблю свою жену, господин Голубицкий. Ротмистр глубоко задумался, то ли над этим заявлением, а то ли надо всем предложением Штольмана. Яков поднялся со скамьи, подошел к окну и выглянул наружу. Дождь начался, сильный ливень, какой бывает только летом. Яков тревожился немного, не попадет ли Аня под этот дождь, не промокнет, не продрогнет ли. С некоторых пор почти все явления природы и жизни вызывали у него примерно те же мысли — о ней. А некоторые мысли только благодаря ей и обретали смысл. - Хорошо, - услышал он за спиной недовольный голос Голубицкого. - Ваша взяла, я приду на этот ваш спиритический сеанс, хотя, видит Бог, совершенно не понимаю, что это может дать. - Премного благодарен, - Яков развернулся, заложив руки за спину, и поклонился. - У меня к вам еще одна просьба, ротмистр. Донесите до господина Мыльникова, он ведь заправляет клубом и вашей офицерской ресторацией? Донесите до Мыльникова любым способом новость о сеансе в «Олимпии» сегодня ночью и удостоверьтесь, что он хорошо все понял. Голубицкий тут совсем удивился, но спорить не стал. Яков поклонился и вышел, впрочем, все равно провел еще с полчаса под козырьком табачной лавки, пережидая дождь и размышляя обо всем, происходящем вокруг. Об Анне он старался думать поменьше, дабы не досадовать на обстоятельства. Впрочем, это у него получалось скверно, и мысли раз за разом возвращались к молодой жене, которой на третий день брака положено, утомленной и счастливой, лежать в постели, или же прогуливаться под руку с гордым мужем, а не уговаривать на спиритический сеанс сестру покойного. Аня, впрочем, никогда не делала то, что положено, и едва ли собиралась делать впредь. Мария Шиловская от идеи была вовсе не в восторге. Она сразу почти пожалела, что пустила Анну на порог, и теперь нервно расхаживала по скромной своей квартирке, сминая руки, дергая свои пальцы, точно собиралась выдернуть их из суставов. Анна всякий раз вздрагивала, и точно сама ощущала ту боль, которую Шиловская испытывала. Сейчас она сожалела, что пришла одна. Будь здесь Яков, и Анна несомненно ощущала бы его молчаливую поддержку, его готовность в любую секунду руку протянуть, прикоснуться, придать уверенности. Однажды, так неимоверно, так страшно давно он сказал, что несет за нее ответственность, и ведь нес, и Анна, когда он был рядом, не боялась оступиться и упасть, или угодить в опасность, или заговорить с отчаявшейся женщиной. За него боялась, за себя — никогда. - Это даст упокоение вашему брату, - сказала Анна, следя напряженно за Шиловской. Из угла в угол, и снова из угла в угол. Замерла прямо напротив Анны, нервно дергая себя за палец. - Я не хочу в этом участвовать. - Вы не хотите наказать убийц вашего брата? - удивилась Анна. - Их Бог накажет, - Шиловская быстро и как-то неискренне перекрестилась. Кажется, в Бога она более не верила. - Я верю в божественное правосудие, - улыбнулась Анна. - А мой Яков… Яков предпочитает суд земной. Естественно, он ведь столько лет служит в полиции. И, Мария Петровна, я также стала склоняться к верховенству земного суда. Though the mills of God grind slowly. Шиловская английского не знала, а Анна не стала ей ничего переводить, тем более цитата была не слишком точна. - Помогите нам, Мария Петровна, - попросила она, вложив в свой тон все то убеждение, на которое сама была способна. - Вы дадите упокоение духу брата, вы накажете убийцу, и… Анна была влюбленной женщиной. Сейчас — особенно сильно влюбленной, со всей силой, со всей страстью и пылкостью. Для нее это сейчас был, наверное, единственный достойный повод действовать. И потому она решилась сказать: - Яков просит о помощи ротмистра Голубицкого. Мария Шиловская покраснела. Румянец затопил ее щеки, сделав эту измученную, бледную женщину удивительно красивой. И то чувство, которое она несомненно испытывала, сделало Голубицкого в глазах Анны фигурой чуть более приятной. Мерзавец, конечно. Но у мерзавца, которого любят, должны быть какие-то добрые качества. Шиловская снова прошла по комнате, нервно дергая себя за указательный палец, и вновь остановилась перед Анной, глядя на нее сверху вниз. - Почему? - Что почему? - не поняла Анна. - Почему Голубицкий? Зачем? Кажется, Шиловская и сама не понимала толком, о чем спрашивает. - Ему нужно прощение вашего брата, - сказала Анна. Это она, конечно, выдумала. Но хотелось, чтобы Голубицкий в том прощении действительно нуждался. И в прощении Марии. Это бы также сделало его чуть более хорошим человеком. Поэтому Анна добавила: - И в вашем. Мария покраснела еще сильнее, потерла щеки, точно пыталась вернуть им голубоватую бледность. Отвернулась. Анна ее больше не торопила. Дождь начался, капли стучали по карнизу, грохотали по железной крыше. В этой квартирке, должно быть, очень холодно зимой и невыносимо жарко летом. - Я… приду. Тихий, напряженный голос Шиловской заставил Анну вздрогнуть. Отведя взгляд от окна, она посмотрела на Марию. Румянец сошел, вернулась та же мучительная бледность, и в то же время в глазах горел огонь. - Я приду, - сказала Шиловская уже увереннее. - Вы правы, я должна проститься с братом и дать ему покой. И поговорить с Голубицким. И… и преступник должен быть наказан. Я приду. Анна поднялась, поймала руку Шиловской и пожала ее, надеясь этим вселить в женщину решимость. Рука, холодная и вялая, выскользнула из ее пальцев. Как же это страшно, подумалось Анне, не быть уверенной ни в себе, ни в своем возлюбленном. Шиловская, должно быть, все еще думала о ротмистре: на ее щеках то и дело вдруг вспыхивали алые пятна. Скорее лихорадка, чем здоровый румянец. - Мы будем ждать вас вечером, - улыбнулась Анна и направилась к двери. - Погодите, - Шиловская теперь уже сама поймала ее за руку и протянула старый потрепанный зонт. - Вы промокнете. Дождь к тому моменту, когда Анна спустилась на первый этаж и вышла на улицу, утих немного, и теперь скорее накрапывал. Светлеющее небо перечеркивала яркая радуга. Анна запрокинула голову, пытаясь разглядеть, куда же упираются ее концы. В некоторых легендах говорится, что там, где начинается и заканчивается радуга, зарыто золото. В иных — что там хранится нечто более ценное: счастье. Быстрый, едва ощутимый поцелуй в ушко заставил ее выронить зонт и обернуться. - Я-Яков Платоныч! Улица была пуста, и все же подобная вольность вдруг показалась Анне излишней. Но исключительно приятной. Должно быть и Яков думал о том же, потому что, сняв шляпу, он склонился и быстро, но сладко и нежно поцеловал ее в губы. Выпрямившись, как ни в чем не бывало предложил ей локоть, точно самый галантный кавалер. - Ну не на улице же! - проворчала Анна больше для порядка. Правила приличия, волнующие ее с того момента, когда руки их соединили, казались все же забавны. - Первый раз ты поцеловала меня на мучном складе, - принялся загибать пальцы Яков, - потом ты обняла меня… Анна стукнула его зонтиком.