Сукровица

В голове понимание четкое: Себастьян где-то рядом должен быть. Просто так трупы не всплывают. Особенно сейчас. И все это не может быть дурацким совпадением. Совпадения так не выглядят. В оружейной слишком много народу, дышать почти что нечем. У Алека все на чистом адреналине каком-то; все может закончиться. Прямо здесь и сейчас. Ублюдку Моргенштерну давно место на столе в морге. С его смертью завершится сразу и все. И это кажется таким простым и понятным. За рамки преступлений против Конклава все равно в таком деле не заехать. Да и голова не соображает уже. Злость, слепая убежденность переполняет просто. Он функционирует каким-то роботом, неживой субстанцией. Ровно до тех пор, как взглядом случайно не задевает собственную сестру. Изабель набедренное крепление для ножей поверх штанов успевает лишь застегнуть, когда он ее за запястье резко хватает, чуть дергая в сторону. — Ты совсем из ума выжил? — она практически рычит, руку дергает, пытаясь вывернуть, но его пальцы сжимаются плотнее. — Алек, у нас времени нет. Действовать надо быстро, пусти уже. Он смотрит на нее прямо, только не разжимает руку, все сверлит ее этим взглядом. И давит в себе любые эмоции, любые просветы того, что долбит просто в голове. Что как раз и заставляет ее держать. — Ты никуда не идешь. — Что, прости? — у нее голос по интонациям резко скачет. Изабель моментально вспыхивает. Алек по взгляду понимает это; по тому, с какой ненавистью она на него смотрит. Ни один не станет помыкать ей и говорить, что ей делать. Уж точно не мужчина. Уж точно не ее родной брат. — Кем ты себя считаешь? И она толкает его с силой, руку выворачивает. Алеку приходится практически вцепиться в нее. А она злая, она уже настолько злая, что дышит неровно и почти рычать утробно на него готова. — Я никуда тебя не пущу. Ты остаешься здесь. Он не может потерять еще и ее. Кажется, в помещении становится слишком тихо, когда она бьет его куда-то почти что под дых, выкручиваясь из его рук, все происходит за считанные секунды буквально. Изабель пальцами в его челюсть вцепляется, ногтями кожу его дерет. Алек ее за предплечье держит уверенно, но в отличие от нее не давит до синяков. Кажется, слишком много внимания они привлекают. Она его футболку под курткой в кулаке сжимает, натягивая и выкручивая ткань. Глазами в глаза, она его на психическом уровне задавить пытается, эмоционально подавить. — Ты забываешься, Лайтвуд, — она рычит ему прямо в лицо. — Я тебе челюсть сломаю, если захочу. Я не маленькая беззащитная девчонка. — Ломай, — сипит он. И Изабель щурится, сильнее пальцы вдавливая в его кожу, почти что в кость. На секунду ей кажется, что она убить его готова. Алек повторяет: — Ломай. Что угодно. Он не позволит еще и ее забрать. Алек практически орет на нее: — Я сказал: ломай уже! А она его что есть силы от себя отталкивает, выпуская. Когда поворачивается, то взглядом встречается с двумя или тремя охотниками, по стоящей в стороне охотнице проезжается. Ни для кого не секрет, что Лайтвуды вечно спорят. Ни для кого не секрет, а она уже знает, о чем будут говорить в коридорах ближайшие пару дней. Изабель два коротких ножа к правому бедру крепит, злость унять пытается. Знает прекрасно, что от ее хватки у него синяки останутся. И лишь прихватывает клинок со стола, направляясь в числе первых в сторону выхода. Она ни одному мужчине не позволяла собой командовать. Какие бы намерения у него ни были, он исключением из списка не станет. Он челюсть непроизвольно потирает. Колчан за спину закидывает. Не успевает ее поймать у выхода. А мог бы ведь; мог бы просто сказать, что ему страшно. Что у него страх какой-то панически-ненормальный, что он и ее лишиться может. Тогда ничего не останется ведь. Тогда он один, тогда пустота абсолютная и затягивающая. Плевать, сколько ему лет, плевать, через что он проходит, Алек говорить о своих страхах и ощущениях не умеет. Не может просто. Всех собак на нее спускает, сам того не понимая. И вся операция летит просто в пизду, с горы и со свистом. Потому что Изабель злится, Изабель все с точностью да наоборот делает, игнорируя любые его слова. А он не может не выискивать ее взглядом, не может не контролировать ее местоположение. У Алека кровь в висках где-то долбит. И если бы не эта непонятная собранность, если бы не жизнеспособность, полностью от адреналина зависящая, у него бы точно ноги уже подкашивались от усталости и переутомления. Парни, которые утром и нашли тело Джейса, говорят, что он в парке был. На самом выходе, недалеко от трассы почти. Только спустя минут сорок никаких зацепок. Спустя минут сорок Алек начинает заметно так психовать. Он не говорит больше, он гаркает. Взглядом на Изабель периодически натыкается, но она молчит. Нож в руках крутит и молчит. Предоставляет возможность говорить другим. Потому что она знает, что они в глотки друг другу вцепятся, если она сейчас рот откроет. Они на грани оба, их эта злость подмывает. И похеру, что злость эта характера разного, совершенно и абсолютно неоднородного. Группа уже в третий или четвертый раз разделяется, рассредоточивается по периметру парка. Изабель часть командования на себя перетягивает, прихватывает девчонку, которой едва восемнадцать исполнилось, и охотника со шрамом на половину щеки, который слишком часто взглядом на ее грудь сползает. — Мы будем хоть до следующего утра искать, но мне нужны свидетельства того, что Моргенштерн был здесь. Спустя минут пятнадцать она сама отстает от них. Спустя еще три с половиной находит старшего брата; и она не успевает зрительно выхватить, что именно он швыряет в реку. Понимает лишь, что у него нервы на пределе. Что он откровенно психует. Ей секунд семнадцать требуется, чтобы все же подойти, за край расстегнутой куртки дернуть его к себе. И то, как Алек не задевает ее рукой, резко дернувшись, можно считать едва ли не чудом. Изабель все на быструю реакцию списывает, вовремя под его руку ныряет. — Из, я… — у него дыхание загнанное, у него взгляд потерянный, когда он узнает ее. И она злится. Она все еще злится просто ужасно на него; она ему в горло вцепится, если он снова хотя бы попытается ей командовать. Изабель ладони к его лицу тянет. Протяжно: — Тшш. У него взгляд бегающий, он заведенный до предела. А она ладонью по щеке и дальше — по тыльной стороне шеи. На себя чуть тянет, в глаза заглядывает. Другая ладонь непроизвольно куда-то на грудь соскальзывает. — Спокойнее. Просто спокойнее. Алек на ее темно-карие натыкается. И смотрит слишком долго, смотрит внимательно. Его отпускать начинает медленно, его злостью этой подмывает не с такой разрушительной силой уже. — Все пропало, — он говорит быстро, у него стойкий налет злости на каждом слове. — Мы должны найти его, иначе все пропало. Он должен сдохнуть, он просто… Ему воздуха не хватает, он снова дышит прерывисто и через раз. Изабель большим пальцем по коже на шее его ведет. Они почти под самым мостом, она к себе его тянет настойчивее, старается себя переломать в угоду ему, сделать себя его центром стабильности. Плевать. Плевать-плевать-плевать-похер, она и так давно уже трещит. Выдох изо рта удается с трудом вытолкнуть. — Эй, эй, иди сюда. Тебе больно за Джейса, да? — и она снова взгляд его поймать пытается. Не сразу, но все же удается. — Что мне сделать? Почти без звука, на выдохе: — Как мне забрать твою боль? Она ему практически в губы дышит. Блядь. Почти в самые губы. И взгляд у нее чересчур внимательный, в самую душу. Алек глаза прикрывает. Он думать обо всем этом не хочет; только не сейчас. Хотя бы не сейчас. А в голову лезет тот ее блядский халат, который он ненавидит. В голову она лезет. Полуголая, зовущая, сама прижимающаяся. — Мы просто хреново ищем, — проговаривает он излишне четко, открывает глаза. И не замечает, что своей фразой хуже, чем ударом наотмашь, ее задевает. Она руки от него убирает, отшатывается. И почти спотыкается, потому что пятка, каблук идет чуть в сторону. Алек к ней дергается, но Изабель руки вскидывает, останавливая его. — Да, — отвечает излишне медленно как-то. Будто соображая на каких-то слишком медленных скоростях. — Ты прав. Разворачивается, пару шагов в сторону делает. — Изабель. Головой мотает отрицательно. Игнорирует какие-то не поддающиеся объяснению интонации в его голосе, почти что умоляющие. — Надо искать, ты прав. Она исчезает быстрее, чем он успевает сорваться с места. Она исчезает, а ему становится паршиво. И он больше не злится, у него просто грудину невидимыми когтями дерет. Ощутимо так, сильно. Алек объяснить все хочет, в который раз просто напомнить и себе, и ей, что их не туда обоих несет. А его ощутимо так сносит в сторону вечно. Его ощутимо так туда — в самую пропасть. Выдыхает, делает глубокий вдох, голову назад запрокидывая и жмурясь. И не понимает, куда вся эта пустая, дутая абсолютно злость испарилась. Только спины сестры нигде нет. Ни спины, ни макушки. Ни стука каблуков по асфальту. Потому что поиски заканчиваются, вся поисковая группа собирается вместе, а Изабель нигде нет. И Алек говорит: — Ждем еще две минуты. С ним никто не спорит, а потом, судя по скошенным взглядам и тихим перешептываниям, он понимает, что знает, кажется, меньше других о происходящем. — Изабель сказала, что продолжит искать сама, — наконец говорит вслух то ли Лесли, то ли Линда — та девчонка, которая должна была быть с его сестрой. Алек выдыхает в несколько попыток, кажется. Смотрит пару секунд тупо на девчонку. Та выпаливает из какого-то чувства вины: — Я пыталась ее остановить. Ему пойти за ней хочется. Потратить хоть весь день, лишь бы найти ее. Алек не может потерять еще и Изабель. Только не ее и только не сейчас. Внутри что-то с хрустом ломается, когда он понимает, что она не хочет, чтобы ее искали. Что она, быть может, даже по его вине ушла. А ему остается лишь смириться. Тупо кивнуть. И выдвинуться вместе с группой в сторону Института. Внутренности только скручивать будто бы начинает, чем ближе они к зданию подходят. И это все происходит исключительно в его голове, но Алек почему-то уверен, что с ней там — одной — что угодно может случиться. Особенно, если они просто плохо искали, если Себастьян и правда где-то там. (Как будто она беспомощная. Как будто она не может раздробить челюсть в крошево. Как будто ее надо спасать, оберегать и защищать. Смешно же, блядь.) Проблема в том, что он больше не может просто вот так выпустить ситуацию. И когда поднимается по лестнице, когда в самых дверях на него налетает Клэри — лишь тогда в мыслях больше не маячит выбор между вернуться или остаться. Клэри сначала за его плечи — скорее за руки — цепляется, только потом понимает, что это он. И Алек замечает, что ее отбивает, ее трясет, а лицо все от слез влажное. — Алек, там… Там… — и она просто воздухом давится. — Что там? — он переспрашивает. Почти сразу понимает, что идея дурацкая. Все равно внятный ответ не услышит. Она лишь крепче пальцы сжимает, на руки ему давит. И держится цепко, когда он начинает ее от себя отдирать. — Фрэй, пусти, и мы вместе посмотрим, что там. — Там… — она снова заходится воздухом и звуками. Пытается схватиться за воздух, но отчего-то не получается. Пытается снова за него схватиться, но не успевает, потому что он уже в здание заходит, а ей остается только дверь поймать, едва не защемив себе ладони, лишь бы шмыгнуть за ним. — Алек, не ходи. Алек! Клэри не успевает. У нее ноги слишком короткие или еще что. Потому что, когда она нагоняет его, он уже в главном зале. Тупо смотрит перед собой и не слышит уже ее, тем более не видит, как она снова в истерику начинает слетать, подгибая колени непроизвольно. Алек смотрит на давно уже начавший разлагаться труп. Смотрит, взгляд оторвать не может. И не узнает в нем Джейса. Где-то на периферии слышит знакомый голос: — Надо его в морг отнести. Не сразу понимает, кто это. А голос говорит снова: — Ребят, серьезно, мы не можем оставить его лежать здесь. Можно хотя бы немного уважения к телу моего брата? Макс. Точно. Алек моргает, как в замедленной съемке. У него на уши давит так, будто он в вакууме. Потому что он почти перестает вдруг слышать окружающих его. Он тупо смотрит на разлагающийся труп. На лицо, в котором уже с трудом можно разглядеть собственного брата. Трупный запах бьет в нос, забирается в саму суть, несмотря на то, что помещение достаточно большое. Гниение, разложение. Нормальный бы на его месте сморщился и отвернулся. А он тупо смотрит и не шевелится даже. Вот тот, кто был его братом. Тот, кто был его парабатаем. Они, блядь, слишком много на двоих разделили той клятвой, чтобы он теперь нормально и адекватно реагировал. Один факт существования этого трупа кажется чем-то нереальным. Хочется поверить, что это просто какой-то вонючий мешок, а настоящий Джейс выйдет сейчас из-за угла, сгибаясь пополам от смеха, задыхаясь, повторяя издевающееся «видели бы вы свои лица». Но это почему-то не происходит. А Алек никак не реагирует, когда Макс бьет его ладонью в плечо. Не сразу его вообще замечает. Не сразу понимает, чего тот от него хочет. — Пойдем, хватит уже на это смотреть. Ему бы хотя бы кивнуть, но не получается. Ноги вросли в пол, кажется. В себя более-менее удается прийти, когда в поле зрения попадает мать. И громкий звук ее голоса моментально разбивает весь вакуум в ушах. — Это вам не представление, расходимся! А потом голос у Железной Леди вдруг трескается, разламывается, разбивается. Алек видит, как у матери руки начинают дрожать, как плечи вздрагивают — не сразу понимает, что она плачет, — и она руки к Джейсу, нет, не к Джейсу, а к тому, что от него осталось, тянет. И вроде бы тихо, но оглушающе громко повторяет по кругу: — Мой мальчик. Мой хороший мальчик, что с тобой сделали? Алек где-то на периферии отца видит, который стоит в стороне. Буквально отлавливает пару мужчин у выхода из зала и определенно точно говорит что-то про то, что с телом надо что-то сделать. Алеку плевать, что там тот несет. Ему все же удается сдвинуться с места. Пройти мимо Макса, осторожно положить руку матери на плечо, чтобы не напугать ее. И фактически начать оттаскивать ее от трупа, стоит ей обратить на него малейшую долю внимания. Мариза крошится на глазах; сейчас слова о том, что Джейс не родной и никогда родным им не был, кажутся какими-то смешными. Потому что она дергается, как только понимает, что старший сын пытается отвести ее в сторону. — Я его не оставлю, — вдруг вскидывает, голос несколько тонов перепрыгивает: — Я его не брошу, отпусти меня! Приходится сжать ее в объятиях еще крепче. И Алек только может выдавить из себя: — Прости, мам, — когда к телу подходят трое охотников и поднимают на руки; когда Мариза пытается ударить, шипит что-то нечленораздельное и заходится в рыданиях, а из внятного из ее рта одно лишь «мой мальчик». Взглядом Алек натыкается на Изабель практически в другом конце зала. Когда она вообще вернулась? Сколько они здесь времени? Пара минут, кажется. Она бы не успела за пару минут. Он даже обдумать все это особо не успевает, потому что сестра взгляд его ловит всего на какое-то мгновение, а потом утягивает за собой рыжую. Рыжую, которая настолько бледная, что скоро будет сливаться с кафелем в ванной комнате. Руки разжимает только тогда, когда Мариза перестает сопротивляться, лишь рыдает, практически беззвучно уже. И снова выпадает из реальности, снова перед глазами стоит то самое тело, что на Джейса-то уже отдаленно похоже. Обнимающие его руки матери почти не ощущает. Несколько аморфно приобнимает одной рукой ее за плечи и смотрит в сторону коридора, куда унесли то, что раньше было живым, полным жизни и чем-то слишком важным. Куда-то в сторону морга. Туда, куда Изабель входит меньше часа спустя. У нее улыбка нервная, когда она замечает своих коллег. И пальцы почему-то в перчатки не попадают. Она ебаный профессионал, она справится. Почему-то где-то за негнущимися пальцами и чуть подрагивающими руками непроизвольные мысли о едва-едва прекратившей рыдать Клэри, которую ей все же как-то удалось успокоить. Непроизвольное сравнение с единственным возможным выводом: она не такая. У нее рука не дрогнет, просто не может дрогнуть. Вместо этого она шипит себе под нос, когда ногтями разрывает резину. Отшвыривает разорванную перчатку в мусорное ведро и несколько тяжело выдыхает. Нужно позвонить Саймону. Любой ценой уговорить его приехать. Потому что если вдруг рыжая наложит на себя руки, то вот тогда начнется апокалипсис. Всего лишь меры предосторожности. Не то чтобы она и правда думала, что Клэри настолько мозгами едет. А сама почти материться готова; телефон из кармана штанов в карман халата не переложила. На секунду подгружается, когда едва-едва не набирает Джейса, вместо Саймона. Непроизвольное движение пальца, но Изабель готова признаться, что ее контроль может в любое мгновение рухнуть. Его нет больше, а телефон стоит удалить, чтобы не отсвечивал и не маячил. Не мозолил глаза, напоминая постоянно о том, кто больше никогда не придет. (Пальцем почему-то не удается попасть на чертову корзину, вместо это она всего лишь открывает нужный контакт.) Гудков слишком много, они слух уже раздражают. И ей иррационально хочется послать Саймона куда подальше, разбить телефон и просто приступить к работе. У нее работы столько, что ей некогда слушать эти ебаные «ту-ту-у», они еще и монотонные ужасно. Но когда гудки заканчиваются, когда вместо них она вдруг слышит голос Саймона, то не хочется больше ни кидать телефон, ни крыть того затейливым матом. — Саймон, ты… можешь приехать? У нее не стоят слезы в глазах, и уж точно не для себя она звонит. Просто… просто Изабель начинает по касательной задевать. В нее рикошетит от Клэри, в нее рикошетит от Алека. Она слишком много на себя перетянуть пытается. — Конечно. Да, да, в чем вопрос? У тебя все нормально? Ты звучишь как-то расстроенно. У нее ком в горле. И пока он тараторит, этот ком, кажется, удается все же проглотить. Только он поперек глотки встает, а Изабель говорить чуть тише начинает, чтобы так заметно не было. Брови хмурит, непроизвольно ловит себя на том, что поступает совсем как Алек, когда говорить начинает. — Я… в полном порядке. Ты сможешь посидеть с Клэри, пока я не закончу работу? Саймон, кажется, начинает сбавлять обороты в темпе речи. Но зато теперь нервозность в него в голосе. Изабель непроизвольно чуть улыбается; зря она так с ним, наверное. Он хороший, очень хороший. А у нее мозги набекрень. — С ней все в порядке? Ей стало хуже? Я скоро буду. — Она много плакала. Сегодня нашли тело Джейса, и сам понимаешь. Я доделаю работу в морге и вернусь к ней. Выдох дается легко, даже слишком. А на той стороне Саймон зависает ненадолго. Потом вдруг: — Только не говори, что ты… Ну ты же не будешь. Это было бы странно, если бы они дали эту работу тебе. Ты же там не…? Изабель отрезает коротко: — Она у себя в комнате. Чуть мягче добавляет: — Я скоро. И вешает трубку, хотя прекрасно слышит, что Саймон несколько раз зовет ее по имени, уточняя, что она же не станет, что это может сделать кто-то другой. Рука не дрожит, когда она засовывает телефон в карман белого халата. Халата, который она сегодня испачкает, жутко испачкает, если уж совсем честно. Перчатки на этот раз получается надеть с первого раза. Подходит к нужному холодильнику, за ручку берется. И игнорирует звонящий в кармане телефон. Хорошо, что поставила на вибрацию. Так звук не особо будет раздражать слух. Видимо, она медлит чуть дольше положенного у холодильника, потому что ее окликают. — Изабель, тебе помощь не нужна? И сначала она за ручку дергает, потом оборачивается с самой ослепительной улыбкой, на которую только способна. — Нет, спасибо. Я тут сама справлюсь. — Как знаешь, — бросает ей в ответ Шейн, с которым она уже не первую смену за соседним столом трупы режет. Иронично, они в пределах этого морга друг о друге нихера не знают. — Если желудок выдержит брата резать, то кто я такой, чтобы тебя останавливать. Изабель как-то нервно дергает уголками губ, слышит, как тот на ходу перчатки стягивает, слышит удаляющиеся шаги. И сама рывком стол металлический из холодильника вытягивает. Она справится. Со всем она справится; никто и понятия не имеет о том, какая она сильная. Взгляд бросает на лицо, на то, что раньше лицом было, и чувствует судорогу в желудке. Твою мать. Изабель не понимает, как успевает взять металлическую ванну для органов, но, когда желудок спазмирует, она успевает вовремя вцепиться в ванну, чтобы вырвало не мимо. Три спазма подряд, потом отпускает. Во рту привкус отвратительный, она старается не смотреть на собственную блевотину, которую лучше сразу же смыть. Чтобы не воняло. Чтобы на глаза не попадалось. Тыльной стороной ладони, перчаткой фактически рот вытирает, смазывая помаду. Глаза прикрывает на пару секунд, делает глубокий вдох. Ей бы воздуха свежего, а не формалина, спирта, трупного разложения, вони этой. Хотя холодильник и сделал свое дело, но холодильник — не морозилка. А морозить труп рано. Она взгляд снова переводит на тело, поставив ванну на соседний свободный стол. — Не думала, что так получится, Джейси. За скальпелем тянется, голову ему на бок поворачивает. (Совсем отдаленно понимает, что звучит ненормально, но просто замолчать не может. Ей проще говорить с ним так, как она говорила, когда он был жив. Так не страшно. Так желудок не спазмирует, и ей сдохнуть не хочется самой.) — Тебя ближе к вечеру вскроют. А мне нужно кое-что выяснить прежде, чем ты попадешь к кому-то другому в руки. Ты бы мне доверил свой труп, правда? И скальпелем соскребает край дермы со щеки. Несмотря на разложение, след виден хорошо. Глубокий такой, шириной почти что в палец. Она соскребает, думая, что если скальпелем сейчас порвет себе перчатку, то оно ей на кожу попадет. Тогда пальцы сразу проще отрезать. Либо же доживать свои оставшиеся сколько-там-дней-или-недель, в зависимости от того, как именно среагирует ее организм. — Ты уж извини, Джейси. Я бы сама провела вскрытие, но боюсь, что просто не смогу даже ровно тебя разрезать, не говоря уже о чем-то другом. Что-то мокрое капает прямо на щеку. Изабель голову задирает, на полоток смотрит. Лишь потом понимает, что это не с потолка. Это у нее слезы текут. Еще и губы дрожат. А она срезанную дерму на стекло кладет, скальпель чуть глубже погружает в ткани. И гной выходит. Гной, вонючая жижа, запах прямо в нос. Главное, что у нее будет образец. Изабель повторяет себе это мысленно несколько раз, когда чувствует, что ее снова начинает мутить. Голова ноет от запаха, она кусок ткани кладет на стекло, скальпель в сторону откладывает. Главное, чтобы снова не вырвало. Она успевает вылить собственную блевотину в раковину, совершенно не заботясь о засорах. Отмыть металлическую ванну и даже убрать образец срезанной ткани в один из собственных ящиков. Без этикетки или наклейки. Никто не станет брать то, что никак не подписано. Завтра, она обязательно завтра с этим разберется. В сторону стола направляется быстрым шагом, когда слышит шаги. И уже стол толкает в холодильник обратно, за ручку дверцы берется, когда оборачивается к вошедшему. — Алек, — секунду мешкает, когда понимает, что в паре метров от нее действительно стоит старший брат, сразу же заталкивает стол до конца и закрывает дверь холодильника, — тебе сюда нельзя. Здесь… все стерильно, а ты без халата. И в его сторону делает несколько шагов, перчатки снимая. Только потом замечает, что у него взгляд потерянный. И выглядит он так, будто прямо сейчас понял, где он, а до этого его будто что-то необъяснимое привело сюда. — Из, послушай, — он начинает, а взглядом пытается отыскать что-то. Она знает, что именно. И не позволит ему смотреть. Не после того, как саму ее вывернуло. Перчатки летят в помойку, она его под руку хватает и за собой тянет. — Нет, это ты не слушаешь. Тебе сюда нельзя. Ангел, кто тебя вообще пустил? Понимает, что никого и не было, когда они уже до раздевалки доходят. А он потерянный, апатичный. За ней следует слишком покорно как-то. Изабель лишь запах сигаретного дыма, которым он весь пропитан, улавливает. Халат скидывает в здоровую пластиковую корзину. И когда делает шаг в его сторону, не глядя, то плечом в его грудь влетает. Взгляд его ловит. — Ты как? — У меня такая каша в голове, — он признается тихо. — Не знаю, зачем я сюда пришел. Что я рассчитывал увидеть. Его же нет больше. И Изабель шипит пресловутое «тшш», желание коснуться его щеки подавить все же не получается. Большим пальцем гладит. Улыбнуться не может, сил на это уже не хватает. А он даже не говорит, что у нее помада смазанная, а тушь потекшая. Он этого не видит абсолютно. На выдохе короткое: — Из, его нет больше. — Знаю, милый, — у нее снова этот чертов ком в горле. — Видела. Она в пропасть какую-то летит, когда он снова рот открывает. Потому что чего угодно ждет, но не этого. Потому что на секунду кажется, что у нее все тело слабеет то ли от переутомления, то ли от такого просто признания. А он говорит: — Мне так хочется поцеловать тебя сейчас. Изабель среагировать не успевает; Алек пальцы ее чуть своими сжимает, когда ладонь ее от собственного лица убирает. А потом звонит ее телефон. Из кармана халата, брошенного в корзину. И она матерится, когда лезет туда, когда достает телефон и видит входящий от Саймона. Алек смотрит на то, как она вытаскивает телефон, и выдыхает тяжело. — Только не говори, что у нас новые проблемы. На сегодня хватит уже. Она звонок скидывает и кивает в сторону выхода. — Пойдем. Надеюсь, что ничего не случилось, но… Они не успевают и коридор пройти, когда из-за поворота фактически вылетает Саймон. У него вид взъерошенный, взгляд слишком напряженно-перепуганный. — Ребята, вот вы где. Я не специально. Я просто отвернулся. Вы понимаете, у меня же реакция. Скорость. Она бы не смогла куда-то деться. Я отвернулся, а потом просто — раз, и все. Алек поток речи пытается остановить, непроизвольно руку поднимает. Потому что при таком потоке информации понять что-то невозможно. — Саймон, можно просто по существу? — спрашивает он. — Что случилось? Хотя сам не понимает, почему тот в Институте. Да и что еще могло произойти? Ему бы в себя сначала прийти. Им бы всем в себя прийти. Похоронить Джейса хотя бы. — Клэри пропала, — говорит Саймон, а потом переводит взгляд на Изабель: — Прости. Я не думал, что так выйдет. Я ее везде уже обыскался. Знаю, ты не этого ждала, когда просила за ней присмотреть. — Твою мать, — практически каким-то грудным рыком вырывается у Алека. — Серьезно, Саймон? Вот прямо сейчас? Взглядом с Изабель пересекается. А она лишь как-то жалко губы поджимает и медленно головой мотает отрицательно. Алеку орать хочется, просто орать. Она руку его ловит где-то в районе предплечья. К себе непроизвольно прижимает, на инстинктах каких-то успокоить пытается, параллельно хоть как-то уловить, понять старается все то, что говорит Саймон. И слышит, как Алек выплевывает раздраженно: — Почему эта девчонка просто не могла подождать до завтра хотя бы?