Сукровица

Она знает, что еще слишком рано, когда ее будит пищащий рядом раз за разом телефон; сначала только надеется, что этот звук вот-вот закончится и можно будет дальше спать. Рукой все равно пытается нашарить телефон где-то в кровати. Дурацкая привычка засыпать с ним в руках, потому экран, видимо, и разбитый. Глазам больно смотреть на экран, хотя подсветка самая минимальная. По состоянию организма, по отсутствию света в комнате, наконец проcто по цифрам на экране телефона — слишком рано. Номер не определен. Точнее определен, но в списке контактов его нет; Клэри пытается вспомнить, был ли у кого-то из хотя бы отдаленно знакомых подобный номер. Ничего. В голове пустота, в голове ступор. А еще спать тянет безумно. Можно отложить телефон, можно просто носом уткнуться в подушку и спать дальше. Но любопытство оказывается сильнее желания спать. Определить отправителя получается ровно в тот момент, когда она видит первое сообщение: «Привет, Кларисса». Клэри на кровати подрывается, садится достаточно резко и пальцами по волосам нервно проводит, глазами по строчкам скачет. «Я же говорил, что приду за тобой тогда, когда ты мне будешь нужна». «Это сегодня». «Одна маленькая встреча без оружия и твоих бесполезных друзей». «Называй это переговорами, хотя мне больше по душе — семейное воссоединение». Она за волосы себя тенет у корней практически; только страха нет никакого совершенно. Она его не боится. Уж точно не его. Да и к тому же, если бы он хотел ее убить, то давно бы это сделал. Клэри почему-то не сомневается, что проникнуть в Институт или заслать сюда одного-двух из своих людей вполне реально для Себастьяна. Снова взгляд на часы скашивает, на время отправления сообщения. У нее на ответ минут пять-семь, если она хорошо, если она хоть сколько-нибудь знает собственного брата. Потому что если она просто промолчит и ляжет спать, то пожалеет же об этом. Клэри не думает, когда пальцы набирают: «Диктуй адрес». Клэри не думает, когда вылезает из кровати, поспешно стягивает с себя пижаму, вытаскивает из шкафа первую попавшуюся одежду. Клэри не думает; только радуется, что не осталась ночевать вместе с Джейсом, что он не остался вместе с ней. Потому что тот слишком чутко спит, потому что она бы не смогла выскользнуть из комнаты, в которой еще есть кто-то, и остаться незамеченной. Она может остановить все. Она может просто выяснить, что ему нужно. Просто дать ему то, что он хочет; и остановить это сумасшествие. Просто покончить со всем этим. Мысли в голове как на повторе крутятся в разные стороны, она по привычке уже стило пихает в задний карман джинс. Из комнаты выходит практически бегом, сверяется с адресом, чтобы примерно представить, в какую сторону идти. Заставить себя притормозить и пройти чуть тише мимо комнаты Джейса в одном из пролетов — с трудом, но все же удается. А дальше снова чуть ли не бегом по коридорам, лестницам, спуститься на лифте. И на улицу — под холодный воздух раннего утра, до рассвета еще время есть. Сверяется с адресом и понимает, что это до ужаса смешно просто. Они встречаются в парке, как совершенно нормальная семья. Им бы только собаку крупную на длинном поводке, свежий кофе и заспанные разговоры о проблемах на работе. (Клэри сотни раз представляла, что было бы, если бы она спасла Джонатана; если бы вытащила его и спасла. У них бы и была тогда вот эта обычная жизнь, без войны, без Сумеречного мира, наверное.) Больше нет ничего нормального. Сколько бы ей ни хотелось врать себе, она знает ведь прекрасно, что Себастьян не похож на того Джонатана, о братском плече и поддержке которого хотелось бы мечтать. И мысли только подтверждаются, когда она куртку запахивает плотнее, чтобы прохладный воздух не пролезал под одежду, когда у самого входа в парк видит знакомую фигуру. Почему-то на язык просится слово «субтильную», пока она взгляд на собственные запястья не скашивает и не хмыкает себе под нос. Если кто из них двоих и субтильный, то это она. Она подходит к нему, не оглядываясь вокруг. Напрочь забывает, что это он ей сказал не брать оружие и никого из друзей. Сам же не обещал, что придет один. — Себастьян, — коротко, вместо приветствия. — Доброе утро. И на секунду ей кажется, что она слышит голос собственного отца, голос их отца. Но потом уголок рта Себастьяна ползет в сторону, а за глазами — наверное, настоящими — она не видит ничего, кроме пустоты. Не вглядывается и понимать не хочет, серые они или черные. У Джонатана были бы такие же, как у нее. Ей бы не стоило сейчас думать о том, что могло бы быть. Он ладонью указывает ей вперед в сторону парка. — Пройдемся. Не вопрос, утверждение. Клэри взглядом упрямым его прошивает, а потом делает шаг в сторону парка. Ей даже в голову не приходит, что ее может ждать засада буквально через пару метров. Слишком сильно она вверяет свою жизнь человеку, который ведет жестокую войну и не планирует ее заканчивать. Клэри делает всего несколько шагов, когда он вдруг резко за руку одергивает ее назад. И он слишком близко, она дыхание на щеке чувствует, когда он говорит: — Я же сказал: без оружия. Себастьян из кармана ее джинс вытягивает стило и прищуривается, выпуская ее. Не просто выпуская, чуть отталкивая, отшвыривая от себя. — Это не оружие, — отзывается она, поворачиваясь к нему лицом. — В твоих руках, сестра, — ей противно от звука его голоса, от неуместного акцента на этом слове, — это даже хуже, чем оружие. Она руку протягивает, говорит чуть тише, хотя сердце колотиться начинает так сильно, будто она бежала. Он должен это слышать. Ей почему-то кажется, что даже стоя в паре метров от нее, все слышно. — Верни мне стило. Обещаю, я не буду им пользоваться. — Извини, не верю. Оставлю себе в качестве сувенира. Она наблюдает за тем, как ее стило тонет где-то в кармане его куртки. И верить хочется, что он ее боится, потому продумывать, просчитывает наперед. Клэри останавливает себя вовремя в этих размышлениях, потому что Себастьян снова пропускает ее вперед, потому что они уходят глубже в парк, а нигде и следов его людей невидно. Клэри верит. Совершает, наверное, этим ошибку, но все же верит. И разрывает молчание первая, поворачивает голову в его сторону. — О чем ты хотел поговорить? Сомневаюсь, что хотел просто узнать, как у меня дела. — Почему же. Мы все же семья. И звучит это так холодно, так неприветлививо. Он просто права свои на нее заявляет, не больше. — Мы не семья, — одергивает его Клэри и останавливается, руки под грудью складывает, к себе прижимая. — Ты сам все решил. Испортил все тоже ты. У него смешок короткий, губы изгибаются в ломаную линию, а глаза совсем не меняются. Он весь не живой будто, лишь пародия на живого. Издевка и обманка. И дело не во внешности, дело в самой его сути. Суть — гнилая, ненастоящая, пропитанная насквозь демонической кровью. Только испортил все не он; испортил все отец. Когда он еще был в утробе матери, а Клэри даже на клеточном уровне не существовала. Вот тогда все и началось. — И все же мы могли бы ей быть, если бы не ты, Кларисса. Ее полное имя звучит шипением; а взгляд все такой же прямо-холодный, без лишних эмоций. Будто бы вообще без эмоций. У манекенов в магазинах одежды и то эмоций в глазах больше. — Чего ты хочешь, Джонатан? Он морщится от этого имени. Он не хочет быть тем, кем назвала его мать. Тем, кого она якобы оплакивала; он помнит мать, которая его пристелить пыталась. Он помнит суку, а не мать. — Договор, — отвечает коротко. Клэри выгибает бровь, а он смотрит внимательно за выржением ее лица. Настолько внимательно, что от этого не по себе становится. — Какой договор? — Самый простой и примитивный. Ты идешь со мной, а я оставляю в покое твоих друзей. — А как же весь Сумеречный мир? Как же война, которую ты развязал? — она буквально на крик переходит, руки в кулаки сжимает. — Ты чудовище, ясно тебе? — Давай без патетики, — он отмахивается от нее лениво. — Если это твое условие, то я его тоже обдумаю. — Ты убийца, почему я должна верить тебе? Кто мне даст гарантию того, что ты не тронешь никого из моих друзей? Кто мне даст гарантию, что завтра ты не начнешь очередной захват Института или не устроишь массовые бойни? И поначалу она думает, что ей кажется. Просто кажется, что у него на губах появляется улыбка. Только эта улыбка становится шире, будто мерзкой гусеницей расползается по его лицу, а потом Себастьян вдруг начинает смеяться. Совершенно искренне и ненаигранно. — Ты хочешь, — говорит он, — чтобы я дал тебе гарантии? Пауза. Тишина, слишком отчетливая между ними. — Хочешь или нет? — Хочу, — все же соглашается Клэри. Себастьян делает шаг в ее сторону, всего шаг, но уже от этого она начинает чувствовать себя неуютно, будто по спине ползет что-то склизское. — Иммунитет твоим друзьям и всему херовому Сумеречному миру, правильно? — Себастьян переспрашивает, Себастьян словно наслаждается тем, что просто перефразирует ее слова. Клэри тупо кивает, не произнося ни слова. Он хмыкает. — А взамен ты пойдешь со мной. И останешься со мной. Навсегда. Обещаю, я буду относиться к тебе крайне уважительно. Пока ты не попытаешься бежать или организовать собственный побег с чьей-либо помощью. Клэри нервно сглатывает. — Идет? Она думает меньше минуты, пожалуй. Не просит себе сутки на размышления, не выдвигает никаких требований. Лишь видит слепо, что может спасти их всех. Ценой собственной свободы, но может. Это такие мелочи, такие пустяки. Когда-то давно она уже жила с ним под одной крышей в Венеции; а теперь можно остановить все разом. — Я согласна. Он протягивает ей руку, и она только тупо моргает и спрашивает: — Сейчас? — А когда же еще? — у него в каждом звуке издевательская насмешка, но Клэри об этом не думает. Она может их спасти. Может спасти всех разом, это намного важнее. Дает ему собственную ладонь, не думая. Себастьян тянет ее с асфальтированной дорожки куда-то в сторону, прямо по траве, ноги идут сами, она даже не особо отдает себе в этом отчет. Ноги идут сами, а она шагает за ним в сторону деревьев, куда-то в сторону кустарников. И когда за очередным кустарником видит открытый портал, то совершенно не удивляется. Он оборачивается к ней только перед этим самым порталом. — Уверена, что сможешь соблюсти все условия, Кларисса? — и снова в голове разносятся интонации отца, чем-то даже похожий тембр голоса. Она кивает, смотрит на портал, потом переводит взгляд на него и кивает. — Уверена. Но ты прекратишь все военные действия, ты не тронешь моих друзей. Не тронешь Джейса. Клэри почему-то только сейчас вспоминает Джейса, только сейчас она думает о том, что у нее телефон с собой, она должна с ним попрощаться. Просто попрощаться. Себастьян говорит: — Джейс, — и у него на лице появляется тень отвращения, он добавляет: — Ну конечно. И следующее, что отпечатывается в ее памяти — то, как он затягивает ее в портал. После портала немного мутит, но это ощущение уже достаточно привычное. Если можно привыкнуть к тому, что голову ведет, а желудок едва ли не выворачивается; но она вполне устойчиво стоит на ногах и не качается. Рука выскальзывает из его руки, и пока она пытается понять, где именно они находятся, Себастьян просто уходит. В открытую дверь и дальше по коридору. Помощение похоже на прихожую, а судя по запаху здесь все зассали коты (либо же запах стоит в носу еще из-за портала, разобрать трудно). Клэри медлит секунды четыре, а потом быстрым шагом, все так же оборачиваясь, будто бы надеясь увидеть что-то другое, кидается за Себастьяном. Помимо прихожей с тем мерзким запахом удается обнаружить кухню, три спальни и — вероятно — ванную. И бесконечное множество дверей дальше. А он буквально появляется за ее спиной, когда она делает не больше шага в кухню. — Мы останемся здесь, — говорит. Она оборачивается, смотрит на его выражение лица и не хочет находить там какие-либо признаки превосходства. Он не выше ее, он просто ничтожен — она себе зачем-то повторяет это. И останавливает себя сразу же — был бы ничтожен, не развязал бы войну. Был бы ничтожен не стал бы ее шантажировать; и уж точно не стал бы менять ее жизнь на сотни других жизней. — Надолго? Он брови вскидывает, но показное удивление ему удается плохо. — Тебя это не должно больше волновать. Теперь ты пойдешь за мной везде, куда я скажу. Должно звучать как приговор. Звучит как нечто обыденное. Когнитивный диссонанс. Она взгляд на пол скашивает, пытается просто обдумать эти слова. И пока обдумывает, он делает меньше шага в ее сторону, пальцами поднимает челюсть и сухо целует в щеку. — Нас с тобой ждет интересная жизнь, — обещанием из его рта, Клэри снова взгляд на него переводит и видит улыбающийся рот и совершенно неживые спокойные глаза. То самое, что в нем всегда идет в резонанс. То самое, что в нем всегда если не пугает, то точно настораживает. — Ты обещал не трогать моих друзей. И весь Сумеречный мир, она подает голос, когда он выпускает ее челюсть из пальцев. — Я держу свои обещания, Кларисса. А ты должна держать свои. Тогда всем будет хорошо и спокойно. Ей почему-то только не хорошо и не спокойно. Ей почему-то инстинктивно хочется бежать, вообще неважно куда, лишь бы бежать. Инстинкты буквально вопят, что она совершает ошибку, оставаясь спокойной и достаточно равномерно разговаривая с ним. — Можно я побуду одна? — вместо вызова, вместо провокации и раздражения выходит практически просьба. (Она ломаться не хочет, она становиться другой не хочет.) — Чай сделаю, — добавляет спустя пару секунд, когда никакой реакции не получает. И эта фраза звучит совсем уже жалко как-то, если задуматься. Себастьян выдерживает еще одну паузу и потом кивает, оставляя ее одну в помещении. Клэри кажется, что она не дышит, пока он не выходит. Замечает только, что когда берет в руки чайник, то пальцы подрагивают. Наливает воду, ставит чайник. И пока он кипит, пока он просто кипит, на нее шквал мыслей и эмоций вываливается. Она словно начинает только сейчас видеть все последствия своего решения. Но только сейчас понимает, что навсегда отказалась от своей свободы. Не слушающимися руками лезет в карманы, телефон ищет. Ей нужно просто написать Джейсу. Ей нужно просто сказать ему хотя бы пару слов. Он поймет. Он все поймет. Где чертов телефон? Телефона нет. Чайник кипит. Клэри задыхается слезами. Несколько дней уходит впустую; тупо проходят мимо, пока она убеждает себя, что все хорошо, что все правильно. Все будут в безопасности, а что с ней будет — не важно. Она в любом случае нужна ему живой, даже не овощем. А это, вроде как, хорошо. Это вроде как хорошо, а когда она смотрит из окна, ей кажется, что на стекло с другой стороны просто приклеены фотообои, как в ситкомах. И когда она открывает окно, чтобы просто пустить воздух, то и воздух кажется каким-то ненастоящим, спертым. Не таким. Телефона предсказуемо нигде нет. Она мысленно просит Джейса не делать групостей (сама понимает, что, если бы однажды он вот так исчез, она бы весь мир перерыла); и начинает искать стило. Свое, Себастьяна. Просто стило. А дальше она разберется. Ей всего-то нужно сказать ему, что с ней все хорошо. Что она жива и сделала это ради них всех. Перерывает все ящики, которые только находит. Перерывает все, что может перерыть. Результата никакого. Себастьян пропадает несколько дней; а когда возвращается, ломает комод где-то там в прихожей. И только теперь Клэри хоть примерно представляет, где находится выход. Только теперь, когда доходит до источника звука и видит торчащие куски дерева во все стороны, видит кровоточащую руку, небольшую лужу уже на полу. Искореженное гневом лицо брата видит. И первая — самоубийственная мысль — попросить собственный телефон в обмен на обработанные раны. Следом за ней — осознание полного равнодушия по отношению к нему и его боли. — Что случилось? — у нее голос даже не дрожит. Он взглядом в нее впивается резко и смешки с хрипами вырываются. — Нахер пошла отсюда. Клэри замечает, что руку он неосознанно к себе ближе прижимает. И ей просто интересно, есть ли в плоти занозы. Хорошие такие куски дерева, впившиеся в кожу и под кожу, окрашенные багровой кровью, проносящие боль, если ими пошевелить, если рукой пошевелить. Ей бы хотелось, чтобы там были занозы. — Себастьян, я… — Я сказал, — он рычит на нее, а интонации кажутся не вполне человеческими. — Пошла нахрен отсюда. Она разворачивается и уходит скорее демонстративно, чем потому что и правда хочет уходить. Мысли о том, что это была идеальная возможность забрать у него стило, приходят уже намного позже. Возможно, это была единственная возможность. Сидя на кухне напротив кипящего чайника — кажется, она большую часть своего времени теперь так проводит; а у нее в комнате стопками лежат новые скетчбуки, альбомы, папки с бумагой, грифели, пастель, карандаши и ручки, — Клэри дает себе обещание быть осторожнее. Быть осторожнее и придумать, как бы связаться с Джейсом. Пускай и односторонне. Ей просто необходимо это сделать. От вечного чая уже язык вяжет во рту. Себастьян больше никуда не уходит. И Клэри не знает, хорошо это или нет. Он никуда не уходит, а она балансирует на грани между попытками избегать его в этих бесконечных комнатах и все же столкнуться с ним лицом к лицу. Ей нужно его стило. Ее он вряд ли носит с собой, зато свое… Ей нужно просто его вытащить, а там хватит и пары минут. А для этого нужно, как минимум, оказаться с ним в одной комнате. Что-то подсказывает, что он не оставит его на кухне, когда пойдет спать. Ближе к вечеру удается собрать собственную волю, какие-либо силы (она и вспоминает не сразу, что почти ничего не ела эти дни) и пойти искать его по всем комнатам, попадающимся на пути. После четвертой открытой двери идея кажется откровенно провальной. После седьмой хочется вернуться в свою комнату, забраться под одеяло прямо в одежде и спрятаться в собственные мысли. Мысли забрать у нее он точно не сможет. Да она и не отдаст. Она находит его в одной из гостиных. С выключенным светом, с одним лишь горящим камином перед диваном. Со стаканом чего-то, переливающегося в отголосках бликов пламени. И с замотанной в толстый слой бинтов рукой. Мысли о занозах не покидают. Ей бы хотелось, чтобы те рвали ему плоть. Причиняли боль каждую секунду. Мелкую-мелкую, незначительную по ощущениям. А потом бы протолкнулись под кожу, попали в кровеносную систему. Так, что их не вытащить уже. Так, что они вечно там — и больно, и мешают крови перемещаться по телу. Так, что их не вырвать, а они нарывают, гной вытекает, если нажать на плоть, если только… — Не подкрадывайся ко мне со спины. И голос у него уже намного спокойнее, чем был утром. Не приветливый — как будто он вообще таким может быть, — но холодно-сносный. С таким вполне можно разговаривать. — Рука не болит? — спрашивает она, все же заходя в комнату, дверь до конца за собой все же не закрывая. Она не планирует бежать от него; но если вдруг станет, то было бы неплохо не терять пару секунд, открывая дверь. Вроде как-то так говорила Изабель на тренировках. Оставлять себе незначительные зазоры времени, которые могут спасти жизнь в рукопашном, когда нет оружия, а противник сильнее тебя. Джейс говорил: бей первой, если нет вариантов. Наверное, сегодня все же стоило поесть. Себастьян взгляд на нее скашивает, место рядом с собой на диване не предлагает. Только делает глоток — бурбон? виски? коньяк? — и с короткой усмешкой выдыхает: — Это не боль. Ты никогда настоящей боли не испытывала, да, Кларисса? У нее снова мурашки по спине. У нее всегда чьи-то когтистые склизкие лапы ползут по спине, когда она слышит собственное полное имя и свистяще-шипящие звуки из его рта. И ощущает слизь на спине, и поделать с этим ничего не может как будто бы. — Не знаю, — произносит она и усаживается на пол, на ковер, чуть в стороне от него. — Расскажи мне. Он смотрит на нее пристально, она взглядом вперед утыкается, четко на пламя в камине. Треск дерева слышит, надеется сама не треснуть и не выдать себя с головой. А на подкорке долбит только одно слово. Стило. Вместо того, что она ждет, он говорит: — Тебе понравились краски? Те самые, которые она не открывала. Те самые, которые она откроет, только если начнет совсем терять рассудок. У него голос вкрадчивый, она краем глаза видит, как он стакан в руках крутит. Голову в его сторону поворачивает и даже заставляет себя улыбнуться. — Пока нет. Люблю, когда они свежие и в упаковке. Это ведь так редко бывает. Ей встать надо. Нутро орет и подсказывает, что ей надо встать и подойти к нему. Она старается взглядом не бегать по его фигуре, пытаясь прикинуть, где именно может находиться стило. На нем джемпер, куртки нет. Остаются только карманы штанов. Передние и задние. И вряд ли он потрясет перед ней стило и уберет обратно, чтобы она знала, где именно оно лежит. Клэри материт и себя, и собственный план. Все летит к черту. А потом ощущение такое, будто пол начинает трястись. — Землетрясение? — Скорее меры безопасности, — его как будто и не касается то, что квартира ходуном начинает ходить. — Твой дражайший Джейс слишком активно тебя ищет. Лицо ее выдает. Клэри до конца этого не понимает, но лицо выдает ее с головой. Достаточно просто упомянуть его имя, и она пропала. Себастьян криво улыбается. — Не переживай, Кларисса. Ты теперь моя, ему все равно тебя не найти. И в голосе столько издевки, столько самодовольства. Он прекрасно понимает, что она переживает совершенно по другому поводу. Совершенно не связанному с тем, что она хочет остаться здесь с ним. Не хочет. И выражение ее лица выдает ее полностью. У него выражение лица не меняется, все та же кривая ухмылка с губ не сходит. Ей отчего-то кажется, что спиртное совсем не жжет ему глотку. И о занозах снова думает. Приходится потратить несколько минут, чтобы собрать себя в кучу. Приходится напомнить себе, что ей нужно просто сказать Джейсу, чтобы остановился. Чтобы не искал ее. И что-то изнутри: вот почему Себастьян такой злой. У него из рук хотят забрать игрушку. Отчего-то она легко и просто осознает то, что она игрушка. Что же еще? Квартира перестает двигаться, толчки, похожие на движение плит, прекращаются. Все движение прекращается, а она пялится на ковер, себе и ему под ноги. Избавиться от мыслей о том, что Джейс ее ищет, никак не получается. Они назойливыми мухами в голове, жужжат и не замолкают. Никак не успокаиваются. Требует еще почти минута, чтобы она все же смогла на него посмотреть, банально взглядами с ним столкнуться. И понять, что может спокойно на него смотреть. Просто сконцентрироваться и спокойно смотреть. Это не так критично, вполне реально. Надо просто подальше засунуть мысли о Джейсе, которые слишком явно маячут. — Давай я посмотрю твою рану? Он молчит, смотрит прямо. Кивает чуть позже, едва заметно. Клэри поднимается с пола, любым неловким движением боится себя выдать. На диван рядом с ним опускается. Он стакан на лакированный столик ставит с глухим стуком; хорошо, что она не дергается. Хорошо, что не дергается, потому что все грозит к чертям полететь. Бинты на его руке начинает медленно разматывать. И на руку, на самую рану давит намеренно. Себастьян шипит, Клэри ладонью проскальзывает в карман его штанов, когда он хватает ее за запястье и выворачивает его резко. До слепящей боли, до срывающегося крика, до выступающих слез перед глазами. — Пусти-пусти-пусти… — Что это ты делаешь, Кларисса? Через застилающие обзор слезы она видит только злость, почти полностью черные глаза. Он давит на руку сильнее, она снова вскрикивает. И думает о том, сломал или нет. Сломал или нет. Или сейчас сломает. — Ты думаешь, что умнее меня, сука? Шипение. Снова шипение. У нее слезы перед глазами. Боль из тупой снова в острую. — Ты думаешь, что я поверю, что ты вдруг обо мне заботишься? — Пусти, пожалуйста, Джонатан. — Никогда, — он трясет ее за запястье, больной рукой сжимает ее челюсть и прямо в лицо шипит, — никогда не называй меня так. А потом отшвыривает от себя. Она боком, локтем бьется об пол, сразу же за собственное запястье цепляется. Только потом волосы в сторону убирает и смотрит на него снизу вверх. — Мы заключили сделку, — говорит он. И звучит снова холодно; люди не могут так быстро успокаиваться. — Ты теперь моя. Попробуешь еще что-то такое выкинуть — я проучу тебя раз и на всю оставшуюся жизнь. А твоя жизнь теперь моя. Она смотрит на него четко. Не отводя взгляд и не моргая. Внутри кипит ненависть, на лице кипит ненависть. Запястье вроде бы цело. Ответить ему нечего. Клэри лишь наблюдает за тем, как он берет графин, пустой практически уже стакан и уходит. Уходит вместе со стило. Уходит вместе с ее возможностью хоть как-то сказать Джейсу, что она больше никогда не вернется и не нужно ее искать. Следующие дни проходят ровно так же, как и предыдущие. Надежда на то, что у нее получится с ним связаться, гаснет все сильнее. Не тлеет практически, лишь дым в глаза удушающий пускает; дым, от которого глазам больно, от которого они слезятся. Она не привыкает. Старается не привыкать. Привыкает. Смиряется с мыслью, что, кажется, не сможет никак связаться с Джейсом. Смиряется с мыслью, что он сам не догадается остановиться. И дальше — она не знает, что дальше. Только в одно утро просыпается от удушья. Видит лицо Себастьяна напротив, чувствует его сжимающуюся ладонь на горле. Он ее с кровати стаскивает за горло, пока она ногтями скребет его руку, пытаясь вдохнуть, просто вдохнуть. — Ты доигралась, Кларисса. Она до крови его руку расцарапывает. Бесполезно. Легкие начинает скручивать. Не терять сознание. Просто не терять сознание. Он нависает над ней, воздуха от этого словно еще меньше. — Я хотел по-хорошему, — говорит он. И она хрипит, когда он сильнее сдавливает горло. — Но теперь будет по-плохому. Скажем спасибо твоему парню, да? У нее в голове колотит: Джейс. У нее под ногтями кожа брата забивается, она руку его дерет, от себя оторвать пытаясь. У нее в легких воздуха не хватает. Она губами двигает беззвучно, то ли что-то сказать пытаясь, то ли просто поймать воздух. — Скажем ему спасибо. И через вакуум словно доносится: — Он здесь, Кларисса. Через здоровую стену из воздуха: — Твой жалкий Джейс. Так далеко, что она едва разбирает звуки: — И во всем, что будет дальше, виноват не я, а он. А потом она разжимает хватку на его руке и теряет сознание.