***
Хозяев ему представить пытаются, он с ними, кажется, даже выпивает. Абсолютно непонятно: то ли они друг другу братья, то ли друзья, то ли ебари. Слава говорит потом, что из этого ничего остальному не мешает, и долго с охреневшего Гены угарает. Алкоголя слишком много и Фарафонов тут же понимает, отчего одноклассник так редко появляется в школе. Повезло тому, что бабка на короткой ноге с директором. Бухой Карелин вообще любит попиздеть: и о себе рассказать, и пофилософствовать. Так, например, Гена узнает, что из квартиры его выставил материн новый хахаль, поэтому он с бабкой и живёт.***
— Ты мутный, — признается Слава, вернувшись из другой комнаты. — Меньше надо пить потому что. Зачем ты вообще меня сюда привёл? Гена сам не знает, почему ворчит. Просто в один момент – бом – осознание того, что Карелина минут пятнадцать не было. Это ревность что ли? Откуда бы? Неужели сам не заметил, как привязался? Слава хмурится, отпивает пива, а потом вдруг как-то весь расслабляется, улыбаясь. — Видишь их? — негромко говорит он, указывая направление банкой. Дожидается кивка от Гены, сосредоточившего внимание на парочке в углу, и продолжает: — Они сегодня поебутся. Мысль о том, что это логично, проскакивает у Гены в голове. Он не понимает, почему Слава игнорирует его вопрос. — И они тоже, — небрежно добавляет Карелин, кивая в сторону дивана, сидя на котором выпивали двое парней. Не сразу в голове укладывается. Карелин, обзывающий пидором любого неугодного ему парня, эти диванные чуваки и, опять же, Карелин, спокойно говорящий об этом. — Это я к чему, — взгляд ещё такой покровительственный, как на ребёнка, — похуй, с кем ты спишь и кто спит с тобой. Не только мне, любому адекватному человеку. А эту школьную пиздобратию не слушай. У Гены снова разрыв шаблона о чужой гомофобии. Он настолько ступорится, что организм помнит сейчас только про подышать. Он, честно, в попытках хоть что-то обдумать, но нет. Через минуту отмирает, потому что хочется сидящего напротив поцеловать. Вот с этой его ухмылкой и странным взглядом. И даже не хочется раздумывать о том, что Карелин это из какого-нибудь пьяного снисхождения мелет. В глаза заглядывать страшно. После того, как Слава ночевал у него, Фарафонов не думал, что будет бояться. Но чёрт знает, что сработало в них обоих: увидев отражение собственного желания на чужом лице, Гена быстро, насколько позволяет состояние, поднимается и начинает свой бух-забег с препятствиями через комнату. Мысль о том, что надо валить мечется буквально перед глазами, но парень застывает на месте. Ну валить. А куда? И зачем вообще? Если тогда Слава его оттолкнул, то вряд ли сейчас что-то изменилось. Наверняка тот просто издевается. Он оборачивается и натыкается на Славу, остановившегося в дверях. У того ничего шуточного во взгляде. — Ген, — почему-то, вспоминается Курскеев, который постоянно обращался по имени. Или принцесскал. Жмурится. Это не то, что нужно сейчас вспоминать. Думает, что если и этот сейчас что-то подобное скажет, то точно сбежит. Пусть в ебенях, пусть пьяный. Вместо этого Слава только делает шаг вперёд и снова зовёт по имени. Как собаку опасную. Будто время даёт что-то решить. И Гена, чувствуя, как уши алеют, сдаётся, когда между ними один карелинский шаг. Он опускает голову, утыкаясь в чужое плечо, даже ниже: разница в росте, все-таки. Странное чувство – просто стоять, когда обнимают. Славиной руки по позвоночнику достаточно для успокоения. Да и дышится проще, если подстраиваться под чужой ритм, улавливаемый ухом. В голове плывет и он уверен, что секунду назад был куда трезвее. Когда хлопает комнатная дверь, вздрагивают оба. Фарафонов собирается отстраниться, но сделать этого не дают. — Все лучшее гостям, — тягуче произносит вышедший парень. Не обращать на него внимания не удается. Гена поворачивается внутри тёплого кольца рук. — Спасибо, Вань, — голос у Славы тихий и необычно мягкий. Именованный Ваней перехватывает двухлитрушку вырвиглазного цвета и пожимает плечами. Фарафонову он кажется, почему-то трезвее любого в этой квартире, а этот его жест неебически мудр. Мол, трахнитесь уже, а потом будете в чувствах разбираться. Он даже почти слышит, как вырвиглазный Ваня это говорит. Нет, это же бутылка у него такая. Место действия неуловимо меняется, и вот он уже по другую сторону двери, между прохладной стеной и Карелиным, которого практически не видно, потому что глаза не привыкли к темноте. Получается, что между стеной и пустотой. Удобной такой, поддерживающей на ослабших ногах. Гена от подобных мыслей хочет заржать. Даже улыбка появляется, но ровно до того момента, как дыхание, под которое так старательно подстраивался в коридоре, не ощущается на губах. И непонятно как можно не верить собственной темноте-пустоте, когда так хочется.