***
На открытом пространстве моста было еще холоднее, ветер резвился здесь во всю мощь, толкал людей в спины, раздавал оплеухи, путал, сбивал с ног, тащил то к ограждению моста, то к дороге. От реки привычно тянуло тиной и застоявшейся грязью. - Мне не дают покоя размышления о судьбах, Себастьян, - снова заговорил Джим, но на этот раз ему приходилось говорить громко, почти кричать, чтобы ветер не заглушал его слов. Эхо разбивалось на осколки о камень моста и сыпалось вниз в темную воду вместе со снежной крупой. - Только погляди, как иронично все складывается. Вот только что мы были с тобой в том баре. Баре, чью судьбу определили только мы с тобой. Только задумайся, на секунду: не узнай я о нем, или называйся он по-другому, или, не знаю, сложились бы иначе звезды, и у меня было бы дурацкое настроение, и не купи я его, он бы до сих пор стоял там, сверкающий и прокуренный, целый и невредимый, а Диттер все так же разбавлял свое пойло водой из-под крана и дымил сигарами, что ему не по карману. Но явились мы и определили судьбу не только старика, но сотен и сотен людей, что попали или могли бы попасть в этот бар. - Джим, это просто случайность. - Только идиоты думают, что миром правит случайность, - мгновенно обозлился Джеймс. - Тот пожар - не случайность, моя империя - не случайность. Ты, Себастьян - совсем-совсем не случайность. Погляди на себя, кем ты стал. Наемником. Глупой винтовкой. - Я всегда был наемником. - Ложь! Ты был военным, тем, кто вел за собой людей, был моей правой рукой, моей силой, тем, кто помогал мне вершить судьбы этого чертового мира. Ты не убивал просто так, ты знал цель, ты знал, что каждая конкретная смерть повлечет за собой, мог видеть в своих руках клубок, сеть, связанных между собой судеб, быть тем, кто толкнет первую плашку домино в бесконечной цепной реакции. Ты никогда не был наемником. А теперь? Кто ты теперь, Себастьян? Простой убийца. Один из армии безликих безмозглых идиотов! Тот, кто знает лишь имя и время, которому не важно, убил он наркодельца, проститутку или домохозяйку. Я так разочарован тобой, Себастьян! Так разочарован... - С чего ты решил, - Себастьян почувствовал, как медленно и неудержимо в нем начал закипать гнев, - с чего ты вообще решил, что мне нужно что-то большее? Твои судьбы мира и прочая хрень? - Потому что ты слишком умен, - Джеймс уже завелся и кричал, переполненный злобой, - слишком умен, чтобы быть марионеткой. Разве не это ты пытался раз за разом мне доказать, Себастьян? Что ты стоишь того, чтобы посвящать тебя в планы, и я посвящал! Ты был частью моих дел. Был частью меня! - Да неужели? Моран шагнул к Джиму, сжимая кулаки, но тот и не шелохнулся, только вскинул голову, напряженный, натянутый, как струна, что готова вот-вот лопнуть. - Почему же я не был частью этого идиотского плана с крышей, а, гений? Почему из всех, вообще всех твоих чертовых планов, я не знал того единственного, что переворачивал мою жизнь с ног на голову? Говоришь, я стал безмозглой винтовкой? А благодаря кому это случилось? Тебе напомнить, кто пустил себе пулю в глотку, чтобы покрасоваться не пойми перед кем? Кто из нас наплевал на все: на меня, на сеть, планы? Кто оставил меня одного, погребенного под твоей чертовой империей? Или ты ждал, что я буду лелеять ее в память о тебе? Черта-с два, я не ты, я не собирался ввязываться в это дерьмо ни на минуту. Так что иди ты к черту со своими рассуждениями, Мориарти. Иди к черту. - Только что оттуда, Себастьян, - расхохотался Джим. Моран бессильно отвернулся, не желая его видеть, хотя холодный хохот толкал его в спину с той же злой силой, что и ветер. Силясь успокоить клокочущую внутри ярость, Себастьян судорожно выхватывал взглядами окружающую его реальность, силясь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, и он нашел. Биг Бен. Старина Большой Бен, вечный символ смертности, символ утекающего сквозь пальцы времени. И он стоял. Секундная стрелка застыла, не добравшись до двенадцати, а сам Бен так и замер на без десяти полночь. Моран сморгнул пелену, что нашла на глаза от колкого ветра, и всмотрелся внимательнее. Величайшие часы мира стояли, словно прикроватный будильник старушки, которому забыли сменить батарейки. - Джим, - поинтересовался Моран спокойно, - почему Биг Бен стоит? - Потому что я так хочу, - отозвался тот все еще злобно. - Он мне до чертиков надоел. Пойдет, когда я пожелаю. Он помолчал и добавил несколько сочувственно: - До сих пор так и не понял, Себастьян? Моран не ответил. Он понял все, понял уже давно, на самом деле. Еще в ту минуту, когда очнулся в морге, а может, и еще раньше, когда только увидел знакомый силуэт в своей комнате. Просто отчаянно не хотел признавать правду. Себастьян был крайне прагматичным человеком. Он не верил в жизнь после смерти, в духов и в вернувшихся с того света. И сказочки Диккенса ему никогда не нравились. Зато Моран верил в горячечные галлюцинации и бред при заражении крови. Он понимал, что Джим мертв, мертв давно, что тело его истлело в могиле, рассыпалось прахом, что где-то там, под старой святой землей кладбища, его белый череп обнажился, злобно оскалившись. А он, Себастьян, в бреду горячки, а может и предсмертном, лишь спорит сам с собой, спорит до хрипоты и колотья в сердце, спорит потому что самому Мориарти он уже никогда не сможет сказать это в лицо. Потому что никогда, вообще никогда не увидит больше человека, вокруг которого столько лет крутилась его жизнь, человека, который стал его жизнью. И вся накопившаяся за эти годы боль, вся горечь, тщательно сдерживаемая где-то внутри невыносимым усилием воли, внезапно хлынула, как кровь из рваной раны. Во рту стало горько, как от желчи, а перед глазами снова заплясали яркие белые пятна, обратив реальный мир в старые засвеченные фотографии. Солдаты, возвращаясь из пекла, часто превращаются в душевных калек, терзаемых в видениях, снах, мыслях, отголосками войны. У Морана было и такое, но он никогда не смог бы предположить, что найдется сила, что сможет потягаться с призраками поля боя. Ею стал Джим Мориарти. - Знаешь, Себастьян, - снова раздался отстраненный голос Джима где-то совсем рядом, но из-за плывушего взгляда, Моран никак не мог сфокусироваться на нем, - мне очень нравится теория множественных вселенных. Она означает, что где-то в бесконечности, в миллионах и миллионах миров мы с тобой раз за разом сталкиваемся, тем или иным образом. Наши черти зовут друг друга, и мы приходим, приходим, для того чтобы менять все эти бесконечные миры, умирать и снова рождаться с единственно важной целью - найти друг друга. И я могу вышибить себе мозги, а ты - выжечь дочерна свои легкие, но результат всегда будет один - очередная наша встреча. Себастьяну бы хотелось в это верить. Очень хотелось, но это было всего лишь сладкой ложью. Он верил лишь в единственную жизнь, что начиналась с крика и заканчивалась безмерным одиночеством, но перед тем, как Биг Бен перед глазами Морана накренился, рассыпаясь в темноту, он поверил еще в кое-что. В то, что в его затылок властно вжалась чужая холодная жесткая ладонь, а потом его мотнуло вперед, столкнуло с чьими-то губами. И все пропало.Строфа вторая
12 декабря 2016 г. в 11:55
Моран с трудом открыл глаза.
Виски ломило нещадно, будто накануне его черепной коробкой забивали гвозди, не иначе. Видимо, неплохой вечерок выдался, раз сегодня он в таком состоянии. По крайней мере он помнил свое имя, что не могло не радовать, но вот холод, пробирающий до костей, Морану категорически не нравился. Как на том свете.
Проморгавшись, Себастьян обнаружил себя в практически пустой комнате, если не считать металлического во всю стену шкафа и потолочной лампы. Глаза никак не хотели привыкать к ее режущему свету, отчего каждый раз моргая, он выхватывал помещение резкими вспышками. Следующее открытие заключалось в том, что сидел он прямо на кафельном полу у стены, выложенной все той же невыразительной грязно-бежевой плиткой. Откинув голову и прикрыв глаза, Моран несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, собирая воедино крохотные картинки мозаики: шкаф, плитку, холод, странный запах, боль в затылке. И, что самое главное, ощущение мерзкого де-жавю, предательски ворочающегося внутри. Определенно, он видел это место. Он здесь уже бывал.
Догадка всколыхнула сознание одним точным щелчком, заставляя ледяную волну прокатиться от конечностей вверх. Распахнув глаза, перебив ровный вдох, Моран попытался встать, цепляясь за стылую липкую плитку и перебарывая накрывающий, как тошнота, ужас.
Он был в морге. Именно в этом морге несколько лет назад он забирал вещи Джеймса: пальто, разряженный телефон, пачку медовых леденцов и Беретту, которую один из работников морга вытаскивал из уже застывшей, в буквальном смысле мертвой хватки Мориарти.
Мысли роились в голове, причиняя физическую боль. Он был в Иерусалиме в канун Рождества, выполнял работу - один случайно подвернувшийся заказ, когда к нему в номер пришел...
- Джим? - хрипло позвал Себастьян, морально готовый к тому, что сейчас, как в каком-нибудь третьесортном ужастике, медленно откроется одна из дверок и с омерзительным звуком выкатится тележка со знакомым на ней телом. Когда ничего не произошло, он, пожалуй, даже удивился.
- Джим, ты здесь? - на всякий случай повторил Моран, оглядываясь. Ответом ему послужила тишина. Брошенные где-то на периферии сознания, остатки здравого смысла отозвались гадостным ощущением собственного беспросветного идиотизма.
Себастьян обшарил карманы, обнаружил разряженный в ноль телефон и такой же разряженный пистолет. Наручные часы стояли, показывая без десяти полночь, и никак не отреагировали ни на энергичные встряхивания, ни на настойчивые постукивания по стеклу.
Моран едва удержался от желания расколотить их об стену.
Все тот же навязчивый голос в голове подсказывал ему, что будь он героем придурочного хоррора, он бы полез в шкаф к покойникам искать подсказку, а может быть и труп Джеймса. Себастьян порадовался тому, что для этого всего он не достаточно съехал с катушек, и медленно двинулся вдоль стены к выходу из покойницкой - голова все еще раскалывалась и кружилась.
Выбравшись в полутемный тихий коридор, Моран попытался сориентироваться, вспомнить дорогу, по которой он вышел тогда, несколько лет назад, но память напрочь отказывалась давать подсказки. Себастьяну пришлось двигаться наугад. Он прошел по коридору, толкнулся в одну дверь, другую, и вдруг выпал в коридор отделения скорой помощи, полной крика, гомона и причитаний.
Медсестры и врачи в белых халатах сновали туда-сюда, не обращая на него никакого внимания; вдоль стен сидели люди с разбитыми лицами, головами и перебинтованными конечностями, где-то вопил ребенок на одной истошной ноте.
То и дело сталкиваясь с идущими навстречу людьми, Себастьян выбрался на улицу. Холод, почище того, что стоял в морге, мгновенно сковал его, но дело было не столько в декабрьском морозе и ветре. Он узнал это место. На самом деле, он узнал его сразу же, еще в той кафельной комнате, хоть и не признавал, надеялся на какое-нибудь идиотское совпадение. Но последняя надежда испустила дух, словно в нее выстрелили в упор, когда Моран увидел подсвеченную надпись "Больница святого Варфоломея".
Сомнений не оставалось - каким-то образом он оказался в Лондоне.
С неба сыпалась мелкая противная ледяная крупа, таявшая на коже и собиравшаяся на воротнике. Моран вздрогнул - на нем была все та же легкая куртка, которую он взял с собой в Иерусалим, и она совершенно не подходила для зимнего Лондона. Но у холода были и свои плюсы - мороз очистил голову, и даже боль притупилась, стала не такой важной.
У Себастьяна начал выстраиваться простой план, включавший в себя два простых пункта: поймать такси и добраться до дома.
Он уже собрался сделать шаг в сторону дороги, когда за его спиной раздался тягучий голос:
- Тебе не кажется это забавным, Моран?
Фирменная джимова манера издеваться над тональностью и гласными.
- Все эти люди целый год ждали Рождества для того, чтобы оказаться здесь. Полумертвыми или даже не "полу". Думаешь, все они вели себя плохо?
- Какого дьявола? - прохрипел Себастьян, резко оглядываясь, инстинктивно потянувшись к пистолету. Пожалуй, будь тот заряжен, он бы разом выпустил в Мориарти всю обойму, хотя бы просто ради морального удовлетворения, как в мишень в тире.
Джим, ровно такой же, как в Иерусалиме, участливо протягивал Морану его собственное теплое пальто.
- Приоденься, - посоветовал Джим усмехнувшись. - Еще не хватало, чтобы ты загнулся от пневмонии.
Сам он был в своем любимом пальто, в том самом, в котором он поднялся на крышу Бартса к Холмсу. Чистеньком таком, на воротнике ни капли крови.
Забирая собственное у Мориарти, Себастьян дотронулся до его руки, ледяной и бледной.
- Ты так и не собираешься отвечать на мои вопросы? - холодно поинтересовался он, продолжая разговор, начатый в иерусалимском баре.
Джим пожал плечами:
- Кто знает. Пойдем, пройдемся, Моран. Может быть, ты спросишь что-то действительно интересное.
- Что у нас сегодня в меню? – поинтересовался Себастьян, двинувшись вдоль проезжей части, застегивая пуговицы до горла.
- Нынешнее Рождество, - равнодушно отозвался Джим, оглядываясь. - Вон такси стоит, живее, сейчас набегут толпы желающих.
- А что, сверхъестественные перемещения больше не финансируются? - хмыкнул Себастьян, скривив губы. - И личный автомобиль призракам не полагается?
- Будешь много умничать, пойдешь пешком, - пригрозил Мориарти. - Или переместишься туда, откуда только что вышел, но уже в их симпатичный шкафчик. Между прочим, там ужасно, Моран. Тесно, холодно, пахнет железом и мертвечиной.
Себастьян пропустил подробности мимо ушей. Он смотрел в окно, стараясь чтобы Джим не попадал в его область зрения, даже на периферию. Он до отвращения, до зубовного скрежета не желал видеть чертовы темные глаза, высокий лоб и кривую ухмылку.
- Знаешь, а я соскучился по Лондону, - тем временем продолжал Мориарти, словно Моран горел желанием его слушать. - Всю жизнь ненавидел этот город, а тут, поглядите-ка, соскучился.
Об этом Себастьян знал не понаслышке. Это было какое-то неудержимое, маниакальное чувство, охватывавшее Джеймса с головой, со всеми потрохами, навязчивое, как застрявшая в голове мелодия. На памяти самого Себастьяна Джима клинило так только на трех вещах: Лондоне, младшем-Холмсе и нем самом - Себастьяне. Без всех троих он не мог существовать и при этом ненавидел всей своей натурой. Это было самое большое чувство, на которое только был способен Мориарти, и дорогого стоило.
- А что, детектива тоже преследует твой неупокоенный дух? - полюбопытствовал Себастьян. - Он, в отличие от некоторых, вернулся в полном здравии. Поговаривают, правда, решил сторчаться на какой-то помойке. Взять напоследок от жизни побольше дерьма.
- Следишь за судьбой Холмса? - удивился Джим.
- Я слежу за всеми слухами, - пожал плечами Себастьян, нашаривая в кармане пальто забытую пачку сигарет.
Они снова замолчали. Такси везло их неведомо куда, но согревшемся Морану было, пожалуй, плевать - хоть бы и к самому дьяволу. В аду хотя бы тепло, в отличие от города.
Джеймс молчал и навязчиво изучал его, таращился жадным взглядом, словно поедал глазами каждый сантиметр кожи.
- Чего тебе? - не выдержал наконец Себастьян столь назойливого внимания к собственной персоне.
- Ты изменился, - ответил Джим, по-птичьи склонив голову. - Постарел, поправился фунта на четыре, да еще и это, - он скользнул пальцами по виску, намекая на новое приобретение Морана - короткий белесый шрам, который он умудрился получить в одной паршивой переделке.
- Не могу сказать о тебе того же, - Моран сам понимал, насколько глухо и безрадостно прозвучал его голос.
Такси, наконец, остановилось. Моран потянулся было к бумажнику, но Джим нетерпеливо сжал его повыше локтя, заставляя выбраться. Стоило хлопнуть дверце машины, как та сорвалась с места и скрылась за ближайшим поворотом.
Себастьян огляделся и мгновенно узнал их местоположение.
- Вестминстер, Джим? Серьезно? - устало закатил он глаза. Тот лишь хмыкнул, направляясь к мосту.
Моран последовал за ним.
- Ты все еще неправильный призрак Рождества, Джим, - упрекнул он прямую напряженную спину. - Разве ты не должен предостерегать меня от ошибок прошлого, наставлять на верный путь и все такое прочее?
- Чтобы наставить тебя на верный путь, потребуется несколько грамм свинца в твой упрямый лоб, - Моран готов был поклясться, что слышал улыбку в этом голосе, и снова неожиданно и без предупреждения его затопила тоска.
Словно ничего не было, какой-то долгий и дурацкий сон закончился, а сейчас все снова стало правильно - стремительно удаляющийся от него, отчаянно раздражающий Мориарти и он сам, каждую третью минуту подумывавший его застрелить.
Не смотря на всю тяжесть характера Джима, Себастьяну было с ним легко. Только с Джеймсом можно было перебрасываться колкостями и тяжелыми предметами, угрожать расправой, получать такие же угрозы обратно и знать, что эти угрозы - не пустые слова. Жить с осознанием, что сжимаешь в объятиях собственную смерть, что тонкая белая рука, мягко перебирающая твои волосы, в следующие же минуты может воткнуть осколок стекла тебе в глаз и медленно провернуть по часовой стрелке. Жить с ощущением собственной силы и смертности одновременно. Жить, а не перебиваться пустыми днями.