Зэн

Ночь пробиралась между огромных колонн, и, в пронизанной фонарным светом туманной дымке, пришедшей с озера, метались крупные бражники. Иногда они подбирались так близко к фонарю, что по стене, куда падал луч света, проскальзывали страшные искажённые тени. Тогда она вздрагивала и подтягивала колени ближе к груди, испуганно опускала лицо, словно пытаясь спрятаться сама в себя, обречённо понимая, что не найдёт так защиты. Страх не стал привычным. Пусть она пробыла здесь уже три дня, четвёртая ночь пугала её не меньше первой, страх выполз из темноты, подобрался близко, выглядывал из-за каждого камня. Храм, некогда величественный и полный жизни, должно быть, теперь разрушался. Камни разламывались корнями деревьев, сквозь кладку прорастала трава, местами стены обрушились, и в темноте груды бесформенных каменных блоков казались ей чудовищами, затаившимися, только чтобы кинуться, когда она меньше всего этого ожидает. Ожидание подобного изматывало и утомляло. Она знала, что скоро за ней всё-таки придут, только в этом не будет ничего от спасения. Впрочем, страх по ночам так душил её, что смерть виделась лучшим выходом. Храм разрушался, но фонари в нём зажигались сами собой. Магический ветер проносился над камнями и стволами деревьев, которые пробили их насквозь, и наступала ночь. Когда фонари зажглись впервые, она даже порадовалась свету, теперь же они почти стали врагами. Мягкое свечение привлекало бражников, и она отчаянно ненавидела их, потому что тени от мечущегося роя и гудение крыльев говорили, что весь мир желает ей зла. …Кроме тьмы, бражников и пустого тела старого храма её пугало ещё кое-что. В памяти зияла пустота. Не было даже уверенности, что память должна быть чем-то наполнена. Жила ли она где-то ещё? Видела ли что-то другое? Была ли она одна всегда или на самом деле случилось нечто ужасное, что заставило забыть? Обращаться к подобным мыслям очень не хотелось, в них таилось больше опасных чудовищ, чем в тенях, но она всё же иногда не могла ничего с собой поделать. Тень бражника накрывала стену, она опускала голову, и вопросы возникали сами собой. Хотелось есть, но она не знала, что здесь может быть съедобным. Днём она пила воду — прямо из озера, лакая, как если бы была маленьким зверьком. С другой стороны, она не находила в себе уверенности, что является кем-то другим. Когда мимо пробежала мышь, она вздрогнула и сжалась ещё сильнее. Даже такой маленький комочек меха, который был во много раз меньше её самой, пугал так, что начинали дрожать пальцы. Чтобы избавиться от ужаса, она смотрела на собственные грязные ладони, точно силилась прочесть письмена, начертанные на них. Чёрные буквы, больше похожие на узоры, казались чужими, хотя она удивлялась этому ощущению. Раз буквы были на её ладонях, значит, совершенно точно они были частью её самой. Как могли они оказаться чужими? Противоречия тоже пугали, и она бы металась, крича, но на звук должны были прийти те, от кого она пряталась среди колонны, камней и стремящихся к небу деревьев. Она пряталась, и это, пожалуй, было единственным, что она знала точно. Ближе к рассвету фонарный свет становился бледнее, и она укладывалась на плиты каменного пола, приникая щекой, точно холодный камень мог дать ей уверенности. Сон не приходил, но в эти краткие мгновения она почти задрёмывала, и ей чудилось, что стоит открыть глаза и вернётся память. А вместе с ней и что-то ещё, очень важное. Ощущение улетучивалось, когда фонари окончательно гасли, она оставалась один на один с сумерками, утихал шорох крыльев. Внутри вскипали слёзы, рвались с тихими рыданиями прочь, и отчаяние, то, что сильнее страха, опутывало её и душило. Смерть перестала казаться опасной. Она была другом, который мог бы увести прочь. Другом, который не спешил прийти. *** Воздух был пронизан туманом и по-особенному сладок. Зэн замер в шаге от Морона, а прямо перед ними высилось переплетение камней и корней. Колоннами поднимались вверх огромные деревья, а среди их стволов точно также устремлялись к небу каменные колонны. «Мы нашли его», — ликовал Зэн, точно так решились все вопросы сразу. Морон осторожно переступил с места на место, повёл головой, а затем юркнул в тёмную щель. Зэн метнулся следом, не желая отставать. Они пробирались по тёмному и узкому ходу, в котором пыль и паутина переплетались так густо, что от сладости воздуха ничего не осталось, а затем камни словно выплюнули их на свободу — на большую площадку, где меж старых плит пробивалась трава. Поодаль, среди зарослей кустарника, усыпанного алыми и розовыми бутонами, возвышался алтарь. Камень его был исцарапан временем, словно искрошен, и всё же становилось ясно, что он пролежит здесь ещё века — незыблемое свидетельство силы этого места. Зэну хотелось сказать, объяснить, спросить, но лисицей он только мотнул хвостом и прижал уши. Среди запахов утра ему почудился какой-то знакомый. И Морон прочёл его мысли, чуть опустил голову, позволяя идти первым. Сначала Зэн обежал площадку, выискивая, где именно скрывается источник едва уловимого аромата. Его манила темнота между камней и колонн, сумрак и клочья тумана. Преисполненный внезапной уверенности, он помчался в самую тьму. Запах бросился ему в нос, напитал его, переполнил… Зэн замер, не выйдя из тени на едва освещённое место. На каменных плитах лежала Райеннан. Обнажённая и исхудавшая, она была исчерчена письменами. Чёрные узловатые буквы точно выступали из кожи, расходились в стороны, бежали по плечам, огибали поясницу, выплетались на запястьях. Морон встал рядом, и тогда Райен дёрнулась и приподнялась на локтях. Совсем ещё ребёнок, она смотрела на них тёмными глазами, в которых зрачок затмил радужку. Пересохшие губы тоже покрывали мелкие письмена. Зэн сдержал рычание. Он чувствовал страх, страх сестры, и понимал, что не должен показать своего гнева. Снова покориться ярости будет ошибкой, это всегда ошибка. Зэн усвоил урок, а потому замер, врос когтями в каменные плиты. А Морон, будто совершенно не обращая внимания на страх Райен, вышел вперёд. Каждый его шаг заставлял Райен сжиматься, но она не прятала лица, продолжала смотреть, и Зэн понял — она ждёт смерти и хочет видеть её глаза. Она считает — сейчас зверь принесёт ей облегчение. Морон казался огромным, больше чем когда-либо. Зэн словно впервые оценивал его тяжёлую поступь, перекатывающиеся под шкурой мышцы. Морон приблизился к Райен, и она откинула голову, открывая шею. Покоряясь. Всё в её движениях говорило о жажде наконец-то прекратить страдания. Росомаха коснулся носом её ключицы. На мгновение Зэн испугался, что Морон не выдержит соблазна, вопьётся, разорвёт горло, выпьет, наполняя себя силой, которой Райен пока не могла управлять. Что он примет приглашение, согласится с просьбой стать избавителем… Но вместо того росомаха сделал неуловимое движение, и Райен оказалась на его спине. Ошеломлённая, она инстинктивно схватилась за шерсть, прижалась, и тогда Морон сорвался с места, унося её прочь. Зэн рванулся за ними, поражаясь тому, что действительно поверил — Морон может убить из-за глотка силы. Они успели добежать до озера, за которым Храм отступал и шумел только лес. Каменная площадка подступала к воде, обращаясь в уходившие в воду ступени. Морон не успел перепрыгнуть с последней плиты на пружинистую лесную почву. Раздавшийся крик пронизал пространство, заметался эхом, заставил и Морона, и Зэна сжаться, прижимая уши к голове. Райен выгнулась дугой и кричала, невидящим взглядом уставившись в небо в обрамлении крон. Зэн услышал боль, безысходность и отчаяние. Морон же остановился и бережно уложил Райен на землю, а сам устроился рядом, согревая. Плача, Райен прижалась к нему, зарылась в мех лицом. Не понимая, Зэн подошёл ближе. Письмена на коже Райен дымились, буквы дрожали и плыли. Чем бы это ни было на самом деле, но Зэн осознал только одно — Храм не пожелал отпустить свою добычу. *** Зверь не пожелал причинить ей зла, но попытка уйти с ним принесла только боль. Она кричала, запрокинув голову, рыдала, уже не волнуясь о том, что кто-то придёт за ней. Не вырваться. Не вырваться! Она была словно опутана незримыми верёвками, которые впились в кожу, удушая, едва она попыталась сбежать. Кожу жгло, а буквы — теперь уже точно стало ясно, что они действительно чужие — кусались и жалились. Когда усталость заглушила рыдания, она крепче вжалась в мех. Тепло зверя успокаивало, кажется, она могла бы заснуть, впервые за всё это время. А может, за всю её жизнь, ведь она не знала, не родилась ли в Храме, не соткалась ли из тумана — страдающая, несчастная, испуганная. Сон подобрался внезапно, как раз когда солнечный свет рассыпал блики по озёрной глади, вычертил пятна на каменных плитах последней площадки, с которой они так и не сумели уйти.