Последний раз

Тихо…Мелодия тишины. Аккорды спокойствия. Витают, служа немым фоном, преградой, за которой толпятся многочисленные вопросы. Бьются холодным сиянием звезд, приглушённым в тонах подступающего утра. Сплетение. Двое…сидя на полу, облокотившись на диван. Начало и конец. Переплетение пальцев: твоих и его — образующее союз жизни и смерти. Единение плоти и причудливых изгибов эфемерности. Молчание…Сейчас вы далеко. Глядите на краски ночного купола, что растворяет подступающее утро. Пока что едва-едва. Дышите. Один вдох — за две жизни. Выдох – за две смерти. За пониманием, за восприятием. В том мире, где были, где остались. Откуда уже не вернётесь. Уже не те, уже не так. Переводишь взгляд на него. Тоска. От осознания надвигающегося. Больше не будет. Тоска. Поселилась в нём, подарила свой венец, пронизанный болезненно-холодным свечением, слабым. Изменила, отняла. Дала понять. Не хочется. Ничего. Лишь бы миг длился дольше. Разорвать цепь времени. Уничтожить все часы мира. Смерть…Ты согласен даже на неё. Тебя уже не пугает физическая боль. Та, что звучит в тебе, не замолкая. С момента его прихода, с момента вашего воссоединения, не запланированного в ежедневнике вселенной. Ты согласен. Пусть. Забирает тебя с собой. Так ты сможешь искупить вину перед ним. Согласен. На всё. А он — уже нет. Нет…Не сможет, вопреки собственному характеру. Примирение, прощение. Вошли внутривенно. Побыть…Вместе…Остались считанные часы. Глупые слова. Спрятались в закоулках сознания, в дебрях воспоминаний. В который раз открываешь рот, впустую. Голос – он предал. Измотан, так же, как и ты, вы оба. Твой тяжелый вздох… -Почему? – Громко. В повисшем вакууме. Его голос звучит так неестественно громко. – Почему? — Не отрывает взор от неба, словно читая по многочисленным оттенкам чернильного и синего цветов. -Почему? – Эхо, отзвук. На это время ты его эхо, тень несуществующего человека. Он для тебя всё…был всем. Поздно. Ты понял это слишком поздно. -Тогда зачем ты так со мной поступил? — Если бы он умел плакать, ты бы тотчас увидел его слезы. Горькие. Как бы много он за это отдал. – Если это из-за сделки… -Нет. – Поспешно. Пресекаешь дальнейшую речь. Ты не сможешь выслушать то, что он скажет дальше. – Не из-за неё. – Эта сделка – лучшее, что было в твоей жизни. Жизнь. Пусто. Без него. Так пусто. -Тогда зачем? — Ловишь его взгляд на себе. Ржавчина…Она растворилась в бархате его глаз. Лишь бесконечно карий. Только Юта. Рядом с тобой твой Юта. -Зачем… — Пытаешься воззвать к своей памяти, к тому, каким ты был. Пытаешься вспомнить причины-следствия. И правда? Зачем? Так жестоко и грубо, так низко. Ведь можно же было найти другой способ, другой путь. Не столь жестокий и зверский. Можно было…подцепить девчонку, дешёвую подстилку на время, перевестись в другую школу. А что же ты? Ты выбрал скорость…всегда выбирал её. Так твоя репутация была восстановлена мгновенно. Без ущерба для здоровья. Чудовищная ошибка, продиктованная твоей многослойной натурой. Натурой, где каждый последующий слой был сволочнее предыдущего. Ошибка прописалась в символах вашего пути. Уменьшительно-ласкательное от слова “предательство”. Не ищи утешения. Не пытайся спрятаться за самообман. Срок годности напущенного тобой неведения давно истёк. Посмотри. Протоплазма. Вместо твоего любимого. Измятое письмо. Вместо чувств, что бились ритмом в венах. Руины, созданные тобой? Оно того стоило? Так. Поступить с ним так, а не иначе. Тебе нынешнему уже не найти оправданий своим действиям, своим поступкам. Всё, что казалось верным, изжило себя. Непоколебимость твоих суждений обернулась трухой, не имеющей веса. -Я боялся. – Признаёшь. Наконец-то ты признаёшь собственную слабость, малодушие. И почему-то становится легче. – Я боялся…сначала того, что ты растреплешь о моём хобби. О том, что любимчик учителей, лучший по показателям — тот самый Судзуки Акира на самом деле увлекается такой сопливой хренью, как фотография. – Видишь его истинное непонимание. Он не понимает. Ещё бы. – Не смотри на меня так. Да, я трус. Я боялся сначала своего хобби, а потом и наших отношений, их огласки. – Твоя исповедь, порядком запоздавшая. — Я…Я был так счастлив. С тобой мне можно было быть собой. Так хорошо, так тепло. Рядом с тобой было так… Мне казалось, что вот оно ещё немного – и я смогу. Я всё смогу. А потом пошли слухи – и я сорвался. За такое могли и… -Да что они могли тебе сделать?! Причём здесь твоё хобби? Причём?! Я не понимаю! – Взывающие к тебе глаза, само его естество. Ответы. Ему они жизненно необходимы. Ты понимаешь это? Жизненно. Ответь. Будь честным, хотя бы сейчас. -Юта… — Аккуратно высвобождаешь работоспособную руку из ореола его руки, дымкой окутавшей твою. Подушечками пальцев невесомо чертишь путь ото лба к подбородку, переходишь на левую скулу. Передаётся. Легкий морозец по эпидермису. – Ты всегда жил там, в своих мирах. Не в этой действительности. Обычный с виду, а внутри столько… — Улыбаешься. Неуместно. Но по-другому не можешь, воссоздавая забытое. Хочется помнить лишь хорошее. Только так бывает лишь в сказках. -Ты перешел в нашу школу в средних классах. За своими книгами ты и не заметил, у нас была чёткая система деления, неофициальная. Я говорю про своеобразные касты, группировки. Что? Удивлён? – Убираешь руку с его скулы, продолжая свой рассказ, уставившись в избитый стеллаж. -У каждой группировки была своя территория, которую она контролировала. Учителя ничего не могли с этим поделать. Поэтому просто игнорировали происходящее. Им так было проще. Если ты спросишь: “Как давно?” — то я не знаю. Суть в том, что система отлажена и проста: ученики – стадо и никакого самовыражения, за исключением скудного количества школьных кружков. – Твоя исповедь — задержав в лёгких кислород, кожей ощущаешь пристальное наблюдение за тобой. -Быть такого не может. – Всё ещё колеблется. Такое поймёт не каждый, в такое поверит не каждый. Счастливцы. -Может. Всё просто, как дважды два. Помнишь парня по имени Оониси Рока? – Всё так же сверлишь взглядом шкаф, ища невиданный цвет. Цвет прошедшего. -Постой, Он же перевёлся. А как он… -Связан с этим? – Наклоняешь голову на левый бок, становясь ближе к нему, к его странному холоду, вывернутому наизнанку теплу. – Ты думаешь, он перевёлся по своей воле? Хотя нет, по своей. Правда, после того, как его нашли избитым в мусорных контейнерах. – Молчит. Так странно. Узнавать всю подноготную школьной жизни только сейчас. Мечтатель. Он летал слишком далеко от земли. -Этим гадам не понравилось то, что у него был дар. Дар от бога. Душа скульптора. Его творения. Не описать словами. Жизнь, заточённая в камне. Ему сулили блестящее будущее. А потом о нём узнали и наши “короли”. – Тлетворно. Внутри. Становится так тлетворно. – Узнали…и устроили рандеву с помоями, оставив в мусоросборниках побитого, с травмированными руками. Их вину доказать не смогли. А руки Оониси полностью так и не восстановились. Эти уроды остались безнаказанными. С чего бы? Ну, подумаешь, что каждый четвертый из них сынок, какой-то шишки. Подумаешь, контроль! — Сжимающийся ком в районе сердца. Потуги лёгких. — Подумаешь, меня контролировали! И что с того, что я прожил годы под их каблуком?! – Нагибаешься к самым коленям. Слезы. Ты исчерпал их лимит. Теперь лишь сухие корчи дыхания, губ, лица. От боли, двухгранной, входящей в тебя, снимая последний слой. — И я испугался…Сбежал. Ты полюбил падаль, Юта. Ошибся в выборе. – Всё то же положение. -Я полюбил Судзуки Акиру. Редкую сволочь. – Резануло. Заслужил. – Полюбил…И, похоже, всё ещё люблю. – Знакомая колыбель тумана. Обнимает. — Знаешь, тогда. Когда ты меня сбил. Я видел твоё лицо. Узнал тебя… Мне так хотелось накричать на тебя, избить до потери пульса, провернуть с тобой всё то, что ты сотворил со мной. А тело с разумом не слушались. Я так хотел, так сильно хотел. Все мои мысли тогда были о тебе. – Отголосок улыбки. – Зациклило от того, что ты был рядом. Настолько, что сам не понял, когда перестал дышать. Наверное, это была быстрая смерть. – Слушаешь, боясь прервать его, ловя малейшие изменения в тембре голоса. -А знаешь, что самое удивительное? – Покой квартиры в ответ. – Самое удивительное то, что я был безумно счастлив. Доли секунды. От того, что видел на твоём лице страх за меня. Мне так не хватало этого. Я был счастлив. Я придурок, да? – Разгибаешься, без резких движений, снова окунаясь в карий. – А потом пришла ярость. Ты не узнал меня. Я взбесился. Неимоверно, дико, до глубины души. Захотелось взять тебя и протащить по раскалённым углям. Это желание поглотило меня, а дальше я лишь помню, как оказался у тебя. Всё, о чём я мог думать тогда :“Хочу забрать его с собой. Пусть знает…” -Не узнал. Прости. Ты изменился, очень. – Как баран, повторяешь одно и то же. Что ещё остаётся? -Аки, замолчи. Твоё “прости” никому не поможет. Ни мне, ни моим родителям. – Опомниться. Тогда, в участке. Это же были его родители. Вот и познакомились… — Ты так и не познакомил меня с ними. – Разбавленный красный, неброский рыжий. Они медленно крадутся по небу. Поедают оттенки ночи. -Да. “Всего лишь сделка. Он со мной, пока она длится” — так я твердил тогда себе. Временно. А что потом — неизвестно. Бросишь и уйдёшь. Нет смысла…Так и случилось. Бросил и ушёл, а предварительно унизил перед всеми. – Он говорит тебе это без затаенной злобы. Начистоту, без излишков человеческой натуры. Время против вас. Сейчас не до этого. -Тогда я пытался вести себя, как ни в чём не бывало. Думал — смогу. Терпеть, когда очередная гнида шлёпала по попе или предлагала отсосать прямо в школьном туалете. – Внемлешь. Теперь уже его исповедь. Произнести вслух. Нужно. Вам обоим. Иначе недосказанность погубит морально. – Думал. Но не смог. Оказалось выше моих сил – и я перевёлся. – Конец его истории…вашей.