My obsession

Хёкджэ за всю свою жизнь видел великое множество смертей – от меча на поли боя или в лазарете, от старости, болезни, яда или несчастного случая, и его уже мало затрагивали подобные вещи, но все его существо буквально корчилось от отвращения, стоило ему только лишь услышать одно это слово – «казнь», что уж говорить о созерцании этого невыносимо «приятного» зрелища. Да, некоторые преступники заслуживали самой суровой меры наказания и не заслуживали подаренной им Богом жизни, но зачем из этого делать шоу на потеху людской жестокости – Хёкджэ до сих пор не мог понять этого. Особенно когда казнили столь изощренно. Особенно когда ТАК поступали с теми, кто был невиновен. Их было четверо. И, несмотря на то, что на их головы были надеты черные мешки, Хёкджэ узнал каждого из них. Ведь он знал их всех. Лично. Один из них был ему как младший брат. Двое – почти самые лучшие и преданные друзья. Еще один – старый друг семьи и отца, бережный покровитель и наставник. Четверо, пожалуй, самых лучших, самых умных и самых преданных королю людей во всем Аароне теперь стояли измученные, истерзанные и избитые до полусмерти на эшафоте под громкое улюлюканье толпы неблагодарной черни, даже не представляющей, СКОЛЬКО добра эти люди сделали лично для них, но когда это тупое стадо недолюдей, которым нужны лишь хлеб и зрелища, волновали подобные мелочи? Едва-едва сдерживая гримасу неподдельной брезгливости и ярости, Хёкджэ наблюдал за тем, как палачи в ожидании короля и его свиты неторопливо, под одобрительные крики толпы заканчивают последние приготовления, добавляя в заранее сложенные кострища сухие ветки и поливая их зажигательной жидкостью, чтобы те могли вспыхнуть сразу, буквально от одной искры, не заставляя венценосных особ слишком долго ждать предсмертных мук и воплей их несчастных ни в чем не повинных врагов. Но как Его Величество будет смотреть на казнь собственного сына?.. Пока это было выше понимания Хёкджэ. Как можно убить свое дитя, пусть даже оно и предало тебя? Нет, он решительно не понимал этого, как и многих поступков Его Величества в последнее время. – Еще ничего не началось, а меня уже тошнит, – едва слышно прошептала бледная как смерть сидящая рядом с Хёкджэ и отчаянно вцепившаяся в его руку Эмили, на чьем присутствии на казни настоял сам Хёкджэ, ведь его близкие и невеста в том числе – первые, кому суждено стать жертвами в их негласной войне с маркизом Кимом. И поскольку кроме нее и Саын с Сонмином у герцога Ли больше не было ни одного более-менее близкого родственника, то… новые цели маркиза были очевидны уже сейчас, и Хёкджэ был готов сделать все, чтобы обезопасить их от нападок этого рыжего шакала. И в первую очередь, разумеется, им следовало позаботиться о собственной репутации и о постоянном выказывании своей безоговорочной лояльности Его Величеству, чем они сейчас и занимались, став одними из немногих из их круга, кто решился приехать на эту вопиюще несправедливую казнь. Хёкджэ бросил тревожный взгляд на сидящих двумя рядами ниже на специально поставленной для аристократии трибуне Сонмина и Саын, которые как всегда безупречно держали себя в руках, но мужчина прекрасно знал, скольких сил стоит его сестренке это безразличное выражение лица. Если бы он только мог защитить их от всех и сразу, но… единственным человеком, которому Хёкджэ действительно мог помочь сейчас, была Эмили, ведь ему просто нужно было разорвать их помолвку – и… все? Но он не сомневался в том, что получит отказ на свое предложение, да и разрывать помолвку сейчас, после стольких лет, было бы невозможным неуважением и с легкостью бы загубило ее и без того не самую безупречную репутацию. Да и семейство Эмили… Хёкджэ ни за что бы не вернул девушку в руки этих извергов, поэтому все, что им оставалось, – сидеть здесь и делать вид, что они изо всех сил поддерживают это смертоубийство ни в чем не повинных людей. Приобняв девушку за плечи, Хёкджэ еще раз окинул взглядом стоящих на помосте людей, в которых не только летели не самые цензурные окрики из толпы, но и тухлые яйца, овощи не первой свежести, огрызки и хлебные корки – и в этой стране что-то говорят о голоде? Впрочем, ропот толпы и все это безобразие тут же прекратилось, стоило только народу услышать переливчатые звуки горна вдалеке, предупреждающие всех присутствующих о приближении королевской процессии, которая, словно в насмешку печальной цели их сборища, выглядела, как всегда, слишком вычурно, помпезно, весело, шумно и ярко. Хёкджэ, с трудом подавляя недовольную гримасу, наблюдал за тем, как до невозможности довольный и перешучивающийся о чем-то своем с маркизом Кимом король при помощи личного камердинера спускается с лошади и шествует на свое место, позволяя этому рыжему счастливо скалящемуся шакалу занять место подле себя, место, на котором сидел Генри и на котором сейчас восседала эти лицемерная, разряженная в кислотно-розовый сюртук и белоснежные бриджи сволочь. Если бы это только видела покойная королева, то ее хватил бы удар, но… Ее Величество скончалась от чахотки, несмотря на все усилия лекарей, четыре года назад, и с тех пор Его Величество, души не чаявший в своей супруге, изменился слишком сильно. Казнить своего родного сына… Хёкджэ до сих пор не мог понять причин, которые могли бы заставить мужчину благородных кровей пасть так низко. Хотя… их король никогда не отличался выдающими способностями противостоять чужому влиянию, и если раньше его щитом от всего мира была Ее Величество, то сейчас… Кажется, сейчас это место занял маркиз Ким. Хёкджэ наградил рыжего шакала еще одним полным скрытого недовольства взглядом и с беспокойством посмотрел на одетое во все черное наследного принца, выглядящего мрачной черной кляксой на фоне пестрого разнообразия костюмов королевской свиты. Этот далеко не изящно выраженный внутренний протест не слишком понравился герцогу, и он сделал себе мысленную зарубку позже высказать свое недовольство Его Высочеству, однако все мысли Хёкджэ по этому поводу быстро улетучились из головы, стоило ему только увидеть, что Его Величество поднимается с места, чтобы под довольный гул толпы зачитать смертный приговор для своих ближайших четырех советников, которых в этот самый момент палачи уже приматывали к столбам, чтобы начать самую жестокую за последнее десятилетие казнь по одному знаку Его Величества. Ни последнего желания, ни последнего слова, ни покаяния. Лишь сухие строки самого лживого и несправедливого приговора из всех, что Хёкджэ когда-либо слышал в своей жизни, один едва заметный знак палачам – и буквально спустя пару секунд после того, как голос Его Величества стих, воцарившуюся на площади тишину нарушил треск весело разгорающегося огня, быстро наполнившего воздух на площади запахом горящего дерева и… обугливающейся плоти. Герцог Ли совершенно равнодушно смотрел на то, как хорошо разгоревшийся огонь перекидывается с дерева на пропитанную зажигательной жидкостью одежду, а затем на живую плоть «государственных изменников», которые, вопреки всем ожидания разочарованной толпы, не то что не порадовали их воплями боли и ужаса и мольбами о собственном спасении, но не издали ни единого вскрика, принимая свою участь с молчаливой покорностью, которая произвела куда больший эффект, чем громогласные заверения в собственной невинности и слезы ужаса, которые так часто видели на этих помостах. Хёкджэ с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как исчезают довольные выражения с лиц короля и маркиза Кима, до которых медленно, но верно начала доходить истинная суть того, что они умудрились сейчас наделать: собственными руками создали мучеников, о трагической участи которых сейчас задумаются даже те, кто совершенно искренне считал Внутренний Совет виновным в государственной измене. Просто идеальный расклад и до невозможности мудрый последний поступок мудрых людей, который очень поможет им в будущем, но даже это не уменьшало болезненной тяжести, обрушившейся на сердце Хёкджэ, которую лишь усугубили тихие всхлипы Эмили, по чьим щекам, вопреки воле самой девушки, градом котились горькие слезы. Тяжело вздохнув, Хёкджэ обнял невесту, позволяя тихо плачущей девушке уткнуться в свою грудь, чтобы скрыть обычно несвойственный ей наплыв эмоций от посторонних людей, в том числе от маркиза Кима, который пристально наблюдал за герцогом Ли и его невестой и, увидев слезы девушки, не сдержался от саркастичной усмешки и, разумеется, от того, чтобы не привлечь внимание Его Величества к этому факту, вот только король, чей затуманенный сладкими речами разум наконец-то начал проясняться, едва ли обратил внимание на это, потрясенно пытаясь осмыслить весь ужас содеянного им, пока Хёкджэ встревоженным взглядом выискивал в толпе своего камердинера, который уже давно должен был разобраться с порученным ему делом и вернуться сюда, на эту площадь, вот только… где-то задерживался. Причем непростительно. Хёкджэ даже не пытался думать о том, что их план мог провалиться, что Чонсу пойман и что он вот-вот может занять освободившееся на эшафоте место, ведь этого просто не могло быть. Их план был идеален и продуман до последней мелочи, и… у него просто не было ни единого шанса на провал. И материализовавшийся перед глазами господина Чонсу, который, вежливо поклонившись герцогу, едва слышным шепотом передал ему послание о том, что с их драгоценным гостем все в порядке, поспешил увести к уже подготовленной карете пребывающую не в самом лучшем состоянии герцогиню Валлийскую, у которой в их весьма и весьма изящном плане была своя, совершенно особенная роль, пока сам Хёкджэ отправился отдать дань уважения Его Величеству и Его Высочеству, принявших его поклон с небывалым добродушием и теплом, что было особенно удивительно для Его Величества, весьма и весьма охладевшего в своем отношении к герцогу в последние месяцы. И, судя по выражению лица, такое привествие не слишком порадовало маркиза Кима, до которого, очевидно, наконец-то начало доходить, сколь непростительную ошибку он совершил и что это подстроенное предательство и казнь были слишком уж очевидной фальсификацией, в которую было сложно поверить даже королю с его затуманенным сладкими речами маркиза разумом, впрочем, кажется, последний молчаливый жест чести его советников помог Его Величеству вернуть трезвость рассудка и суждений, но вот… надолго ли? Этого Хёкджэ не знал. Но попытаться вновь приблизиться к нему определенно стоило. – Прошу прощения, Ваше Величество, Ваше Высочество, что герцогиня Валлийская не смогла присоединиться ко мне и поприветствовать вас, но ее состояние здоровья в последние дни… вызывает некоторые опасения, – закинув пробную удочку, Хёкджэ сделал еще один поклон для венценосных особ, думая, что если в Его Величестве осталась хотя бы тень его прежней личности, весьма трепетно и нежно относившейся к Эмили, то он вряд ли удержится от вопроса, и Его Величество, видимо, решил больше сегодня не разочаровывать Хёкджэ. – Что-то случилось с герцогиней, Ваша Светлость? Какой-то серьезный недуг? Вы обращались к лекарю? Возможно, мне стоит прислать к вам нашего дворцового врача? Он весьма сведущ в последних медицинских веяниях и может дать рекомендации куда более глубокие и полезные, чем большинство его столичных коллег… – Его Величество с неподдельным беспокойством посмотрел на Хёкджэ, который, склонив голову в притворном смущении и смирении, пробормотал: – Вряд ли можно назвать это недугом, но да… все больше чем серьезно, Ваше Величество. И… большое спасибо за ваше участие, но думаю, что услуг нашего семейного лекаря будет более чем достаточно… – Так что же произошло с герцогиней, Ваша Светлость? Не заставляйте меня терзаться от волнения, – Его Величество, чуть раздраженный тем, что его, кажется, не хотят посвящать в курс дела, сурово посмотрел на герцога, который, сделав глубокий вдох, все-таки решился на «признание»: – Понимаете, Ваше Величество, дело в том, что, кажется, через семь месяцев я стану отцом… – все так же «смущенно» пробормотал Хёкджэ, не решаясь оторвать взгляда от немного запыленных носков его сапог. – Отцом? Но это же просто чудесные новости, дитя мое! Наконец-то вы порадуете нас наследником! Хоть что-то немного скрасит нашу горечь от этого воистину ужасного дня! – радостно всплеснул руками Его Величество, называя Хёкджэ так, как он не обращался к нему уже много и много месяцев. – Вот только… – мужчина сурово нахмурился. – Ваша свадьба с герцогиней… – Простите, Ваше Величество, вы, видимо, не в курсе, но мы тайно обвенчались с герцогиней еще в начале лета… – еще более смущенно пробормотал Хёкджэ, показывая, насколько ему неловко от всех этих публичных признаний, и насмешливо поглядывая на покрасневшего от раздражения маркиза Кима, который тем не менее не осмеливался вставить даже слова в их с королем беседу. – Ах ты хитрый лис! Решил не тратиться на свадьбу?! Ну ничего, мы обязательно стребуем с тебя все полагающиеся торжества и праздники, не думай, что тебе просто так удастся избавиться от нас, – добродушно хмыкнул Его Величество и сказал то, что изумило не только маркиза Кима, Кюхёна (который слушал весь этот разговор с самым непроницаемым выражением лица, стараясь ничем не выдать своего изумления), но и самого Хёкджэ: – Да уж, дитя моя, давненько мы не общались с тобой, раз я пропустил столько новостей, – тяжело вздохнул мужчина, даже не зная, как он мог выпустить из виду столько воистину радостных событий, погрузившись в пучину проблем, отрытых ему господином Кимом. – Нам определенно следует побеседовать о том, что произошло с тобой и твоей жизнью в последние месяцы… Возможно, сегодня вечером, у меня в кабинете, как обычно? – король вопросительно посмотрел на герцога, казалось бы, не замечая ни ошеломленного выражения лица своего советника, явно не ожидавшего такого поворота событий, ни восторженного удивления самого Хёкджэ, в голове которого уже выстроился очередной план. – Я бы с удовольствием, Ваше Величество, но сегодня вечером я провожаю герцогиню в наше загородное имение. Мы решили, что ей не повредят его уединение, тишина и покой. Но… возможно, завтра? – Хёкджэ с улыбкой посмотрел на Его Величество и, дождавшись заверения в том, что это будет просто чудесно, и пожеланий счастливого пути его пребывающей в положении супруге, едва-едва сдержал торжествующую усмешку: его план в который раз сработал даже лучше, чем он мог того ожидать, и теперь отъезд герцогини засвидетельствован даже самим королем, а значит, никто не сможет даже попытаться обвинить их в чем-то предосудительном. И это было лучше, чем просто идеально. А уж чего стоило выражение лица маркиза Кима, когда тот понял, что его планы прямо здесь и сейчас начинают рушиться, как карточный домик под порывом шквального ветра…