My obsession

– Приятного просмотра, увидимся с вами в антракте. Надеюсь, что сегодняшняя постановка доставит вам удовольствие, – Хёкджэ еще раз с улыбкой поклонился пожилым графу и графине, наконец-то целиком и полностью передавая их в руки Сонмина и Саын, по просьбе Хёкджэ настоявших на том, чтобы дядюшка с тетушкой смотрели оперу из их ложи, иначе… в противном случае они ни за что не простят им такой обиды. И поэтому, после горячих заверений Хёкджэ в том, что он будет ничуть не обижен тем фактом, что граф и графиня Ли не смогут составить ему компанию, они с чистым сердцем и душою согласились присоединиться к племяннику и его супруге, невероятно польщенные столь горячим вниманием к своим персонам. И Хёкджэ абсолютно устраивал такой вариант развития событий, особенно если прибавить к этому, что очарованную принцем и почуявшую новую, куда более выгодную партию и тут же забывшую про своего намечающегося жениха баронессу Чо и ее родителей пригласил к себе в ложу сам Его Высочество (опять же не без участия Хёкджэ, попросившего Кюхёна помочь ему не только с этим, но и еще с одним до невозможности щекотливым дельцем) и им с Донхэ, которому Хёкджэ в категоричной форме не позволил остаться в ложе с родителями, заявив, что смотреть оперу в одиночестве – это нонсенс и что Донхэ просто обязан составить ему компанию, предстояло провести в его личной ложе тет-а-тет целых три часа. А если учесть, что ложа семейства Ли была расположена таким образом, что сидящие в ней люди были надежно скрыты от сторонних взоров, то это, разумеется, открывало определенный простор для мыслей и действий. И Хёкджэ собирался воспользоваться всеми преимуществами их положения. Сегодня. Но чуть позже. Когда у мальчишки не будет шансов к отступлению. А пока мужчина получал удовольствие и от простого наблюдения за своим до безобразия разнервничавшимся компаньоном, который переживал настолько сильно, что едва-едва мог сидеть ровно на своем месте и выглядел так, словно был готов сорваться с него и сбежать куда подальше в любую минуту, стоило только появиться для этого какой-нибудь мало-мальски стоящей причине. – Шампанское или вино? – едва-едва сдерживая смешок, тихонько спросил Хёкджэ у напряженно наблюдающего за надежно скрывающим сцену темно-синим занавесом, так, словно от него сейчас зависела вся его жизнь, мальчишки, заставляя того буквально подпрыгнуть на месте то ли от страха, то ли от неожиданности. – Что-что? – обернувшись, Донхэ испуганно посмотрел на вальяжно рассевшегося на своем месте герцога, который находился непозволительно близко к нему сейчас и буквально лучился таким нескрываемым удовлетворением, что был похож на хищника после очень удачной охоты, только вот кто был его несчастной жертвой? Кажется, Донхэ догадывался, каким должен быть ответ на этот вопрос, однако отвечать на него сейчас ему решительно не хотелось. И почему в театре все сиденья расположены так близко друг к другу? Даже в ложах, где было до невозможности много места! Донхэ с удовольствием бы отодвинулся подальше от герцога на пару-тройку сидений прямо сейчас, но, кажется, это было бы до невозможности глупо и нелепо, а Донхэ почему-то не хотелось выглядеть в глазах этого мужчины (и так относящегося к нему немного снисходительно) глупым и смешным, ведь он всего каких-то несколько десятков минут назад на примере собственных родителей видел, насколько унизительным это может быть, и уж что-что, а унижаться перед герцогом Ли он не собирался. Как и перед кем-либо еще. Ни за что. – Шампанское или вино? – переспросил Хёкджэ, с трудом сдерживая так и рвущуюся наружу улыбку. Нет, его опасалось и откровенно боялось и ненавидело очень большое количество людей в этом мире, но чтобы по столь глупым причинам и столь откровенно… Обычно его враги предпочитали скрывать свои эмоции, но этот мальчишка был слишком наивен, слишком горяч и слишком несдержан, да и светские игры явно были ему в новинку, но это лишь делало его еще более забавным и привлекательным. Странно, но Хёкджэ всегда казалось, что представители духовенства все поголовно холодны и чопорны, однако… оказывается, даже им не чужды присущие простым смертным эмоциональные порывы. – О нет, я, пожалуй, не буду пить сегодня ничего алкогольного. Если можно, то я хотел бы попросить принести мне стакан воды… – немного дрожащим голосом начал было Донхэ, предчувствующий, что употреблять алкоголь в присутствии герцога Ли занятие не столько глупое, сколько опасное, но мужчина, не дав ему закончить, насмешливо перебил юношу, обращаясь к бесшумно материализовавшемуся за своей спиной и замершему безмолвным и неподвижным изваянием в ожидании указаний господина камердинеру в черном фраке и с совершенно непроницаемым, даже немного пугающим Донхэ выражением лица: – Два бокала шампанского, – обернувшись к камердинеру, улыбнулся Хёкджэ, не обращая внимания на возмущенно распахнувшего рот мальчишку и смешинки, пляшущие в глазах его преданного слуги, прекрасно понимающего, что делает его господин и с какой целью, и, чуть поморщившись, наигранно капризным тоном попросил: – Только, умоляю тебя, Чонсу, пусть в этот раз оно будет хотя бы чуть-чуть прохладным, а то пить эту дрянь в теплом виде совершенно невозможно. – Как пожелает мой господин, – вежливо поклонившись, камердинер исчез из ложи столь же незаметно и бесшумно, как и появился в ней, вновь оставляя все еще не пришедшего в себя от возмущения и до конца не понявшего, что это такое сейчас было, Донхэ наедине с герцогом Ли. – Не надо так возмущенно смотреть на меня, еще немного – и мой костюм просто вспыхнет от твоего взгляда, – решив, что это может стать отличным поводом для того, чтобы начать беседу и в очередной раз выбить мальчишку из равновесия, недовольно фыркнул Хёкджэ, внезапно переходя на совершенно фамильярное «ты» и пристально глядя на своего собеседника, который был так близко к нему сейчас, что Хёкджэ, даже несмотря на царящий в ложе полумрак, мог отчетливо рассмотреть восхитительные трещинки на его губах, вкус которых он до сих пор помнил поразительно хорошо для столь мимолетного поцелуя, произошедшего уже очень и очень давно. – Я попросил воды, – процедил сквозь зубы Донхэ, изо всех сил пытаясь совладать с собой и даже не представляя, как сильно все эти попытки забавляют его собеседника. – Я просто подумал, что ты слишком взволнован сейчас и тебе не помешает немного расслабиться, а хорошее шампанское – прекрасный помощник в этом деле, – обескураживающе заботливо улыбнулся Хёкджэ и поспешил сменить тему, чтобы все-таки не спровоцировать этого ребенка на излишнюю агрессию, по крайней мере до начала представления: – Насколько я помню, ты ведь никогда прежде не был в театре, так? Твое волнение связано с этим или с чем-то еще? О, если с этим, то я уверяю тебя: тебе ничуть не стоит переживать. Нас ждет воистину восхитительное зрелище, и все, что нам сейчас стоит делать, – предвкушать его. – Вы неверно помните, Ваше Сиятельство, я говорил вам не далее чем на прошлой неделе, что бывал в театре, – немного ошеломленный столь быстрой сменой темы, подчеркнуто вежливо ответил герцогу Донхэ, изо всех сих сдерживаясь, чтобы не высказать ему в самых откровенных выражениях, в чем именно заключена истинная причина его волнения, но что-то словно останавливало его, какое-то седьмое чувство, настойчиво шепчущее ему на ухо, что если он произнесет это вслух прямо здесь и сейчас, то события той ночи, сейчас уже зыбкие и почти скрытые туманом прошедшего времени, снова обретут материальность и станут еще куда более реальными, а так… их словно уже нет, да и никогда не было. И если бы вместе с ними еще исчезла и эта странная щекочущая дрожь, заставляющая Донхэ покрываться мурашками всякий раз, когда герцог смотрел на него и уж тем более заговаривал с ним, то это было бы просто прекрасно. – О, нет-нет-нет, школьные постановки и церковные представления не считаются, – тихонько рассмеялся Хёкджэ. – Я говорю о настоящем театре. Об опере, балете, опереттах и поставленных профессиональными театральными труппами пьесах, а не о школьной и местной самодеятельности. – А по-моему, эта самая самодеятельность порою бывает куда более захватывающей, трогательной и интересной, чем выхолощенная до последнего жеста профессиональная игра. Да, возможно, школьным и местным постановкам не хватает зрелищности, но это же совсем не имеет значения, важны лишь те ощущения, что постановка вызывает в зрителях, – задетый за живое, внезапно даже для самого себя выпалил юноша, которому очень нравились те постановки, что показывали им в школе, что уж говорить про представления, которые подготавливали в их церкви к праздникам. Донхэ прекрасно знал, сколько сил, времени, труда и частичек собственной души люди вкладывают в них, в том числе его отец, и столь пренебрежительное отношение просто не могло не задевать его. – Но ты не можешь не согласиться, что хорошие декорации, костюмы, продуманная игра и режиссура помогают зрителю еще глубже погрузиться в историю и прочувствовать все то, что до них хотели донести? – вопросительно вскинул брови Хёкджэ, с любопытством глядя на мальчишку, который впервые на его памяти пытался поспорить с ним. – А я думаю, что они, наоборот, отвлекают зрителя от сути, – недовольно фыркнул Донхэ, еще сильнее удивляя герцога. – А красивые костюмы и декорации нужны лишь для того, чтобы скрыть за собой бездарную актерскую игру. Я однажды читал об актере, который давал представление в одиночестве на пустой сцене в своей повседневной одежде, и его игра была настолько сильна, что зрители в зале теряли сознание от накала страстей, – разве это не хорошее подтверждение для моих слов? – Не буду спорить, возможно, так и есть, но мне все же больше по душе хорошие театральные постановки, с декорациями, костюмами, гримом и отвлекающей от бездарной актерской игры мишурой, – с легкостью капитулируя, пожал плечами Хёкджэ, чувствуя, что ему сейчас совершенно не хочется спорить на столь надуманную тему, особенно если учесть, что он с легкостью бы разнес в пух и прах последний аргумент мальчишки. Ведь мужчина прекрасно знал, о каком спектакле и актере идет речь, более того, Хёкджэ довелось стать одним из несчастных свидетелей этого жалкого зрелища, от которого если кто-то и падал в обморок, то лишь от ужаса и эстетического шока. Хотя… насколько помнил Хёкджэ, кроме одной пожилой провинциальной графини, потерявшей сознание от слишком спертого воздуха и большого количества алкоголя на ужине перед спектаклем, больше потерь чувств не наблюдалось. Однако почему-то Хёкджэ не хотелось сейчас так сильно разочаровывать мальчишку этой суровой правдой жизни, и он еще никогда не был так рад внезапному появлению своего камердинера с шампанским, который, впрочем, поставив поднос с бутылкой в ведерке со льдом и два бокала на специально подготовленный для напитков и закусок столик, поспешил скрыться, плотно закрыв за собой двери, чтобы, следуя указаниям господина, надежно охранять их снаружи и не пускать в ложу во время спектакля никого постороннего: герцог Ли отчаянно не хотел, чтобы какой-нибудь внезапный визитер нарушил их с виконтом уединение, ведь у него были очень и очень большие планы на сегодняшнюю оперу, и стоило только в зале прозвучать сигналу к началу постановки и погаснуть свету, как уже никто и ничто не могло помешать герцогу Ли воплотить их в жизнь, на губах которого сама собой расплылась полная предвкушения улыбка. И получить то, что он хотел. Да, пожалуй, он все же хотел этого мальчишку. И даже немного больше, чем просто хотел.