My obsession

– Ваша Светлость, наши гости отбыли домой, – тихонько постучавшись в двери, проскользнул в кабинет господина, сидящего за столом и мрачно изучающего слишком быстро опустевшую бутылку из-под виски, личный камердинер Его Светлости. Герцог Ли выглядел настолько уставшим и потерянным, что Чонсу стало даже немного жаль его, однако он прекрасно знал, насколько обманчивым может быть внешний вид господина, вот и сейчас почерневшие глаза мужчины с головой выдавали, что он не просто устал и растерян, но и еще чертовски зол, можно сказать, пребывает в ярости. – Ну наконец-то, – облегченно выдохнул Хёкджэ, уже даже не надеявшийся на то, что ему удастся выставить сестрицу, ее мужа и их тетушку с дядюшкой, не желающих оставлять своего сына в одиночестве, из дому. Но, слава богу, многочасовые заверения Хёкджэ, что в этом доме о мальчишке будут заботиться лучше, чем где бы то ни было, и что он приставит к Донхэ своих лучших слуг и лекарей, а также суровое заявление Аи о том, что мальчишке сейчас нужны лишь отдых и покой и что она ни в коем случае не позволит кому бы то ни было беспокоить и уж тем более перевозить его, все-таки возымели эффект, и родители Донхэ милостиво позволили своему сыну погостить в замке герцога, тем более если учесть, что Его Светлость относился к их сыну с небывалой теплотой, словно видя в нем своего сына или брата. – Как там наш пациент? – нарочито безразлично поинтересовался Хёкджэ, стараясь ничем не выдать своих переживаний, ведь, несмотря на все заверения Аи в том, что мальчишка чувствует себя относительно хорошо, после того как она влила в него не один десяток своих целебных настоек, он так и не решился зайти к нему в комнату и посмотреть в глаза. Хёкджэ знал, что он должен был принести ему свои извинения, но не знал, как следует это сделать и как объяснить все произошедшее, ведь… он не мог объяснить произошедшее в театре даже самому себе. Он же собирался просто немного поиграть с мальчишкой, но умудрился потерять контроль не только над ситуацией, но и над собственными чувствами, причем настолько потерять, поддавшись собственному вожделению, затуманившему ему остатки разума, что возражения партнера не имели для него ровным счетом никакого значения, и еще чуть-чуть – и он бы умудрился сотворить нечто непоправимое. Нет, Хёкджэ уже давно не считал сексуальные отношения между мужчинами чем-то греховным и противоестественным, однако он еще ни разу в своей жизни не принуждал никого делить с собой постель силой, и то, что случилось между ним и мальчишкой… выходило за все те рамки, что Хёкджэ когда-то расставил сам для себя. И это было не просто стыдно, а непростительно. И герцог, к своему глубочайшему сожалению, прекрасно понимал это. Как и то, что, по-видимому, какое-то божественное проведение и правда существует в этом мире и оберегает этого ребенка, раз оно появилось так вовремя и умудрилось не только остановить Хёкджэ, когда тот в приступе накатившего на него сексуального помутнения рассудка был уже готов перешагнуть через последнюю грань и просто силою овладеть этим мальчишкой, но и еще позволило им так вовремя узнать о его отравлении, с которым Хёкджэ еще только предстояло разобраться. И лишь мысль о том, что его помощь все еще нужна Донхэ, позволяли мужчине держать себя в руках и соблюдать хотя бы какое-то подобие спокойствия, но это вовсе не значило, что он изнутри не сгорал каждый миг своего существования от стыда и презрения к самому себе, прекрасно осознавая, что игривая сексуальная прелюдия и соблазнение несколько отличаются от сексуального насилия и что он едва не перепутал первое с вторым, но, слава богу, все же сумел остановиться и не совершить одну из самых непоправимых ошибок в своей жизни, ведь игра игрой, но это реальная жизнь, и в ней есть свои правила, некоторые из которых Хёкджэ не нарушал и никогда не собирался нарушать, но… едва не поступился этим принципом. Едва. Это слово приносило ему хотя бы какое-то подобие облегчения, или… все же нет? Ведь если бы не приступ Донхэ, то он… вряд ли бы нашел в себе силы остановиться и совершенно точно довел бы начатое до конца… – Госпожа лекарь сказала, что с ним пока все хорошо, ее настойки помогли облегчить спазм дыхательных путей и снять первичные признаки отравления, сейчас она изучает состав лекарственных средств, которые принимал виконт Ли, чтобы выявить точный список ядовитых компонентов и подготовить настои, максимально облегчающие процесс интоксикации. Но он в любом случае будет весьма тяжелым: виконт слишком долго принимал эти средства и его организм слишком ослаблен, поэтому борьба будет мучительной, – на одном дыхании выпалил камердинер, слово в слово повторяя слова их лекаря, с каждым разом все сильнее и сильнее восхищавшую его своим подлинным талантом в медицинских науках и обширными знаниями, и если бы не строгие замковые порядки для прислуги, запрещающие любые личные взаимоотношения, то он бы уже давно решился на первый шаг, но… несмотря на то, что Его Светлость весьма ценил заслуги Чонсу, он вряд ли бы стал делать исключение даже для него, а мужчине была очень нужна эта работа, поэтому его восхищение Аи так и оставалось простым восхищением, которому никогда не будет суждено стать чем-то большим, чем-то, согревающим одинокое сердце в особенно тоскливые вечера. – Да, я так и предполагал, – недовольно поджал губы Хёкджэ, думая о том, что в ближайшие недели, а то и месяц, мальчишке придется несладко. Хёкджэ самому довелось попробовать яд всего два раза в жизни, но воспоминания об этом до сих пор были свежи в его памяти, и он представлял, через какой ад предстоит пройти этому ребенку, особенно если учесть, что он принял эту отраву не один раз, а пил ежедневно едва ли не целый месяц. – Что там с лекарем Их Сиятельств? Он уже прибыл? – зло прищурившись, спросил мужчина, уже зная, как ему проверить их с Аи предположения, и если они окажутся верны, то… этой корыстолюбивой сволочи совершенно точно не сносить своей поганой головы на плечах. – Нет, пока еще нет, но гонец уже вернулся и сообщил, что лекарь уже собирается и будет буквально через полчаса, – понимающе усмехнулся Чонсу, прекрасно зная намерения господина и думая о том, что он ничуть не завидует несчастному врачевателю и той жуткой участи, что его ждет. – Хорошо, как он приедет, встретишь его внизу и сразу проводишь в покои виконта Ли, я буду ждать его там. И, когда он уже будет здесь, отправь кого-нибудь из слуг за Аи и за начальником службы охраны, – шумно поднимаясь с места, отдал приказ Хёкджэ, решив, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы навестить мальчишку и принести ему свои извинения, пока он еще пребывает в здравом уме и трезвой памяти, а не бьется в судорогах беспамятства. – Начальника службы охраны? – на всякий случай уточнил Чонсу, пусть он и прекрасно расслышал приказ господина. – Да, и попроси взять его с собой еще пару человек – для убедительности, – подтвердил Хёкджэ и, кивком отпустив тут же бесшумно покинувшего кабинет камердинера, сам быстрым шагом отправился на выход. Многие могли бы сказать, что фамильный замок семейства Ли в своей простоте, скорее даже, аскетичности обстановки производит мрачное, а в свете ночных фонарей – так и вовсе зловещее впечатление, но Хёкджэ еще нигде ни разу в жизни не чувствовал себя столь уютно и безопасно, как здесь. Это был ЕГО дом. Даже несмотря на то, что творилось в его стенах во времена детства мужчины, когда еще были живы матушка и отец, но, слава богу, они не без помощи своих любимых детей отошли в мир иной, и сейчас Хёкджэ был единоличным хозяином этого места, как и всех угодий семейства Ли, и теперь здесь он был царь и бог и устанавливал свои правила. Впрочем, на самом деле он лишь вернулся к старым порядкам, которыми почему-то решили пренебречь его родители, ценившие собственное удовольствие куда выше многовековых традиций и родовой чести. Нет, Хёкджэ тоже слишком ценил собственное удовольствие, но понимал, что в этом мире существуют куда более значимые вещи, и он уж точно ни за что не стал бы поступать со своими детьми так и заставлять делать в угоду старшим то, что были вынуждены когда-то делать они с Саын. Ладно отец: он никогда не считал их своими детьми, но мама… Хёкджэ до сих пор помнил ее тяжелый пронизывающий взгляд, когда она отдавала ему очередной приказ, противиться которому у Хёкджэ не было ни прав, ни сил. И теперь, когда скоро он и сам должен был стать отцом, он не понимал своих родителей еще сильнее, а неприязнь к ним, уже давно остывшая и спрятанная где-то глубоко-глубоко внутри, вспыхнула в мужчине с новой силой. Впрочем, его родителей уже давно нет, их правил – тоже, а все случившееся уже давно осталось в прошлом, поэтому… вряд ли стоит думать об этом сейчас. Хотя… именно для того, чтобы однажды не превратиться в своего отца, Хёкджэ, разъедаемый собственными мыслями и муками совести, и шел сейчас к мальчишке, чтобы принести свои извинения. И чтобы не быть как он. Не быть своим отцом. Никогда и ни за что в этой жизни. Сделав глубокий вдох, мужчина быстрым шагом отправился в гостевое крыло, где располагались покои мальчишки, радуясь, что в такой поздний час в замковых коридорах нет прислуги и ему не нужно держать маску безразличной вежливости на своем лице, ведь он был настолько сильно взволнован сейчас, что ему вряд ли бы удалось с легкостью сделать это. Хёкджэ никогда и не думал, что путь от его кабинета до гостевого крыла может оказаться таким коротким и быстрым, но уже буквально спустя пару минут он стоял перед тяжелыми дубовыми дверями, в которые ему предстояло постучать и войти, чтобы попросить прощения, просто потому что сегодня он действительно вел себя как последний ублюдок, а может быть, даже и еще хуже. На то, чтобы собраться с силами и все-таки постучаться в дверь с тихой просьбой разрешить войти, у Хёкджэ ушло едва ли не вдвое больше времени, чем на дорогу сюда. Кто бы знал, как сильно ему хотелось сейчас, чтобы мальчишка спал или не услышал его стук, но тихое, какое-то совсем шелестящее бесцветное «Войдите» раздалось ровно в тот самый момент, когда мужчина уже отворачивался, чтобы вернуться назад. Так вовремя. Или нет? В любом случае Хёкджэ, внезапно подавившемуся то ли собственным вдохом, то ли внезапно зашкалившим пульсом, пришлось обернуться назад, открыть двери и… войти в полумрак комнаты, пропитанной запахами лекарств, благовоний и чего-то омерзительно-сладкого, словно тлеющего и так напоминающего запах ладана, всегда вызывавший в Хёкджэ стойкое чувство отвращения. Мужчине понадобилось не больше десятка секунд, чтобы привыкнуть к скудному освещению и разглядеть то ли полулежащего, то ли полусидящего на огромной кровати с балдахином, занимающей большую часть комнаты, мальчишку, выглядящего слишком бледным и измученным в тусклом мерцании свечей. Забавно, Хёкджэ ждал от него какой угодно реакции на свое появление: криков, испуга, угроз, даже драки, но Донхэ в который раз поразил его, наградив мужчину совершенно спокойным взглядом: – Ваша Светлость, – медленно развернувшись к мужчине, слабо улыбнулся мальчишка, все сильнее и сильнее изумляя Хёкджэ своим поведением: – Хорошо, что вы пришли… – Что? – изумленно вскинув брови, ошеломленно спросил Хёкджэ, награждая мальчишку до крайности недоуменным взглядом и пытаясь понять, что за игру он ведет сейчас. И игра ли это? Могло произойти так, что от бессилия и яда у него помутился рассудок и он забыл о случившемся? Или?.. Нет, Аи не говорила ни о чем таком, хотя… она же не знала, о чем спрашивать. Да нет, такого просто не может быть! Просто этот мальчишка… пожалуй, один из самых странных и необычных людей, что встречал на своем пути Хёкджэ, и следующие его слова лишь убедили Хёкджэ в этом: – Ваша Светлость, я хотел принести вам свою благодарность за то, что вы позаботились обо мне и потратили на это столько сил и времени, но еще больше я благодарен вам за то, что вы сохранили мой секрет… – чуть смущенно пробормотал мальчишка, отводя в сторону взгляд и окончательно убеждая Хёкджэ в том, что он и правда ненормальный. Или святой. И… почему-то во второй вариант Хёкджэ верилось намного больше. Святая невинность. Раньше он видел в этой характеристике лишь сарказм, но сейчас это сочетание слов внезапно начало значить для него нечто куда более важное и значимое… Нечто, что Хёкджэ едва не умудрился разрушить пару часов назад и теперь еще больше сожалел об этом и стыдился этого, ведь один взгляд этого мальчишки, открытый и спокойный, причинял ему сейчас куда больше боли, чем смазанный ядом кинжал, воткнутый в самое сердце.