My obsession

О герцоге Ли говорили всегда. Много, долго и со вкусом. Начиная с самого его дебюта в свете и заканчивая сегодняшним днем. И о нем всегда говорили слишком хорошо. Восторженно. Восхищенно. Добрый, умный, воспитанный, исключительно вежливый и исключительно щедрый мужчина. Военный гений, не чурающийся грязной работы и бьющийся в приграничных войнах наравне с простыми рядовыми солдатами и не стыдящийся есть с ними из одного походного котла и спать на сырой земле. Человек, побеждающий всегда и во всем. Мужчина, уже столько лет несший на своих плечах заботу об их безопасности и покое, что в глазах некоторых людей он уже давно был равен королю. Заботливый господин, никогда не оставляющий своих людей в беде. Искушенный светский лев, прекрасно разбирающийся в моде, политике и искусстве, с которым всегда было приятно вести беседу. Верный и преданный друг и покровитель. О герцоге Ли действительно говорили много хорошего, вот только… после первого знакомства с мужчиной Донхэ казалось, что все это – искусно сотканное полотно из лжи и разнообразных масок, ведь на самом деле герцог Ли был вовсе не таким прекрасным человеком, как говорили все вокруг. Донхэ прекрасно знал это, ведь у него была возможность самолично убедиться в том, сколь гнилая и гнусная суть спрятана под столь красивой и блестящей оберткой. Суть, которую, увы, не видел никто, кроме него самого, ну и, возможно, еще пары человек. И еще месяц назад Донхэ был уверен, что его ярлык «плохой человек» навсегда приклеен к герцогу, однако… в последние дни что-то неуловимо менялось в отношении юноши к мужчине, и незаметно даже для самого себя он все чаще задумывался о том, что, возможно, его мнение и правда… было ошибочным? И что герцог Ли действительно хороший человек? Просто… немного заплутал на своем пути? Но… с кем не бывает? Даже Донхэ, четко уверенному в самом себе и своих убеждениях, иногда казалось, что он блуждает в кромешной тьме, тыкаясь, как маленький слепой котенок, во все углы в надежде найти верный путь, и герцог Ли… был таким же. А еще… а еще он не мог не вызывать восхищения. Донхэ еще ни разу в своей жизни не встречал столь поразительного, интересного и разностороннего человека. Мало того, что мужчина каждое утро на равных тренировался с замковым гарнизоном, демонстрируя великолепную физическую форму и не менее великолепные навыки в фехтовании и стрельбе, так действительно обладал поразительно тонким и изысканным вкусом, был добр и справедлив ко всем своим людям, начиная с управляющих и начальника гвардии и заканчивая простыми солдатами и горничными, а еще прекрасно разбирался во всех видах искусства, будь то скульптура, музыка, театр, живопись или литература, в политике и дипломатии, был порою излишне вежлив и обходителен, но не стеснялся при случае демонстрировать суровость своего характера и предпочитал всегда, абсолютно всегда оставлять последнее слово за собой; а еще он собирал редкие издания книг и безупречно пел низким хриплым голосом, аккомпанируя себе на рояле, так, что Донхэ до дрожи пробирали эти небольшие, явно не рассчитанные на посторонние глаза и уши концерты, невольным слушателем которых ему довелось побывать и которые окончательно очаровали Донхэ. Как и герцог Ли, чьего внимания и времени теперь Донхэ так отчаянно жаждал. И мужчина не отказывал ему в этом удовольствии, проводя все свое свободное время с юношей: они вместе отправлялись на конные прогулки, и мужчина учил его правильно держаться на лошади и управляться с этими великолепными, но порою весьма строптивыми животными, со смехом рассказывая холодеющему от страха Донхэ, сколько раз он вылетал из седла, пытаясь объездить того или иного норовистого жеребца; они с удовольствием вместе читали книги и газеты, обсуждали их, а порою, когда их мнения расходились, часами спорили до хрипоты и бессильной глухой злости на непонятливость оппонента, но Донхэ с удивлением отмечал, что чаще всего его мысли и мысли герцога Ли сходились. Во многом. Но, увы, не во всем. Самыми главными предметами их раздоров, разумеется, были церковь и религия – казалось бы, герцог Ли готов был спорить о них с Донхэ сутками напролет, словно пытаясь убедить его в том, что все, во что он верит, – полнейшая чушь и дурацкий вымысел, который порою настолько сильно противоречит сам себе, что это не может не поражать. Мужчина с легкостью цитировал Донхэ целые страницы из Библии и Евангелий, с удовольствием выслушивая аргументы юноши и с легкостью разбивая их в пух и прах новыми дословными воспроизведениями отрывков Священного Писания, и так до бесконечности. И крайне затруднительно было сказать, кому данные споры доставляют большее удовольствие – практикующемуся в язвительности и злословии Хёкджэ, все еще надеющемуся посеять зерна сомнения в безгранично верящих разуме и сердце юноши, или Донхэ, который еще ни разу в жизни, даже в школе на уроках богословия и во время долгих подготовок к проповедям отца не изучал, не знал и не толковал Священное Писание столь внимательно, кропотливо и вдумчиво, все сильнее поражаясь многослойности и глубине этих книг, действительно несущих в себе столько священного смысла, что его вряд ли можно было постичь в течение одной жалкой человеческой жизни, однако… попытаться, наверное, стоило. Хотя бы знать и понимать эти тексты так, как знал и понимал их герцог Ли, правда он использовал эти знания не совсем во благо, однако уже то, что он так хорошо знал священные тексты, не могло не восхищать юношу. Как и эти их споры во время бесчисленных прогулок по огромному парку, раскинувшемуся вокруг замка и, несмотря на вступившую в свои законные права осень, так и оставшемуся зеленым благодаря огромному количеству невероятно старых и невероятно красивых хвойных деревьев. И Донхэ все чаще ловил себя на том, что он невыносимо скучает по ним: по этим прогулкам, спорам, парку и… герцогу Ли, когда тот вынужден был уезжать куда-то по своим делам и порою оставлял замок и Донхэ без своего общества на несколько дней. Хотя… с герцогом Ли приятно было не только спорить и гулять, но и просто молча сидеть вечером в малой библиотеке у жарко натопленного камина и слушать треск огня и стук дождевых капель по стеклу. Просто молчать, не думая ни о чем, и наслаждаться теплом, тишиной и покоем. И если бы кто-нибудь спросил у Донхэ сейчас, кем за эти дни мужчина стал для него, то юноша вряд ли смог бы сразу дать внятный ответ на этот вопрос. Покровитель? Наставник? Друг? Нет, герцог Ли каким-то фантастическим образом всего за пару-тройку недель умудрился стать кем-то намного более важным и значимым для него. Кем-то вроде горячо любимого старшего брата, о котором Донхэ мечтал так давно, вот только… герцог Ли смотрел на не замечающего столь очевидных вещей юношу далеко не по-братски, с каждым днем, с каждым проведенным рядом часом, минутою и секундою все больше и больше проникаясь его редкостными духовными красотой и чистотой, хотя… и к физическому облику юноши у герцога Ли не было совершенно никаких претензией, особенно сейчас, когда он уже не выглядел таким усталым и измученным, его глаза вновь блестели, а на щеках играл очаровательный румянец, от которого у мужчины захватывало дух едва ли не так же сильно, как от озорных улыбок, смеха и пристальных взглядов мальчишки, который уже не стеснялся смотреть ему в глаза. Вот и сейчас Хёкджэ, нашедший тепло одетого и снова рисующего что-то в своем альбоме Донхэ, сидящего на одной из террас и греющегося в последних теплых лучах осеннего солнца, не смог отказать себе в удовольствии просто полюбоваться пару минут на нахмурившегося и полностью сосредоточившегося на своем рисунке мальчишку: на растрепавшиеся и выбившиеся из низкого хвостика волосы, тут же облепившие словно высеченное из белоснежного мрамора умелым и очень талантливым скульптором лицо, на длинные трепещущие ресницы, немного вздернутый нос и поджатые, вечно искусанные и покрасневшие губы, вкус которых Хёкджэ до сих пор помнил настолько хорошо, словно целовал их всего несколько мгновений назад; на тонкие пальцы с зажатым в них карандашом, так красиво порхающим над листом бумаги, – настолько прекрасное зрелище, как и рисунки Донхэ, которые он все-таки после многочисленных уговоров решился показать мужчине. И Хёкджэ понял, почему его сестра с такой горячностью говорила о рисунках мальчишки, ведь они того… стоили? Да, его манера была немного небрежной, и он порою пренебрегал пропорциями и перспективой в угоду сюжету, но это лишь добавляло его работам особый шарм, создавая индивидуальный, совершенно неповторимый авторский стиль. И то, с каким увлечением Донхэ рисовал, можно даже сказать – с остервенением, выдавало то, что в нем есть подлинный талант, которому, увы, никогда не будет суждено расцвести в полной мере. Хёкджэ вообще все чаще ловил себя на мысли о том, что этот ребенок – такой яркий, многогранный, впечатлительный, талантливый и эмоциональный – совершенно не предназначен для того пути, что выбрали для него родители. Ведь все эти навязанные догмы и правила поведения, жизнь по божественному канону сначала медленно, но верно сгубят его талант и тот огонь, что полыхает внутри него, а затем и его жизнь, превратив Донхэ в одну из тех молчаливых серых теней, что принимают исповеди у закоренелых грешников, и затем днями и ночами замаливают их грехи, пока те плодят новые, а ведь ему словно было предназначено блистать и сиять так, чтобы от него слепило глаза у всех вокруг, жаль только, что ни Донхэ, ни его родители совершенно не понимали этого. И вряд ли хоть кто-нибудь сможет понять, и очередная жизнь и очередной талант окажутся зарытыми в землю, просто потому что все они слишком привыкли следовать навязанным им правилам. – Ваша Светлость… – голос Донхэ и пристальный взгляд чуть насмешливо блестящих карих глаз заставили Хёкджэ оторваться от своих не слишком приятных мыслей и размышлений о том, как можно донести до Донхэ и его родителей мысль о том, что принятия сана и церковь – далеко не единственный жизненный путь, однако… пока ему так и не пришло ничего толкового в голову, но потерять Донхэ… Хёкджэ даже не представлял, что будет в тот день, когда этот мальчишка покинет его дом. И его жизнь. Но прекрасно понимал, что этот момент обязательно настанет. Рано или поздно. – Извини, задумался, – немного неловко пробормотал Хёкджэ, награждая с любопытством смотрящего на него мальчишку виноватой улыбкой. – Я хотел позвать тебя выпить чаю, нам уже накрыли в малой гостиной… – Да? Я уже почти закончил, осталась всего пара минут, Ваша Светлость, – улыбнулся в ответ герцогу Ли Донхэ, возвращаясь к рисунку. Он хотел было добавить, что мужчина может вернуться в гостиную, а Донхэ сам поднимется к нему наверх через несколько минут, но… почему-то Донхэ особенно хорошо рисовалось под пристальным взглядом Его Светлости, и поэтому он так и не нашел в себе силы вымолвить ни слова, позволив себе еще пару минут насладиться обществом и вниманием герцога, дарившим ему особенное, совершенно ни на что не похожее вдохновение и невероятный прилив душевных сил, и даже не представляя, что стоящий рядом мужчина получает от этой взаимной тишины едва ли не больше удовольствия, чем он сам…