My obsession

– Ваша Светлость, я очень благодарен вам за вашу щедрость, теплоту и гостеприимство, но я думаю, что мое пребывание в вашем доме затянулось дольше положенных всеми правилами приличий сроков и что пришла пора мне… – не решаясь поднять даже взгляда на пристально смотрящего на него и как-то не слишком добро прищурившегося герцога Ли, постарался было начать разговор и озвучить мучающие его вот уже который день сомнения Донхэ, однако мужчина не дал ему этого сделать, резко перебив краснеющего и бледнеющего и бормочущего нечто не совсем внятное мальчишку: – Пришла пора сделать что же? Уехать? И куда, позволь узнать? – недовольно фыркнул Хёкджэ, награждая этого глупого ребенка полным злости взглядом и наконец-то начиная понимать, почему мальчишка так странно вел себя в последние дни и был словно сам не свой, а он-то все гадал, что же такого умудрился наговорить этому ребенку Сонмин, что тот стал едва ли не шарахаться от него, а на самом деле все оказалось, как всегда, слишком просто. Да уж, воистину нет ничего легче, чем управлять помыслами подчиняющихся всем правилам людей. Ну ничего, это, пожалуй, самый безобидный поворот событий из всех, что мог предположить Хёкджэ, и он прекрасно знал, как поставить мальчишке мозги на место так, чтобы он не то что собирался, но даже подумать не смел о том, чтобы покинуть этот дом. И своего нового дорого друга – Хёкджэ. Ну и Его Сиятельство, ну и хитрец! Хёкджэ, признаться, даже не ожидал от него столь дерзкого поведения, ведь обычно Сонмин, следуя указаниям своей супруги, предпочитал куда более тонкое и куда более изящное ведение дел, вот только там, где Сонмин и Саын учились интригам и тонкому искусству манипуляции, такие, как Хёкджэ, преподавали, и все это было для него не серьезнее детской игры, разве что приз на кону стоял куда более вкусный и интересный, чем сласти и игрушки, и Хёкджэ ни за что не собирался выпускать этот самый приз из своих рук, ведь если они все же решат продолжить этот спор, то... Донхэ должен принадлежать лишь ему. Несмотря ни на что. И точка. Хотя лучше всего будет все-таки поговорить с сестрицей и с ее дражайшим супругом и отменить этот чертов спор. И вовсе не потому, что сама мысль о том, что этот мальчишка, его жизнь, невинность, чувства и желания могут стоять на кону и быть предметом подобных помыслов, была теперь как будто… противна самому существу Хёкджэ? А потому, что… Просто потому что подобные споры были совершенно неуместны в столь напряженные, опасные и тяжелые для них всех времена, где каждый неверный шаг и даже самая маленькая ошибка могли привести к самому печальному исходу, поэтому… им нужно быть предельно осторожными. И споры на живых людей совершенно не вписываются в столь жесткие рамки поведения. Как и Донхэ не вписывается в то, что они собирались с ним сотворить, но… не сотворят. Хёкджэ не позволит. Как не позволит Хичолю добраться ни до кого из своих родных и близких. Ни за что на свете. Никогда. – Мой кузен и его супруга… – снова начал было Донхэ, но Хёкджэ опять со злым и немного нервным смешком перебил его: – Не знаю, что там тебе наговорили граф Ли и моя сестрица и что ты сам себе успел надумать, но я спешу осчастливить тебя благой вестью: даже не надейся в ближайшее время покинуть этот дом и избавиться от моего гостеприимства и моей компании, – зло усмехнулся мужчина, прекрасно понимая, что перегибает палку и уже откровенно грубит мальчишке, но… сдержать себя сейчас, когда этот маленький наглец заявляет ему, что в столь тяжелое время хочет оставить его без своего общества, которое было для Хёкджэ как глоток свежего воздуха в эти мрачные дни, было выше всех сил и всей сдержанности Хёкджэ. – Я обещал твоей матери, что ты будешь жить в моем доме до их возвращения в столицу и что я буду присматривать за тобой. А я никогда, НИКОГДА не нарушаю своих обещаний, – чуть успокоившись и увидев ничем не прикрытый страх в глазах мальчишки, постарался уже куда спокойнее объясниться Хёкджэ, впрочем, его аргументы все равно звучали не так убедительно, однако их оказалось вполне достаточно для Донхэ, которому действительно не хотелось покидать этот дом и герцога Ли, сколько бы правил приличий ни нарушало это желание и как бы сильно ни обижало кузена и его супругу, но… Донхэ просто чувствовал, что его место сейчас здесь, и обещание, данное Его Светлостью матери юноши, лишь значительно упрощало ситуацию, и Донхэ в который раз мысленно поблагодарил свою матушку за предусмотрительность. – Боюсь, что в таком случае вам придется терпеть меня в своем доме еще очень и очень долго… – тяжело вздохнул Донхэ, чувствуя, что одна его половина невероятно рада происходящему, а вот вторая… Он только сегодня утром получил очередное, полное боли и тревоги письмо от матери, с большой осторожностью пишущей сыну, что у них дома все не так гладко, как им бы хотелось, и что, возможно, их с отцом возвращение в столицу может быть отложено еще на пару месяцев, ведь вся эта ситуация с открывшимся прелюбодеянием и другими мелкими прегрешениями в ходе расследования Комиссии по нравственности приобрела куда более внушительные и угрожающие масштабы, и вполне возможно, что дело в этот раз могло не ограничиться простым наказанием. Особенно в свете очередного расширения полномочий Комиссии, которыми та не стеснялась пользоваться. И пожилая графиня Ли опасалась, что под удар в этот раз могут попасть не только виновные, но и те, кто имеет весьма опосредованное отношение к этому делу, в том числе она и ее супруг, оставившие приход на вора, растлителя и отпетого мошенника. И Комиссию совершенно не волновало то, что они понятия не имели, кем является этот милый набожный юноша на самом деле, и все, что оставалось Ее Сиятельству, – молиться о благополучном исходе дела и радоваться тому, что их оставшийся в столице сын не видит всего происходящего кошмара, да еще и находится под защитой весьма влиятельного покровителя, переступить через которого, чтобы добраться до Донхэ, посмеют очень и очень немногие, если вообще никто в этом королевстве. И это, пожалуй, была лишь одна светлая мысль и надежда в сердце графини, оставшаяся в этой угрожающе мрачной череде ужасов окружающей реальности. – Если бы все, что мне приходилось терпеть долго, было столь же приятно, как твое общество, – тихонько рассмеялся Хёкджэ, но, уловив нотки грусти во взгляде юноши, тут же посерьезнел и со всем беспокойством поинтересовался: – Но… неужели ситуация настолько плоха? – прекрасно зная, что Донхэ поймет, о чем идет речь, ведь они уже не раз и не два обсуждали то, что творилось сейчас у мальчишки дома. Хёкджэ бы с удовольствием помог его родителям, как бы сильно они ни не нравились ему, но… Идти против Комиссии по нравственности сейчас было бы форменным самоубийством, да и, откровенно говоря, он не имел на этих людей никакого влияния, поэтому все, что им оставалось, – быть безвольными наблюдателями разворачивающейся на их глазах трагедии, и если Донхэ в своей наивности и осведомленности до конца не знал и не представлял, что происходит сейчас у него дома и какими последствиями все это может обернуться, то вот Хёкджэ… представлял слишком ярко, но не спешил делиться с этим ребенком своими знаниями. – Не то чтобы настолько плоха, но… Пока ее общий ход слишком тревожен. Мама не пишет мне всей правды, но, кажется, речь идет о ребенке и некоторых денежных растратах, и поэтому… – смущенно пробормотал Донхэ, чувствуя, как от стыда начинают алеть кончики ушей, ведь ему было так неловко говорить на подобные темы. Даже с герцогом Ли, с которым, кажется, легко было говорить обо всем на свете. – Да уж… Не слишком приятный расклад, – задумчиво пробормотал Хёкджэ, даже не представляя, как ему стоит утешить мальчишку, ведь ситуация была действительно патовая: ладно нарушение моральных и нравственных норм, но если к этому прилагается растрата, то дело действительно пахнет жареным. Да и бедная девушка… Если ее ребенок будет признан зачатым вне брака плодом греха, то… Мужчина едва сдержал подкативший к горлу липкий ком тошноты, стоило ему вспомнить, какое благодаря нововведенным правилам и полномочиям Комиссии наказание теперь полагалось за это. Насильственное публичное извлечение свидетельства нарушения морали и прижигание каленым железом? Да, кажется, именно так. Но, наверное, Донхэ не стоило знать таких подробностей, поэтому герцог Ли, сделав над собою мучительное усилие, выдавил из себя жалкое подобие утешительной речи и поскорее поспешил сменить тему: – Кстати, возвращаясь к нашему предыдущему разговору, – мужчина наградил выглядящего до невозможности расстроенным сейчас мальчишку хмурым взглядом: – Я искренне надеюсь, что ты уже избавился от всех этих глупых мыслей о переезде в своей голове, но я хочу, чтобы ты помнил: ты не пленник в этом доме, а прежде всего мой гость. И если ты хочешь куда-то поехать, навестить кузена, сходить на ужин или в театр, то ты, разумеется, можешь делать все это. Я просто хотел напомнить тебе об этом, – немного рассеянно улыбнулся Хёкджэ, думая, что, будь его воля, он не выпустил бы этого мальчишку за пределы собственной спальни, но… им же следует пока поддерживать хотя бы иллюзию свободы? Хёкджэ уже позаботился о том, чтобы Донхэ получал как можно меньше приглашений на светские мероприятия, надеясь, что в самой ближайшей перспективе их количество достигнет так желаемого им нуля, и если бы еще Сонмин и Саын не продолжали свои настойчивые попытки добраться мальчишки, то все и правда было бы просто идеально, однако… разве совершенство существует в этом мире? – Хорошо, я буду помнить об этом и не буду помнить о переезде, – неловко попытался скаламбурить юноша, но, поняв, сколь нелепо звучит со стороны его шутка, тут же стушевался, вызывая в Хёкджэ очередную волну насмешливости своей невозможной искренностью и неумением притворяться и носить маски. – Вот и отлично, надеюсь, что больше мы не будем возвращаться к этому разговору, – довольно улыбнулся Хёкджэ, едва-едва сдерживая так и рвущийся наружу смешок и пытаясь придумать, как бы ему отвлечь Донхэ от его очередной волны смущения, но юноша, к удивлению мужчины, быстро взял себя в руки и почти спокойным тоном поспешил проинформировать Хёкджэ: – Кстати, пока я не забыл, я хотел предупредить вас: Их Сиятельства пригласили меня на открытие охотничьего сезона… – начал было Донхэ, но все-таки не выдержавший Хёкджэ рассмеялся и перебил юношу: – Куда-куда Их Сиятельства пригласили тебя? На открытие охотничьего сезона? – едва-едва выдавил из себя сквозь смех мужчина, чье насмешливое настроение лишь усугубляло выражение крайнего недоумения, появившееся на лице не понимающего, что же так сильно рассмешило герцога, мальчишки. – Да, на открытие сезона… – неуверенно подтвердил Донхэ, не понимая, что же не так в этом приглашении. – На охоту? Тебя? – отсмеявшись, насмешливо поинтересовался Хёкджэ, вопросительно вскидывая брови и глядя на мальчишку. – Да… – еще раз кивнул Донхэ, кажется, наконец-то начиная понимать, в чем дело. – И ты поедешь? Серьезно? – продолжал допытываться мужчина, видя, как медленно, но верно проявляется озарение на лице мальчишки, и снова с трудом сдерживая очередной приступ смеха. – А как же все заповеди Господни про братьев наших меньших и «не убий»? Или ты просто не знаешь, что охота – это когда группа людей гоняется за несчастными животными по лесу лишь затем, чтобы дать выход своей кровожадности и растерзать их? – насмешливо фыркнул Хёкджэ, специально не стесняя себя в выражениях и пытаясь как можно быстрее и понятнее донести до мальчишки мысль, что тому совершенно точно не место на охоте, особенно на открытии сезона, которое должно было стать первым открытым столкновением заклятых врагов и… Нет, мальчишке не стоило быть не то что участником, но даже просто свидетелем этой битвы, чтобы не дай Бог не стать случайной мишенью и жертвой в чужой войне.