My obsession

В жизни Донхэ было много разнообразных дней: плохих и хороших, веселых и не очень, солнечных и дождливых, летних и зимних, шумных и суетливых и наполненных размеренным покоем и тишиною, но… сегодняшний день не подходил ни под одну из привычных ему категорий и рамок. Он просто был другим, и… это было все, что Донхэ мог сказать о сегодняшнем дне. По крайней мере пока. Нет, сегодняшний день, как и все его братья, начался с рассвета и грозился закончиться самым обычным закатом, он привычно состоял из всеми принятых секунд, минут и часов, утра, дня и вечера, следующих друг за другом в привычном порядке, однако… Однако, оказывается, порою это может не иметь совершенно никакого значения. И не имело. Ровно с того самого момента, как сегодня утром Донхэ проснулся в объятиях Его Светлости герцога Ли и… вспомнил. Обо всем, что происходило прошлой ночью. Обо всех тех богомерзких вещах, что он делал с герцогом Ли, потворствуя самым пагубным наклонностям мужчины, вместо того чтобы помочь ему противостоять столь волнующему и полному искушения греху. Однако самым страшным было вовсе не то, что они делали с герцогом Ли вместе, по собственной воле, даже без малейшего намека на принуждение, в практически совершенно трезвом уме и здравой памяти, а то… что все случившееся понравилось юноше, и взволновало его сердце, и взбудоражило его кровь настолько сильно, что даже сейчас, стоило ему только вспомнить о случившемся, как его сердце тут же ускоряло темп, кровь начинала течь по венам быстрее, заставляя щеки юноши покрываться предательским румянцем, а самого его бросало в жар, который… который совсем не был похож на болезненную лихорадку и был… заметнее приятен. Его телу. Но не корчащемуся в куда более мучительной, чем предсмертная, агонии духу. И как… как только он мог позволить себе сделать что-то подобное? Как мог поддаться пагубному искушению и столь непростительному греху? Как мог тот, кто собирался посвятить всю свою жизнь Богу, переступить через одну из самых его главных заповедей? Как?! Как ему теперь жить дальше? Как быть? Что делать, чтобы исправить совершенную ошибку, и можно ли ее исправить? Как искупить совершенный грех? Примет ли Бог в свои объятия столь опороченного сына? Или?.. Разум Донхэ отчаянно метался, пытаясь найти ответы на эти вопросы, но… так и не находил их, как бы сильно юноша ни жаждал этого. Кто бы знал, как отчаянно ему сейчас нужен был мудрый наставник, который смог бы унять все его страхи, тревоги и волнения и наставил бы его на путь истинный, указав ему верное направление, однако… как всегда в самые трудные и полные смуты и тревоги моменты, юноша вновь остался один. Нет, его постоянно окружали какие-то люди. Герцог Ли, которого вызвали по срочному делу и которому… которому Донхэ пока даже не знал, как смотреть в глаза. Его кузен и супруга, отчаянно пытающиеся развлечь его беседами, но Донхэ едва-едва мог улавливать смысл их фраз, что уж говорить про то, чтобы успеть придумывать на них более-менее складные ответы. Переживающая прислуга, не понимающая, что происходит с молодым господином, и старающаяся предугадать все его желания и как можно лучше заботиться о нем. Вот только… все это было не то и не так. Разве мог Донхэ рассказать хоть кому-то, что за привычной маской внешнего спокойствия и безмятежности он буквально захлебывался в собственных чувствах, мыслях, сомнениях и боли? Разве мог он признаться, что его отстраненность и бледность вызваны вовсе не слабым здоровьем, а тем удушающим поводком прерассудков, что все сильнее и сильнее стягивался на шее юноши, мешая ему мыслить, дышать и жить. Разве мог он рассказать хоть кому-нибудь об истинных причинах того, почему его душа и сердце разбивались каждую минуту на миллиарды болезненных осколков? Вновь, и вновь, и вновь. Разве мог он поделиться хоть с кем-то той болью и сомнениями, что пышным цветом цвели внутри него? С кем-то, кто не просто бы осудил его, а помог Донхэ понять… что же с ним не так? Почему он чувствует сейчас совсем не так, как нужно, совсем не так, как того требуют Бог и Библия? И почему истины, которые раньше ему казались столь простыми и ясными вдруг, стали столь неподъемно тяжелыми и сложными? И почему там, где раньше он отыскивал ответы на все свои вопросы, теперь лишь черная пустота и множество сомнений? Почему? Почему?! ПОЧЕМУ?! Эти вопросы никак не желали покидать голову Донхэ, болезненными ударами атакуя его сознание, пока сам он бродил по замку герцога Ли. То тут, то там. Как сомнамбула. Не совсем понимая, где он, кто он и как он. И как ему осмыслить и понять все то, что случилось. И как жить дальше. После… всего этого. О, кто бы знал, как Донхэ хотелось, чтобы это был просто сон. Один из тех дурных кошмаров, что изо дня в день преследовали его, но… увы, это был не сон. Совершенно точно не сон. Ведь Донхэ все еще чувствовал тепло губ герцога Ли на своих губах и их головокружительный, слишком реальный и слишком восхитительный вкус. Настолько, что даже сейчас у Донхэ и его корчащейся в праведных муках совести захватывало дух, заставляя юношу позабыть обо всем, кроме этих самых губ и их вчерашних поцелуев, которые, как и Его Светлость, медленно, но верно переворачивали мир Донхэ с ног на голову, невольно принуждая его всерьез задумываться над некоторыми вещами и сомневаться в том, во что он свято верил уже столько лет, но теперь… Даже новость о гибели герцога Леманна и всей его семьи не смогла стать тем потрясением, что привело бы юношу в чувство, а лишь заставила Донхэ еще сильнее углубиться в собственные, совсем нерадостные мысли о том, что ему тоже предстоит гореть в огне целую вечность. За то, что он сделал. И… за то, что он не сделал, но… отдал бы все, чтобы сделать это. Эти душевные терзания и сомнения настолько сильно измотали Донхэ, что к вечеру он с трудом мог стоять на ногах, но так и не знал, что ему стоит сказать Его Светлости при встрече и стоит ли говорить вообще, а еще… Донхэ не имел ни малейшего понятия, как ему теперь можно было смотреть в глаза родителям, кузену, своим наставникам, да… вообще всем! Ведь он, тот, кто клялся чтить заповеди Божьи и быть их главным проповедником на земле… Сколько он их нарушил сегодня? Одну? Две? Пять? Да какое это имело значение! Если даже мысль о нарушении хотя бы одной из них была непростительна! Имел ли он теперь право молиться Богу и просить его о прощении? Имел ли он право даже просто думать о НЕМ и переступать порог его храмов? Увы, на эти вопросы юноша так и не нашел ответа. И даже в болезненной дреме, в которую его погрузил едва ли не силою влитый в него лекарем и камердинером Паком успокоительный отвар, они так и продолжили терзать его, затягивая Донхэ в вязкую и липкую пучину кошмаров, которые отступили лишь тогда, когда его разгоряченного и соленого от пота виска коснулись в легком едва-едва ощутимом поцелуе совсем не чужие губы, а на его талию опустилась совсем не чужая рука, а все его тело окутали до боли знакомые спокойствие и тепло, сегодня ночью справившиеся со всеми кошмарами и сомнениями юноши куда лучше любого оберега и даже самой рьяной и полной веры молитвы…

***

– Ваше Величество, нет, вы не понимаете… Он делает все, чтобы досадить вам и поставить под удар королевскую власть и ваше неоспоримое право занимать трон Аарона! – не сдержался и все же повысил тон Хичоль, но тут же резко сник под полным льда пронзительным взглядом короля, понимая, что, кажется, он немного перегнул палку в этой своей игре. – Маркиз Ким, думаю, что не следует разбрасываться подобными словами, не имея на то веских оснований. Тем более в столь вызывающем тоне, – король наградил Хичоля еще одним крайне ледяным и столь же крайне отрезвляющим взглядом, несказанно удивив маркиза Кима своей реакцией. Да и вообще Его Величество, мягко говоря, вел себя немного странно сегодня, слишком спокойно и слишком сдержанно отреагировав на столь дурные вести, однако… кто знает, что на самом деле творилось за этой маской показного безразличия. И Хичоль бы отдал очень и очень многое за то, чтобы узнать, что же думает сейчас Его Величество на самом деле и как сделать так, чтобы он стал думать в нужном ему, маркизу Киму, ключе. – Но он же не имеет права... – изображая, а может, и не совсем изображая праведное возмущение, начал было Хичоль, но король совершенно безразлично перебил его: – И вы снова ошибаетесь, маркиз. В данном случае Его Светлость абсолютно прав. Не знаю, каковы истинные мотивы его поступков, однако он предоставлял свою личную армию для охраны северных границ лишь потому, что это предполагалось его обязанностями главы Совета герцогов и поскольку сейчас Совет расформирован и с герцога Ли сняты полномочия его главы, то формально он волен распоряжаться собственными войсками так, как того пожелает, – недовольно поджал губы король, все еще гадая, предполагал ли Его Светлость подобный исход дела, или это чистого рода импровизация, оказавшаяся просто-таки до невозможности удачной в их порядком затянувшейся игре. В любом случае его решение очень сильно подкосит их. Как и без того раскаленную обстановку внутри страны. И положение Аарона на международной арене. И… Его Величество даже не мог предположить, чем все это может закончиться на самом деле. Эта их игра, у которой не было начала и не предвидится конца. – И, вообще-то, нам следовало предусмотреть этот факт, когда мы принимали решение о роспуске Совета герцогов, ведь именно герцоги и их личные армии всегда несли ответственность за безопасность наших границ, а теперь… мы милостиво освободили их от столь обременительных обязанностей, – Его Величество, едва-едва сдерживая так и рвущуюся наружу злую усмешку, посмотрел на мгновенно успокоившегося и как-то излишне побледневшего маркиза Кима, до которого наконец-то начал по-настоящему доходить весь масштаб последствий его инициативы. – И что нам теперь делать? – глухо спросил Хичоль, растерянно глядя на Его Величество и изо всех сил пытаясь отогнать от себя мысль о том, что над ним… издеваются? – Вы это спрашиваете у меня, маркиз? – изумленно вскинул брови король, с трудом сдерживая так и рвущийся наружу сарказм. – ВЫ были инициатором роспуска Совета герцогов и так сильно ратовали за то, чтобы их полномочия были переданы Малому королевскому совету, вот и… приступайте к своим новым обязанностям, – все же не сдержался от кривой улыбки Его Величество, с удовольствием наблюдая за тем, как маркиза Кима буквально передергивает от каждого сказанного им слова. – Но… – начал было Хичоль, отчаянно пытаясь придумать аргументы, чтобы возразить королю, однако тот больше не желал слушать его и, сообщив маркизу Киму, что у того есть ровно три дня на решение проблемы, выставил окончательно опешившего Хичоля вон. И лишь затем позволил себе тихонько и горько рассмеяться, в очередной раз смакуя унижение от той грязи, в которую его втоптал старший сын, унизив своего дорогого отца еще и тем, что снова отказался от приза за победу в теперь уже не только их игре.