My obsession

Это была одна из простейших, но самых красивых похоронных церемоний, на которых доводилось бывать Чонсу. На ней не было пышных, богато убранных залов и множества гостей, не было красивых песнопений, и прочувствованных проповедей, и витиеватых надгробных речей, тут не было множества букетов и литров пролитых под аккомпанемент напитков из лучших винных погребов слез, но… здесь были искренне любящие и скорбящие люди. И необыкновенно красивый для ранней весны рассвет. И прекрасная молодая госпожа, одетая в свое белоснежное воздушное свадебное платье невиданной красоты, лежащая в окружении одуряюще благоухающих белых лилий и роз. И пусть даже ее лицо было жутко изуродовано палачами, но для них всех… она была прекрасна. Как никогда. И если сначала решение Его Светлости провести церемонию погребения по традициям страны Ее Светлости показалось Чонсу несколько странным и неуместным, то сейчас… сейчас он понимал, что герцог Ли, как всегла, был прав. И когда бледный, непривычно неловко двигающийся мужчина поднес ярко пылающий факел к возвышающейся над ним куче дров, на которой стоял роскошно украшенный гроб Ее Светлости, позволяя ярко-алому огню в предрассветных сумерках с оглушительным треском перекинуться на пропитанное алхимическим составом дерево, всего за пару минут опутывая и его, и окружающее Ее Светлость цветочное великолепие, а затем и саму девушку, то Чонсу… В этот момент ему казалось, что еще немного – и он просто задохнется от внезапно нахлынувшей на него боли, скручивающей, кажется, каждую частицу его сердца, тела и души. Да, с самого первого дня госпожа не слишком нравилась ему, ведь Чонсу, зная, какие слухи ходили и ходят о ней в свете, считал ее недалекой, ветренной, высокомерной и очень корыстолюбивой девицей. Но почему-то Его Светлость выбрал в спутницы жизни именно ее. И вряд ли его выбор был обусловен его неопытностью и тем, что он просто не владел некоторой информацией. Да и Его Светлость никогда не принадлежал к той категории мужчин, что могли совершать подобные глупости, лишь поддавшись чьему-то очарованию. И потом… потом Чонсу убедился, что герцог Ли, как всегда, видел и знал куда больше других людей. Ведь со временем он понял, что Ее Светлость – милая, добрая, умная и очень приятная девушка, да, не без присущих всем дамам капризов, но… ведь за это мужчины и любят этих очаровательных созданий. А еще Чонсу все чаще и чаще стал замечать, что, несмотря на шлейф скандальных слухов, повсюду сопровождающий герцогиню, та вела себя не в пример благородно и благопристойно. И все эти ее мнимые романы… Уж они-то с Его Светлостью знали, что ни одного из них не было и в помине и что Ее Светлость все эти годы любила лишь одного мужчину и защищала его до последнего вздоха, не побоявшись отдать за него жизнь. И это… это значило, что тогда Его Светлость и правда сделал правильный выбор. Самый правильный выбор из всех возможных. Как всегда. Жаль только, что обстоятельства предпочли сложиться столь скорбным образом. Слишком печально. Слишком несправедливо. Слишком невыносимо. Однако Чонсу был на сто процентов уверен, что Его Светлость заставит кровью расплатиться каждого, кто имел хоть какое-то отношение к гибели Ее Светлости. Глядя на бушующее перед его глазами в унисон с бушующими внутри него яростью и болью пламя, Чонсу внезапно понял, что он… плачет? Плачет так горько, как не плакал никогда прежде. Даже на похоронах собственных родителей, ведь те умерли своей смертью, прожив долгую достойную жизнь и воспитав 11 детей, а когда по чужой прихоти гибнут столь молодные и красивые, еще не познавшие вкус жизни девушки, то… это действительно слишком больно и горько. Даже для такого черствого сердца, что билось в груди ко многому равнодушного камердинера. Украдкой пытаясь стереть щиплющие его глаза слишком горькие и слишком соленые слезы, Чонсу случайно встретился взглядом с Его Светлостью, в черных глазах которого отражались и плясали обугливающие и превращающие в пепел благоухающую россыпь белоснежных цветов языки пламени и такие невозможные боль и скорбь, что те чувства, что раздирали Чонсу, показались ему лишь жалкой тенью, призраком того, что испытывал сейчас его господин, безупречно сохраняющий внешнее спокойствие, но его глаза… его глаза говорили для Чонсу слишком о многом! О, кто бы знал, как сильно ему хотелось подойти сейчас и обнять господина, чтобы хоть как-то утешить его и выразить свою поддержку, но… он не мог позволить себе подобной вольности. И все, что оставалось Чонсу, – лишь сожалеть о том, что сейчас рядом с Его Светлостью нет никого из тех, кто мог бы по-настоящему поддержать его: ни Их Сиятельств графа и графини Ли, ни Его Светлости герцога Леманна, ни Его Светлости герцога Йорга, ни даже молодого господина Ли, о нынешнем месторасположении которого Чонсу имел весьма смутные представления. Единственный из всех добрых знакомых и друзей герцога Ли, кто смог присутствовать на церемонии, – Его Высочество наследный принц, однако… Его Светлость скорее был для принца мудрым наставником, чем другом, и ни за что не стал бы демонстрировать перед ним своей слабости. Даже сегодня. Даже в тот самый момент, когда буйствующее в зареве рассвета пламя оставило от Ее Светлости лишь горько пахнущую смесь памяти и пепла, которую, словно нарочно подгадав время, развеял в воздухе внезапно налетевший на них непривычно ледяной порыв ветра, не оставляя от Ее Светлости ничего, кроме воспоминаний, невысказанных слов и невыплаканных слез. Кто бы знал, как в этот момент Чонсу хотелось кричать! От боли. Так, чтобы сорвать голос и лишь сипеть. И как бы ему хотелось, чтобы кричал Его Светлость. А еще плакал. Дал выход тем боли и ярости, что плескались у него внутри. Но… герцог лишь еще сильнее сжал губы и, попросив своего верного камердинера о том, чтобы все было убрано достойным образом, быстрым, немного неровным шагом отправился назад в замок, кажется, совсем позабыв о том, что неплохо было бы попрощаться с немногочисленными гостями или хотя бы просто сказать пару слов, однако… Его Светлость слишком спешил оказаться как можно дальше от этого места. Оказаться в одиночестве. И даже Его Высочество, бросившийся было вслед за герцогом, был остановлен коротким хлестким напоминанием о том, что его ждет много дел во дворце и что его отец и советники будут не слишком-то рады узнать, что наследный принц проводит время в столь неподобающем месте в столь неподобающее время, в столь неподобающей компании и за столь неподобающим занятием, а затем герцог Ли просто ушел к себе в кабинет и закрылся в нем на весь день, приказав сегодня никому и ни при каких условиях не беспокоить его. Однако слишком переживающий за господина Чонсу, все равно каждые полчаса проходил мимо дверей его кабинета, тщательно прислушиваясь к тому, что происходит за ними, но… оттуда не раздавалось ни звука, слово там никого и не было. И к вечеру личный камердинер Его Светлости, опасаясь самого худшего, распереживался настолько сильно, что все же решил нарушить приказ господина и, едва слышно постучавшись и так и не дождавшись ответа, осторожно проскользнул в кабинет, тут же морщась от внезапно ударившего в нос отвратительного запаха перегара и едва-едва сдерживая облегченный вздох. Всего лишь. Алкоголь. Это было не так страшно. Хотя число пустых бутылок на столе, в окружении которых почивал Его Светлость, определенно не могло не пугать. Видимо, за день герцогу удалось опустошить весь припасенный в кабинете запас, но… если это помогло ему хотя бы немного расслабиться, пусть будет так. Хотя Чонсу определенно не нравились эти алкогольные пристрастия господина в последнее время, и он надеялся, что все это скоро закончится. Иначе… иначе у него появится еще один очень серьезный повод для переживаний. Но Чонсу искренне надеялся, что это лишь временное явление и что все рано или поздно вернется на круги своя. А пока… пока ему нужно было делать свою работу, поэтому, позвав себе в помощь еще пару горничных, он аккуратно перенес Его Светлость из кабинета в его жарко натопленные покои и, избавив его от лишней одежды и обтерев что-то недовольно бормочущего мужчину влажным полотенцем, накрыл его теплым одеялом, приказав горничным приглядывать за господином, а сам отправился наводить порядок в кабинет Его Светлости, прекрасно зная, что тому очень не понравится, если завтра утром в кабинете обнаружатся следы его попытки справиться со своим горем. Чонсу уже почти закончил с уборкой, ему осталось всего лишь закрыть окна, которые он распахнул, чтобы хоть как-то выветрить запах пьяного угара, когда его внимание привлек странный, едва слышный шум, раздающийся откуда-то снизу. Совсем непривычный для их ночного замка шум. Поэтому, чуть помедлив и убедившись, что ему не показалось, Чонсу, напрочь позабыв об окнах и мусоре, который ему следовало забрать с собой, тщательно прислушиваясь, быстрым шагом спустился вниз. Источник подозрительных звуков обнаружился мгновенно – в холле, где приоткрывший парадные двери дворецкий Ча недовольным тоном делал кому-то выговор. – Что здесь происходит? Что за шум среди ночи? – тоже не слишком-то довольным тоном, остановившись на последней ступеньке лестницы, поинтересовался Чонсу, заставляя дворецкого Ча вздогнуть и резко обернуться к нему. – Ничего страшного… Просто к Его Светлости тут… настойчивый посетитель, без предупреждения, и я объяснял ему, что Его Светлость сейчас не готов принять его и что ему лучше прийти в другое время… – начал было испуганно оправдываться мгновенно избавившийся от своей спеси дворецкий Ча, побаивающийся личного камердинера Его Светлости, который служил в этом доме и этой семье намного дольше его, да и его полномочия и обязанности были куда шире, чем у обычных камердинеров, ведь Его Светлость, по мнению дворецкого Ча, уж слишком доверял Пак Чонсу, но… не напрасно ли? – В подобном тоне? Да еще держа посетителя на улице? – изумленно вскинул брови Чонсу, искренне пораженный столь вопиюще неподобающим поведением господина Ча, обычно отличающегося излишней чопорностью и щепительностью во всем, что касалось правил поведения и приличия. – Просто… просто… Такой день, и Его Светлость уже устал и наверняка изволит почивать, – начал было дворецкий, но Чонсу перебил его: – Разве это имеет значение? Это посетитель Его Светлости, и вы обязаны пригласить его в дом, а затем уточнить у господина, готов он принять его сегодня или нет. Только так. Вас держат в этом доме именно за этим, а не затем, чтобы вы принимали решения по собственному разумению, – холодно отрезал личный камердинер Его Светлости и не терпящим возражений тоном приказал: – Немедленно пригласите гостя в дом и принесите ему извинения за свое поведение. И молите Бога, чтобы Его Светлость ничего не узнал об этом! И все, что оставалось дворецкому Ча, – лишь сжав губы и выдавив из себя дежурную улыбку, пригласить в дом этого позднего, неожиданного и совершенно не нужного гостя, закутанного в черный, тяжелый и влажный от моросящего на улице дождя плащ, и сквозь зубы принести ему свои самые неискренние и сугубо формальные извинения. Черт бы побрал Пак Чонсу, как всегда объявившегося так не вовремя! Ведь еще пара минут – и ему бы удалось спровадить этого нагло ухмыляющегося юнца, а так… Только-только он позволил себе понадеяться, что Его Светлость окончательно избавился от этого наваждения, не без его, дворецкого Ча, сердечного участия, в последние месяцы самолично получавшего всю замковую почту и то и дело случайно ронявшего пару-тройку адресованных Его Светлости от одного человека писем в камин. И вот… Проклятье! И как он вообще мог решиться заявиться в их дом в столь неподходящее время?! А вот Чонсу, в отличие от дворецкого Ча, был настолько рад видеть этого внезапно появившегося в их доме ночного гостя, что с трудом сдержал восторженный вскрик и, быстрым шагом подлетев к нему, все же позволил себе небольшую вольность и крепко обнял устало улыбающегося, насквозь промокшего юношу, с улыбкой шепча: – Молодой господин, кто бы знал, как сильно мы рады видеть вас, – и чувствуя, как груз переживаний на его плечах за герцога становится чуточку, но все же легче…