My obsession

Донхэ и сам не понял, в какой момент Его Светлость проснулся и началось… все это. Кажется, уставший и ослабевший юноша просто задремал под аккомпанемент треска огня в камине и стука дождевых капель по стеклу, а может, он настолько глубоко погрузился в свои переживания и мысли, что просто не заметил, как рука, которую он так бережно сжимал в своих пальцах, внезапно напряглась, сообщая о пробуждении своего владельца, резко распахнувшего в поисках источника дискомфорта глаза и… увидевшего того, кто никоим образом не мог оказаться в его покоях. Сегодня. В такое позднее время. Если только… это не сон? Да, разумеется, это был всего лишь его сон. Но какой же чертовски нужный сейчас и приятный! А если учесть, что в нем они оба могли делать все, что им только пожелается, то… – Иди ко мне, – низкий хриплый голос Его Светлости, внезапно разорвавший царящую в комнате тишину, заставил Донхэ вздрогнуть и резко обернуться к севшему на кровати мужчине, который не сводил с него своего черного опаляющего взгляда, пронизывающего насквозь и словно пробирающегося под кожу, заставляющего юношу дрожать и теряться в своих мыслях, ломающего и подчиняющего его себе. Целиком и полностью. Никаких мыслей. Никаких сомнений. Никаких условностей. Никаких преград. Сейчас здесь, в этой комнате, были лишь они. Вдвоем. И Донхэ… Он подчинился тому, кому так жаждал подчиниться. Уже столько времени. Он отдал всего себя тому, кому принадлежал. Уже столько времени. И… просто не думал о последствиях. Живя здесь и сейчас. Этим днем. Этой ночью. Этим моментом. Даже не думая о сопротивлении, он позволил тяжело дышащему мужчине резко поднять себя с пола и опрокинуть на смятые, влажные от пота и остро пахнущие Хёкджэ простыни. Он позволил мужчине нависнуть над собой, ощущая себя сейчас как никогда уязвимым и слабым. И… как никогда защищенным. Ведь он знал, что Хёкджэ… не предаст его. И не причинит ему боли. А если он и сделает это, то… значит, так надо. Для них. Но сейчас… сейчас это волновало Донхэ в самую последнюю очередь. Ведь куда сильнее его волновали сухие, обжигающе горячие губы мужчины, накрывшие его губы и затягивающие Донхэ в удушающий, обжигающе горячий поцелуй, выпивающий остатки разума и сдержанности юноши. Их обоих. И куда сильнее Донхэ волновали ледяные пальцы, гладящие его по скулам, шее, ключицам, проникающие под грубую ткань подрясника и заставляющие кожу краснеть и покрываться сладкими мурашками, а его самого – дрожать. То ли от ужаса, то ли от предвкушения, то ли от лавины удовольствия, что захлестывала его сейчас. Нет, Хёкджэ не был с ним чуток и нежен, скорее, напротив, он был непозволительно груб, почти жесток с Донхэ, так, как не позволял себе ни с одним любовников. Но… Донхэ и не был одним из. И не будет. Ни за что. И никогда. Он всегда был для него особенным. Ровно с того самого момента, когда Хёкджэ увидел его, свое персональное наваждение, на открытии светского сезона и, не сдержавшись, поцеловал, уже зная, что рано или поздно он будет обладать этим мальчишкой, но… даже не представляя, что на самом деле этот мальчишка будет обладать им, подчинив себе не только его тело, но и его разум, душу и сердце, все его мысли и чувства и внезапно сотворив для вселенной Хёкджэ новый центр. И сейчас, когда Хёкджэ жадно целовал его губы, он прекрасно понимал, что этот мальчишка, что Донхэ – его единственное средство для выживания. Его единственная причина жить и существовать в этом мире. Он сминал и кусал его губы с такою силою, словно жаждал их съесть. Он жадно впитывал в себя каждое касание к белоснежной, покрытой мурашками коже и отчаянно крепко сжимал мальчишку в своих руках, оставляя на нем следы своих пальцев, медленно наливающиеся синевой, словно надеялся убедить себя в том, что это правда, оглушительно прекрасная реальность, а не всего лишь сон. Он рвал его одежду, раздирая пальцами в клочки грубую ткань, ломая собственные ногти и не чувствуя даже отголосков боли, ведь… сейчас весь его разум и все его чувства были подчинены чему-то другому, куда более важному и ценному. Кому-то куда более важному и ценному. Кому-то, кто должен был принадлежать лишь ему. Всегда. Кому-то, кому должен был принадлежать сам Хёкджэ. Всегда. И Хёкджэ доказывал это, размечая его кожу синяками, укусами и царапинами, опаляя своим жарким дыханием и тут же осыпая следы своей безоговорочной власти поцелуями. Каждый сантиметр безмолвно мечущегося в его руках и закатывающего от наслаждения глаза юноши. Он изучил и пометил каждую родинку, каждый шрам и каждую царапину на его теле. И безобразные ровно зашитые, еще совсем свежие рваные раны на спине, причины появления которых он обязательно узнает. Позже. Если они, конечно, есть и у настоящего мальчишки. А не только у его больной, хрипло дышащей и извивающейся у него в руках фантазии. Фантазии, которой Хёкджэ хотелось причинить невыносимую боль и столь же невыносимое удовольствие. Как и реальному Донхэ, но с тем Донхэ… С ним он бы ни за что не посмел вести себя так. А сейчас… сейчас это было не важно. Дрожащими от нетерпения и возбуждения пальцами он сдирал с его искалеченной спины повязки, лаская свежие, снова начинающие кровоточить раны и заставляя наваждение в своих руках выгибаться и морщиться от боли. Он срывал одежду с себя, не понимая, откуда и зачем ее так много, ведь все, что имело значение в этот миг, – обнаженная кожа. Чувствовать друг друга. Каждой клеточкой тела. Каждым касанием. Каждым поцелуем и каждым выдохом и вдохом. Слишком реально. Слишком страстно. Слишком оглушительно и невозможно. Слишком несдержанно. У Хёкджэ даже не хватило терпения на то, чтобы хоть как-то подготовить мальчишку. Просто в какой-то момент он вторгся в тело забившегося в болезненной агонии в его руках видения… и растворился в нем. Окончательно забывая обо всем на этом свете, кроме корчащегося в мучительных судорогах под ним юноши, которого Хёкджэ хотелось целовать. До сумасшествия. И он целовал его, снова и снова погружаясь в его начинающее медленно расслабляться и двигаться с ним в одном ритме тело. Кожа к коже. Губы к губам. Глаза к глазам. Руки к рукам. Боль к боли. Наслаждение к наслаждению. Он и Донхэ. Донхэ и он. Все это смешалось в настолько безумном и невозможном вихре, что Хёкджэ и сам не мог уже понять, где что. Но одно он знал точно: так хорошо, как сейчас, ему не было еще никогда в жизни. Да, пожалуй, это действительно был самый лучший и самый невозможный сон в его жизни. Сон, который не оборвался на самом лучшем моменте, а позволил Хёкджэ смаковать его раз за разом, доводя себя и Донхэ до самого сладкого в мире исступления и изнеможения и мечтая лишь о том, чтобы сорвать с губ дрожащего, двигающегося в такт каждому его движению и смотрящему на Хёкджэ огромными, подернутыми пленящей поволокой страсти глазами мальчишки хотя бы один стон, но тот, следуя своему невозможному обету, лишь безмолвно распахивал губы, словно призывая Хёкджэ целовать их снова и снова, жадно глотая раскаленный воздух и в отчаянии скребя пальцами по влажным простыням, лишь взглядом моля о большем. О том, чтобы Хёкджэ отдал ему все, что есть у него. И он давал ему. Себя. Всего себя. Так, словно это был их настоящий первый и последний раз. Так, словно Хёкджэ был уверен в том, что в реальной жизни, вне этих грез, ни за что и никогда не будет ничего подобного. Так, словно он жаждал испить эту чашу и этого мальчишку до дна. Прямо сейчас. Так, словно у них была лишь эта ночь, и этот сон, которому суждено остаться в памяти лишь одного из них… Так, словно он даже не подозревал о том, что все это – непозволительно сладкая и волнующая реальность, и о том, что юноша, в которого он был так влюблен и которого желал так отчаянно, сейчас правда был настоящим и правда принадлежал ему. Целиком и полностью. А Хёкджэ принадлежал Донхэ. Лишь ему одному и только. И это был вовсе не сон…

***

– Ваше Высочество… – хрипло выдохнув слишком длинный и совершенно не подходящий для столь волнующего момента титул, в последний раз покачнулась на бедрах принца юная, невозможно грациозная и прекрасная в своей наготе девушка и, дождавшись, пока дрожащий от наслаждения юноша наконец-то достигнет пика, грациозно соскользнула с его бедер, присаживаясь рядом с ним на постели и зная, что у нее всего пара совместных минут с Его Высочеством перед тем, как ей следует исчезнуть и предоставить принцу возможность отдохнуть и побыть наедине с самим собой. Ненавязчивость и незаметность – вот два самых важных качества хорошей прислуги. А Лийя была одной из лучших, раз ее выбрали сам принц и сам король для выполнения некоторых едва ли не жизненно важных поручений. – Ты была прекрасна. Как всегда, – обыденным, почти безразличным тоном бросил принц, садясь на кровати и пытаясь восстановить дыхание. Ему безумно хотелось сейчас собрать рассыпавшиеся по плечам девушки темные, блестящие и чуть влажные локоны, выбившиеся из строгой гладкой прически горничной, но… кажется, это было бы излишней нежностью. – Спасибо, Ваше Высочество, – смущенно пробормотала девушка и, высидев рядом с привычно молчаливым сегодня принцем еще пару минут, бесшумного поднялась с постели, чтобы собрать свою измятую и разбросанную по полу одежду, чувствуя, как кожа начинает покрываться не слишком приятными мурашками – то ли из-за царящей в комнате прохлады, то ли из-за пристального взгляда внимательно наблюдающего за ней Его Высочества, хотя… второе вряд ли могло быть тому причиной, ведь Его Высочество сейчас был занят вовсе не девушкой, а внезапно накатившим на него приступом удушья, с которым он никак не мог справиться, судорожно хрипя и хватаясь за горло, словно это хоть как-то могло помочь ему. Это длилось всего пару мгновений, но они показались Кюхёну целой вечностью, и когда ему наконец-то удалось избавиться от этого жуткого спазма и протолкнуть в свои легкие хоть сколько-то воздуха, то на смену ему пришел внезапный, слишком резкий и слишком болезненный приступ тошноты, заставивший юношу с глухим стоном склониться над полом и… – Кажется, мне нужен лекарь, – спустя пару минут рвано выдохнул Кюхён, вытирая перепачканные в крови губы, и, стараясь на смотреть на расплывающееся на светлом ковре отвратительное кровавое пятно, неловко повернулся к наблюдающей за происходящим огромными, полными неподдельного ужаса глазами девушке, которая в отличие от самого Кюхёна и прибежавших по отчаянному зову до смерти перепуганной горничной дворцовых лекарей, кажется, прекрасно знала, что происходит с принцем, вот только… вряд ли уже смогла бы рассказать хоть кому-нибудь об этом.