My obsession

В последние дни круговорот событий вокруг Хёкджэ стал слишком бурным и все чаще ему казалось, что вот-вот, пара минут – и он просто захлебнется в происходящем. Слишком много сразу всего случалось, слишком много людей от него зависело и ждало его одобрения и совета, слишком много посланий доставлялось в его дом каждый час, и порою Хёкджэ чувствовал, что он просто растворяется в этих буквах, словах, строчках, людях, мыслях, смертях и жизнях, словно он уже давно и не был собою вовсе, а, превратившись в нечто нематериальное, несся по водовороту жизни, пытаясь сохранить хоть какую-то иллюзию контроля. Слишком все запуталось. И, боже, как же сложно понять, кто твой друг, а кто враг; кто самый преданный сторонник, а кто гнусный предатель; где правда, а где ложь; правильно ли ты поступаешь или совершаешь самую страшную ошибку в своей жизни? Еще никогда в жизни Хёкджэ не чувствовал себя таким… потерянным. Даже на поле боя, балансируя на хрупкой грани между жизнью и смертью, он был куда тверже, самонадеяннее и увереннее, чем сейчас. Слишком высока была цена этой войны. Слишком много они уже потеряли. И… еще больше могли потерять. И лишь один человек все еще позволял Хёкджэ крепко стоять ногами на этой земле. Лишь один человек был его надеждой, и опорой, и глотком свежего воздуха в этой буре. И как бы страшно и эгоистично это ни звучало, но… Хёкджэ не пытался даже размышлять о том, что, возможно, он напрасно втягивает его во все это и что рано или поздно Донхэ может захлебнуться и утонуть в этом потоке вместе с ним, а просто цеплялся за мальчишку с таким отчаянием, словно тот мог спасти ему жизнь. Мог и спасал. А еще всего лишь одним своим взглядом, одним своим касанием и одном своей улыбкой возвращал Хёкджэ уверенность в собственных силах, желание бороться до последнего и победить в этой уже заведомо проигрышной войне. Даже сейчас, когда они в опускающихся на землю тяжелых, душных, влажных сумерках прогуливались по благоухающему и изо всех сил готовящемуся к лету парку, крепко держась за руки и боясь отпустить друг друга даже на мгновение, ведь кому, как не им, было знать, что даже одна секунда, всего лишь мгновение могут стать самыми роковыми в их жизни. Отчетливое предчувствие надвигающейся беды уже давно витало над ними, и… они оба прекрасно знали, нет, просто ощущали это и уже не боялись. Ничего. – Ты знаешь, иногда мне кажется, что я скоро уже привыкну разговаривать сам с собой. Не это ли главный признак подступающего безумия? – прервавшись на середине реплики и так не закончив предыдущую мысль, неожиданно хмыкнул Хёкджэ, резко оборачиваясь к идущему рядом с ним и вслушивающемуся в каждое его слово мальчишке и получая от него полный столь праведного негодования взгляд и так смешно и недовольно поджатые губы, что он просто не смог сдержаться и громко рассмеялся: – Ладно-ладно, – капитулируя, поднял руки Хёкджэ, с легкостью уворачиваясь от тычка в бок, которым собирался наградить его мальчишка, и ловко заключая мечущего глазами громы и молнии Донхэ в объятия. – Так уж и быть, признаюсь: чтобы понимать тебя, мне и правда не нужно слов. Совсем, – отсмеявшись, рвано выдохнул Хёкджэ, резко наклоняясь к лицу Донхэ и напряженно вглядываясь в его как всегда слишком серьезные и слишком грустные глаза с начинающими медленно расширяться зрачками – в такт участившемуся дыханию своего хозяина и внезапно накативших на него волной слабости и дрожи. – Ты, разумеется, был прав. И откуда в тебе столько мудрости? – Хёкджэ хотелось, чтобы этот вопрос стал слегка шутливой прелюдией их поцелую, но, кажется, он прозвучал слишком серьезно, да и разомлевший мальчишка, никогда не позволяющий делать Его Светлости нечто подобное в местах, где их хотя бы теоретически могли застать посторонние люди, ловко уклонился от губ и, подарив смущенную улыбку, высвободился из объятий Хёкджэ, беря его за руку и утягивая в хитросплетение парковых тропинок, чтобы вновь настроить мужчину на серьезный лад, ведь они обсуждали очень и очень важные и столь же спорные вещи. Вернее, Хёкджэ рассуждал вслух, а Донхэ, как всегда, был его безмолвным слушателем, способным всего лишь одним взглядом объяснить Хёкджэ то, над чем он сам и лучшие из его людей бились уже много часов. – …В общем, все эти совпадения… Мигель и Хулио, Кан Мор, госпожа Алия, секретарь Хван… Их смерти... Нет, как-то слишком много всего происходит с нашими агентами, чтобы поверить в то, что это случайность… – задумчиво закусив губу, протянул Хёкджэ, вспоминая до мельчайших деталей все последние разговоры, встречи и послания от этих людей, в которых не было ни зашифрованных сигналов помощи раскрытых агентов, ни каких-либо условных знаков, ни даже намеков на то, что происходит нечто нехорошее, а это могло значить лишь одно… – Я думаю, нет, я уверен, что их раскрыли, – резко выдохнул мужчина, шумно втягивая воздух и пытаясь упорядочить свои мысли. – И если о нашей связи с Мигелем и Хулио, Кан Мором и даже госпожой Алией можно было догадаться хотя бы гипотетически, то вот секретарь Хван… Нет, кто-то однозначно сдал нашу сеть осведомителей маркизу Киму. Причем кто-то достаточно посвященный, чтобы знать обо всех этих агентах, но не слишком глубоко, ведь это только первый уровень сети… – задумчиво пробормотал Хёкджэ, лихорадочно перебирая в голове имена, которых сейчас оказалось как-то слишком много, чтобы сразу понять, кто из этого огромного списка людей имел информацию обо всех агентах и мог поддаться на тот или иной способ давления. Кажется, ему стоило составить список и проверить каждое имя в нем, и, судя по всему, Донхэ поддерживал эту идею. Да, если все упорядочить на бумаге, то вполне возможно, что этот вопрос решится куда проще и быстрее, ведь найти очередную крысу в своих рядах было сейчас пусть и не первостепенной, но все же очень важной задачей, потому что эти чертовы грызуны сейчас плодились среди них с просто-таки невозможной скоростью. Однако это ничуть не удивляло Хёкджэ, ведь они сами не гнушались пользоваться подобными методами, и было бы крайне глупо предположить, что их враги пренебрегут столь благодатной почвой, как людской страх, алчность и откровенная глупость; нет, маркиз Ким был слишком умен, чтобы упускать такой шанс. Хотя были вопросы, которые волновали Хёкджэ куда сильнее: – Но об этом потом, – недовольно отмахнулся от назойливо витающих вокруг него мыслей мужчина. – Куда больше нас должны беспокоить эти странные волнения на Севере и слухи о неком вторжении, про которое никто ничего не знает, но все слышали, черт бы побрал этих полощущих языками по ветру сплетников, – недовольно скривился Хёкджэ, так сильно сжав руку Донхэ, что, казалось, еще немного – и на бледной коже останутся следы излишне крепкой хватки, однако Донхэ слушал его столь внимательно, жадно ловя каждое слово, что, возможно, и вовсе не заметил этого. – И Его Величество, разумеется, предпочитает делать вид, что он не имеет ни малейшего понятия о происходящем, как и о том нашем плане по усмирению народных волнений, о котором ему рассказал Его Высочество. Разумеется, зачем заниматься государственными делами и проблемами, когда можно ужираться вином в компании своих ничего не соображающих советников и придворных дам, набивать свое брюхо и наблюдать за тем, как окончательно распоясавшаяся Комиссия по нравственности казнит безвинных людей! Вчера они посадили на кол младшую дочь барона фон Майера, тот просто не успел отослать девочку из столицы, и… – тяжело вздохнул мужчина, всего на пару мгновений замирая, а затем ускоряя шаг, словно пытаясь догнать свои сумбурные, путающиеся и так рвущиеся вперед мысли. – Ей было всего пятнадцать. Я знал ее. Сущий ангел во плоти. И все знали. И сколько уже казнили таких, как она, по надуманным причинам? Ради потехи собственного тщеславия и развлечения толпы? Десять? Двадцать? Сотню? Две? Вот только тут-то они не угадали. Народ любит кровавые зрелища, но если те справедливы, хотя бы отчасти, а массовые расправы заставляют его роптать. Но это… это все… Как бы страшно ни звучало, но сейчас оно нам на руку. Я слишком ужасный человек, раз говорю такие вещи, да? – снова резко затормозив, он обернулся к Донхэ, вопросительно глядя на едва-едва успевшего остановиться мальчишку и ища в его глазах то ли подтверждение, то ли опровержение своих слов, но ответ на этот вопрос ему не позволил узнать внезапно появившийся, точно свалившийся с неба или выросший из-под земли гонец из королевского дворца с крайне срочным посланием, которое советник Кальдини не стал утруждать себя даже писать, просто попросил передать герцогу Ли, что ему следует появиться во дворце в течение часа, чтобы первым узнать очень и очень срочные новости, и Его Светлость, предчувствующий лишь самое худшее, конечно же, не мог проигнорировать столь настойчивое приглашение, поэтому, проводив Донхэ в замок и поднявшись в кабинет, чтобы захватить с собой на всякий случай кое-какие бумаги и печати, Хёкджэ уже собирался было спуститься вниз, к конюшням, где по просьбе пойманного им по пути наверх едва ли не за шиворот шустрого мальчишки-камердинера уже готовили Ветра, но его едва не сбил с ног спешащий куда-то Чонсу. Камердинер был настолько задумчив и погружен в свои мысли, что ему понадобилась целая пара секунд, чтобы понять, ЧТО он едва не наделал, и склониться в низком, полном искреннего раскаяния поклоне: – Ваша Светлость, прошу прощения за свою невнимательность и неосторожность… – начал было камердинер, но Хёкджэ нетерпеливо перебил его, ведь куда сильнее полных вежливости и вины речей его интересовало то, что могло встревожить его преданного слугу столь сильно, и… причина столь глубокой задумчивости Чонсу была на редкость обыденной, но от того не менее печальной. – Покои и вещи Ее Светлости. Наверное, нам следует прибрать их. Но я совершенно не знаю, что с ними делать… – рассеянно пробормотал камердинер, с трудом скрывая вину в голосе, ведь он прекрасно знал, что ему не следует говорить с Его Светлостью о подобных вещах и напоминать ему о его горе и потери, но… никто из них и правда не знал, что стоит делать с платьями и украшениями, книгами и рисунками Ее Светлости. Упаковать в коробки и убрать на чердак? Пожертвовать бедным? Просто сжечь? Или ничего не трогать и делать вид, что ничего не произошло? Им требовалось распоряжение герцога, однако Чонсу так не хотелось беспокоить его, но… кажется, судьба в который раз все сама за него решила. – Ничего не трогайте, – неожиданно резко и громко отрезал Хёкджэ, пугаясь того, как грубо прозвучал его голос. – Пока. Просто закройте комнаты. Мы разберемся с этим как-нибудь… потом. А сейчас мне срочно нужно во дворец, да, – нервно кивнул мужчина, отводя в сторону взгляд и не решаясь даже смотреть на Чонсу. – Как пожелаете, Ваша Светлость, – тут же склонил голову в поклоне прекрасно чувствующий настроение господина Чонсу и, тысячу раз прокляв свою несдержанность, все же спросил: – Срочный визит во дворец? Это не?.. – Скорее всего, это именно то, о чем ты подумал, но пока не стоит загадывать, – холодно отрезал Хёкджэ и, не дождавшись ответа, быстрым шагом направился вниз, мысленно молясь, чтобы это было вовсе не то, о чем он подумал первым делом, услышав послание от гонца, и то, о чем сейчас подумал Чонсу, однако… Советник Кальдини в эти дни столь срочно мог вызвать его во дворец лишь по одному поводу – из-за Кюхёна, который и так продержался в борьбе с лихорадкой удивительно долго, но все они знали, что рано или поздно болезнь сломит его. И, кажется, этот момент настал и Хёкджэ пришла пора попрощаться и отпустить своего брата, которому так и не суждено узнать, что они делят на двоих не только мечты и чаяния о мире и покое в своей стране, но и своего отца, его плоть и кровь…