My obsession

Удар. Разворот. Уклониться от летящего ему прямо в грудь тяжелого и поразительно острого двуручника. Выворачивающий запястья блок. Попытка уколоть. Слишком слабая. Присесть, чтобы уклониться от очередного изматывающего противника со слишком тяжелым оружием удара. Снизу изо всей силы ударить во внезапно открывшийся во время очередного замаха живот. Выдернуть меч и, отступив назад, вытереть покрытый потом и кровью – то ли своей, то ли чужой – лоб, а затем обернуться вокруг своей оси в поисках очередного врага. Все это так походило на привычный тренировочный бой на заднем дворе их замка, что Хёкджэ казалось – он вот-вот услышит недовольный голос наставника, стук деревянных мечей и недовольные крики отправленных в полет носом вниз неудачников, вот только… это был уже давно не тренировочный бой. Здесь не было учеников и наставников, отработки ударов и блоков и привычных упражнений на скорость, ловкость и выносливость, а вместо дерева ударялась друг о друга настоящая сталь, да и недовольные крики заменяли полные отчаяния предсмертные стоны и вопли. За те годы, что Хёкджэ провел в военных походах, и за все те сражения и войны, через которые ему пришлось пройти, платя за каждый свой шаг потом и кровью, да даже за почти три недели их беспрерывной тяжбы с отрядами северных князей, очевидно решивших изничтожить все владения герцога Ли на Севере, Хёкджэ уже давно пора было бы привыкнуть ко всему этому но… он не мог. Просто не мог. И каждый новый день на поле боя был для него как первый. И как последний. Краем глаза уловив внезапно метнувшуюся к нему тень, мужчина резко обернулся назад, выставив вперед меч, который мгновенно распорол так доверчиво раскрытое горло противника, решившего, что он сможет добраться до самого герцога, прозванного среди его соратников Бесом и сейчас совершившего одну из едва ли не самых роковых ошибок на поле боя – замедлившегося и начавшего о чем-то размышлять, вот только Хёкджэ… Некоторые связки и движения были отработаны у него до уровня рефлекса, и он в который раз подтвердил свое прозвище, равнодушно глядя на оседающего на землю хрипящего и булькающего противника, пытающегося схватиться за горло и остановить фонтаном хлещущую из него кровь, словно это и правда могло спасти его. Но… разумеется, не спасло. И стоило только этому варвару затихнуть, как на смену ему пришел еще один. А затем еще. А потом сразу двое, решивших, что в тандеме они уж точно доберутся до крутящегося юлой и орудующего уже двумя мечами бесноватого и, кажется, совершенно бесстрашного и бессмертного герцога, но не тут-то было. За жизни этих двоих Хёкджэ, не признающий полного доспеха и ограничившийся лишь кожаной курткой с нашитыми на ней защитными пластинами из сверхпрочного сплава, расплатился скользящей раной в правый бок – совсем не смертельной, но не слишком приятной и значительно ухудшившей его маневренность, ведь после каждого движения мужчина буквально кожей чувствовал, как из глубокого пореза теплой липкой массой сочится его собственная кровь. Но это не помешало ему сократить отряд врага еще на десяток человек, а потом… потом Хёкджэ неожиданно понял, что их враги… закончились? И что его окружают лишь его люди – уставшие, едва стоящие на ногах, с ног до головы перепачканные кровью, но все-таки живые и так же растерянно озирающиеся по сторонам в поисках противника, которого не было. Уже не было. Кроме тех, кто своими бездыханными, уже начавшими остывать телами устилал поле боя, явно свидетельствуя о том, что они и сегодня одержали победу. Интересно, правда, во сколько жизней она обошлась им в этот раз. Внезапно тяжело дышащего, все еще разгоряченного и уже давно почти не чувствующего боли мужчину окликнул до безобразия счастливый и едва ли не перескакивающий через чужие трупы от радости младший оруженосец, приставленный приглядывать за Его слишком резвой и так и рвущейся в гущу битвы Светлостью командующими полевых отрядов и начальником личной охраны, но в большинстве своем выполняющий лишь роль срочного посыльного, ведь чтобы герцог слушался какого-то сопливого мальчишку, особенно на поле брани… Нет, это даже звучало смешно. – Ваша Светлость! Ваша Светлость! – оглушительно завопил мальчишка, стоило ему только встретиться взглядом с герцогом, поморщившимся от крика и от мысли о том, что кое-кто представляет из себя просто-таки идеальную мишень, в которую сейчас, слава богу, просто некому целиться. – Они трубят отступление, Ваша Светлость! По всем фронтам! Победа, это победа! – не сдерживая радости, подпрыгнул на месте оруженосец, но никто из присутствующих, в том числе Его Светлость, почему-то не разделяли его радости, ведь все они прекрасно знали, какою ценою им далась эта победа и сколько лучших друзей, отцов, возлюбленных, мужей, братьев и сыновей отдали за нее свои жизни. А те двенадцать деревень, до которых успели добраться северные варвары и от которых остались лишь пепелища да смрадные кучи костей? Ведь эти твари не пожалели никого: они со смехом забивали камнями до смерти их стариков, насиловали их женщин, пока в тех не оставалось ни капли жизни и здоровья, жрали их детей и изгалялись над юношами и взрослыми мужчинами в расцвете сил с такой изощренностью, что при виде их истерзанных тел даже матерых воинов и опытных палачей охватывал самый неподдельный, тошнотворный первобытный ужас… А скольких людей они еще успеют изничтожить в своем бегстве? Нет, это был еще далеко не конец. И далеко не победа. И опытные воины в отличие от восторженных юнцов, еще не знавших запаха настоящей крови и настоящих потерь, прекрасно понимали это. Как и скорбь той великой цены, что они заплатили за чужую злость, жадность и глупость. Но сейчас у них не было времени даже на то, чтобы подумать об этом и отдать дань памяти всем павшим: слишком много дел и слишком много забот еще ждало их впереди и не терпело ни секунды промедления. Сначала – объявить окончание боя и общий сбор всех отрядов громогласным и неуместным пением горнов, провести построение, пересчитать павших и раненых и оценить потери. Семь тысяч человек у врага против двух тысяч у них – не самый дурной исход, если не думать, сколько за каждой из этих цифр стоит человеческих жизней. Их людей, живых, настоящих, отдавших этой войне и этой стране самое ценное, что у них было, – их собственные жизни, собственное благополучие и собственное будущее. Ради жизни, благополучия и будущего других, совершенно чужих людей. Возложенная на алтарь страны бесценная жертва, которую далеко не все и не всегда смогут оценить по достоинству. Пока командиры порядком уменьшившихся отрядов пытались отыскать и пересчитать своих людей и навести в этом хаосе хоть какое-то подобие порядка, герцог Ли и его главный военный советник старший командующий Борхес, посовещавшись, решили, что пока не стоит изматывать и без того уставших почти за сутки непрерывной бойни людей, и, вызвав к себе командующих двух из пятнадцати ждущих в запасе отрядов, приказали им немедленно начинать погоню и дали двум капитанам полный карт-бланш – до того самого момента, пока последний из проклятых северных варваров на их земле не лишится дыхания и сердцебиения и не заплатит за зверства своих собратьев! Да, это было несколько расточительно – отправлять в погоню свежие силы, когда им предстояло со дня на день выступать в столицу ради решительной битвы, но… сейчас на вес золота была каждая минута, и герцог Ли и его советник были уверены в том, что отдохнувшие и так рвущиеся в бой люди справятся с погоней и остатками врага куда быстрее тех, кто уже столько времени беспрерывно размахивал мечом и мечтал сейчас лишь об одном – хотя бы о паре часов отдыха, а еще о хорошем горячем ужине и кружке чего-нибудь покрепче, чего-то, что помогло бы заснуть после пережитого кошмара, нет, скорее ада, которому не было конца и края. И не предвиделось. Но… такова была их жизнь и их долг, и они могли жить лишь этим, охраняя мир и покой своей страны и ее жителей. Хёкджэ, бледный и обессилевший и держащийся на ногах лишь из упрямства и чувства долга, едва-едва сдержал облегченный вздох, когда им наконец-то удалось разобраться со следующей за каждым завершенным боем сумятицей. Все люди были наконец-то собраны и пересчитаны и потихоньку отправлялись к разбитым в лесу неподалеку местам отдыха, все раненые были доставлены в импровизированные, расположенные тут же на чистой поляне неподалеку лазареты, где кого-то латали прямо на ходу и отправляли к своим, на место, а кого-то – самых тяжелых – готовили к перевозке в ближайшую не разоренную деревню, находящуюся всего в четырех часах езды отсюда, где раненых уже ждали опытные травники и лекари. Все дозоры были распределены и назначены. Поисковые отряды отправлены на поле боя за возможно оставшимися там ранеными с четким указанием своих отправлять в лазарет, а чужих – добивать. Назначенные дежурные заготовляли дрова и воду, а назначенные ответственными за провизию смогли приступить к готовке ужина. Начинали разгораться костры, вокруг которых медленно собирались солдаты. То тут, то там слышался шорох неспешных, ленивых бесед, изредка перебиваемый чем-то усталым смехом. Стремительно начавший темнеть и густеть воздух пропитывался неповторимым ароматом пылающего дерева, наваристой каши, мяса, травяных отваров и вина. И пусть Хёкджэ не приветствовал пьянство на службе, но сегодня… сегодня каждый из его людей имел право на небольшое послабление. Его Светлость с удовольствием сам бы опустился на прогретую летним солнцем и покрытую густым травяным ковром землю возле одного из костров и присоединился к чуть невнятным и совершенно пустым беседам, но, увы, эта роскошь для простых солдат была недоступна ему сейчас. Ведь герцогу как можно скорее предстояло позаботиться о еще об одном – о телах. Вернее, о церемонии погребения для падших солдат, а также о том, чтобы как можно скорее избавиться от трупов северных варваров. Будь воля Его Светлости, он бросил бы гнить себе эту падаль дальше прямо здесь, но… им не хватало еще эпидемии какой-нибудь северной заразы, которое это зверье могло притащить со своих земель с собой, поэтому… Как бы Хёкджэ ни было противно заботиться об этом, но и для этой сволочи им тоже следовало сложить погребальные костры. Своими руками. Тратя драгоценные крохи сил на тех, кто не заслужил и толики подобной милости, однако все равно получил ее. Наравне с их людьми, словно между ними и вовсе не было никакой разницы. Да, возможно, им следовало похоронить своих, следуя церковной традиции, однако… сейчас у них не было ни столько сил, ни времени. Даже на то, чтобы сложить пять десятков огромных кострищ и собрать все тела, у них ушла большая часть вечера и почти вся ночь. И им удалось запалить эти огромные, смрадные и чадящие, даже несмотря на три вылитые бочки зажигательной смеси, погребальные костры лишь под утро, когда Его Светлость и вызвавшиеся ему помогать командующие и солдаты уже едва-едва держались на ногах. Да, не такого прощания заслуживали те, кто сегодня отдал за них свои жизни, но… В последнее время в их жизни было слишком много этих самых «но». Однако они все равно почтили память павших прощальной песней по древней военной традиции и, оставив дежурных следить за ярко пылающими кострами, уже собирались было расходиться по своим лежанкам, чтобы отдохнуть хотя бы немного, когда приставленный следить за герцогом мальчишка-оруженосец, что так радовался отступлению врага, а сейчас досадливо хлюпал носом, незаметно пытаясь вытереть набежавшие на глаза слезы грязным отворотом рубахи, внезапно заверещал, перепугав их всех, матерых воинов, едва ли не до полусмерти: – Божечки, Ваша Светлость! Ваша Светлость, да вы же ранены! – зацепившись взглядом за окровавленную полу выбившейся из-под куртки рубахи герцога, запричитал мальчишка, заставляя Хёкджэ недовольно поморщиться и вспомнить о надсадно ноющем порезе на боку, которым никто так и не удосужился заняться и из-за которого, судя по всему, он и чувствовал эту смертельную усталость и слабость, а может, просто потому, что Хёкджэ был на ногах уже трое суток и ему, как и его людям, просто были нужны покой и сон – и ничего больше, но… У герцога, у главнокомандующего всегда слишком много дел, и ему нужно позаботиться в первую очередь о своих людях – и уж затем о себе, поэтому… Хёкджэ слишком часто пренебрегал собой в последнее время. Но сейчас у него не было никакой возможности уклониться от осмотра лекаря, который самым категоричным тоном запретил Его Светлости двигаться ближайшие двое суток, чтобы не растревожить зашитую на живую рану, и, для надежности и полной уверенности в соблюдении всех своих рекомендаций, приставил к Его Светлости охрану, приказав тем даже под угрозой смерти не выпускать герцога Ли из постели и внимательно следить за тем, чтобы в ближайшие пару дней он тратил все свои силы лишь на пищу и сон.